Когда голоса стихли, и парни снова оказались наедине, Эрван сделал сильную затяжку сигареты и впервые за этот промежуток времени улыбнулся, искренне и без раздражающей издевки.

— И как всегда эти поварята испоганили все, не дали испытать блаженство. Сколько же ты выпил, чтобы решиться поцеловать собственного друга? Да еще и с таким профессионализмом, будто делаешь это каждый день. Я думал, ты девственник. Всегда считал тебя пай-мальчиком. Похоже, ошибся.

— Ты не злись на меня… Ну, из-за вчерашней нашей перепалки. Ненавижу себя за то, что совершил… Даже сейчас чувствую этот удар на руке, пульсирующую боль.

Эрван медленно подошел к Джорджу, аккуратно сжал ладонями его правую руку и прикоснулся к ней еще не остывшими губами.

— Забудь это. Ты уже извинился. Я сам виноват. Вел себя, как последняя сволочь. Знаешь, когда я пьяный, то выдаю только грязную ложь. Почему-то появляется желание насолить человеку посильнее. Но после все мною сказанное всплывает в памяти, когда ум протрезвеет. И вместе с похмельем мозг съедает совесть. А я такой трус. Продолжаю мучить человека даже без алкоголя в крови. Дурная привычка. Столько шишек в детстве из-за этого получил. Я ведь начал хвататься за бутылку с раннего возраста. Родителям было плевать. А я перестал чувствовать меру. Мне нравилось, когда алкоголь разносится по мне вместе с кровью. А после разбавил все это табачным дымом. Знаю, что отравляю организм, порчу мнение окружающих о самом себе, но остановиться не могу. Не вижу смысла.

— На тебя всегда так поцелуи действуют? — усмехнулся Джордж и прижался спиной к деревянной стене, зайдя немного в тень, так как солнечный свет сильно слепил глаза.

— Наверное. Но я никогда не целовался с парнем. Может быть, поэтому на меня это так подействовало, заставило заиграть в моей крови долго спавшую совесть. Это странно.

— Что странно?

— Впервые во время поцелуя я что-то почувствовал. Будто делаю это в первый раз. Но…

— Я понял. Ты гетеросексуален. Извини, что сделал это. Просто… Бутылка текилы вдребезги разбила мой здравый ум.

— Возможно. Но можно я попрошу тебя об одолжении? Просто сейчас заткнись и ничего не пытайся сказать. Не порти момент, — прыснул тот и, тихо и почти незаметно хихикнув, обжог его все еще пылающие губы поцелуем, но на этот раз так сильно, что Джордж почувствовал, как тело окаменело и лишилось возможности даже дышать. — Я знаю, что то, что сейчас происходит между нами, неправильно, но мне уже на все плевать.

***

Носом он втянул что есть силы благовоние его тела и старался вбирать в себя каждый запах, исходящий от кожи Эрвана, в лучах восходящего солнца приобретшей нежно-кремовый оттенок. Кончиком указательного пальца он водил по шее юноши, изредка соскальзывая к плечу, неотрывно наблюдая за тем, как тот пребывает во владениях Морфея. Губы Джорджа так и грезили прикоснуться к спящему юноше, отчего их хозяин с трудом мог смирять собственные желания, так как не хотел прерывать спокойный грезы Эрвана.

Кровать была слишком миниатюрна для них обоих, но, прильнув друг к другу ночью, они смогли погрузиться в безмятежный сон, с трудом оборвав свои поцелуи, которые могли бы затянуться до самого рассвета, но усталость и наличие большого количества спиртных напитков в организме охладили их кипевшую страсть. Джордж впервые обнимал кого-то ночью, осязая тепло чужого тела, это было непередаваемое ощущение, он даже не осмеливался пошевелиться, полагая, что лишнее движение может разрушить эту хрупкую реальность, в которую Джордж все еще с трудом верил. Но если все это произошло на самом деле, то парень ни о чем не жалел, наоборот, был безумно рад случившемуся, хотя считал это неправильным и запретным. И едва он почувствовал сладость губ Эрвана этой ночью, то сразу же поставил запретный крест на праведные мысли. Джордж отдался чувству, сердцу, полностью отключил сознание. Впервые его тело было ему неподвластно, двигалось в собственном направлении. И юноша не смел этому препятствовать. Наоборот, делал все возможное, чтобы разум полностью растворился в тумане, а вместо него возник эрос, ярким вихрем разносящийся по организму.

Эрван тихо что-то простонал, ощутив на длинных ресницах легкое касание лучей рыжеватого солнца и, сильно щурясь, приоткрыл глаза, пытаясь осознать реальность, которая показалось ему неисследованной. Прогнав остатки сновидения, он повернул свою голову в сторону Джорджа и встретился с его влюбленным взглядом, полным красочных эмоций.

— И долго ты наблюдаешь за мной? — усмехнулся он и, повернувшись, уткнулся ледяным кончиком носа в гладкую без единого волоска грудь Джорджа, снова закрыв свои все еще сонные глаза. — Неужели эта ночь закончилась? Я даже не успел опробовать ее на вкус.

— Сегодня воскресенье. Нас отпустили на выходной вчера. Так что отсыпайся. Сегодняшний день в полном твоем распоряжении.

— Звучит пугающе.

— Почему?

— Боюсь, что ты сегодня меня съешь, что практически сделал ночью. У меня уже вся шея болит от поставленных тобой засосов. Сегодня просто не прикасайся к ней. Дай мне прийти в себя. А то с такими темпами я буду весь синий.

— Попробую воздержаться. Но тебе все равно придется провести этот день без меня. Я обещал навестить сегодня одного своего знакомого. Мы договорились встретиться днем.

— Уже нашел мне замену? — изобразил недовольство тот, но через пару секунд засмеялся и лег на спину, уставив свой взгляд на изъеденный древесными червями потолок, шум которых можно было услышать ночью, если хорошенько прислушаться.

— Нет. Это старый друг моей семьи, — Джордж, подперев голову рукой, продолжил любоваться чертами лица Эрвана, понимая, что никого красивее из мужчин он раньше не видел. Возможно, это из-за влюбленности, возникшей у него внезапно, но такое представление об идеальной красоте теперь твердо засело в голове, и этим идеалом стал Эрван. Но тут же после непривычных странных помыслов явился образ той девушки, которую он видел из окна своей обувной мастерской, где работал еще до начала затяжной войны. И Джордж понял, что Эрван и та самая Татьяна вместе олицетворяли для него мужскую и женскую красоту. Да, эти суждения сразу же показались ему забавными, но он им верил и не желал менять. Не видел в этом смысла.

— Ты когда-нибудь влюблялся в девушку, которую видел только несколько раз и даже не осмеливался с ней заговорить? — неожиданного для самого себя Джордж задал этот вопрос Эрвану, хотя понимал, что спрашивал даже не его, а самого себя.

— Не могу ответить точно. Я встречал много красивых женщин, но ни одна не вызывала во мне чувств. Я любил девушку только один раз, но, к сожалению, ее больше нет рядом. Знаешь, я всегда спрашивал себя. А что такое любовь? Все о ней говорят, но никто не способен толком объяснить, что это такое. Мне порой казалось, что я не испытывал ее. Даже когда встречался с Кэтрин… Не до конца верил, что любил ее. Это больше напоминало страсть… Но когда она ушла, осознал, что это была не только страсть, но и любовь. Мне хотелось, чтобы Кэтрин была рядом. Мечтал говорить с ней, просто так, без повода. Но понял это слишком поздно. Над моей головой разрывались снаряды, а она умирала, даже не зная, где я тогда находился. Но сейчас это не так важно? Да?

— Война покалечила наш разум. Сделала уязвимыми перед обыкновенными вещами, изменила восприятие даже к такому прекрасному чувству, как любовь. Мы смотрим на мир совершенно иными глазами. Даже смерть теперь для нас не что-то далекое, а близ стоящее. Она прячется за каждым углом, выжидая подходящего момента. Когда ты это осознаешь, жить, как все, не получается.

— Ты спас меня, потому что хотел победить смерть?

— Возможно. В тебе я увидел жизнь, чего не видел в самом себе. И тебе удалось заставил меня двигаться дальше. В тебе присутствовало рвение к свету, ускользавшему от тебя. Когда мы шли в сторону госпиталя, ты бредил, умолял меня не останавливаться, говорил, что боишься умирать. И я шел. Потому что тоже боялся. Не знал, что будет после смерти. Где-то в глубине души удавалось свято верить, что мир воскреснет после войны, и я вернусь домой. Так и случилось. Твоя вера в жизнь спасла меня. И когда эта вера в тебе угасла… — Джордж нежно провел рукой по его щеке и грустно улыбнулся, любуясь серо-голубыми глазами юноши, в которых до сих пор прослеживались полопавшиеся сосуды, ставшие своеобразным украшением молодого человека. — Я тоже перестал верить в смысл жизни, который ты когда-то мне подарил.