Аня показывается в дверях.

— Аня, Аня, как ты в мотобот прыгала, расскажи, — хохочет Савелий.

— А ну вас, — отмахивается Аня. — Штаны хоть наденьте.

— Юбка у нее узкая, — говорит Савелий. — Нужно перелазить через борт, а ногу задрать не может. Я с мотобота кричу: «Юбку поднимай, юбку поднимай…» Она вначале не сообразила. Потом волей-неволей пришлось нарушить приличия…

Дронов разыскал сковородку. Вскрываем консервы. Поджариваем розовые ломтики американской колбасы. Скворчит поддразнивающе. Есть малосольные зеленые помидоры — в сарайчике обнаружили целый бочонок. Едим, чай хлещем. Правда, чай солоноватый — такая вода в колодце. Но зато горячий — это главное.

Аня, Дронов и Плотников убирают в хате. Выносят вещи. Две комнатушки освобождаем полностью, третью не трогаем. Комод, над ним на стене пожелтевшая фотография в рамке из ракушек покосилась — три солдата с саблями и в фуражках без козырьков застыли.

— Это артиллерия, — говорит Дронов. — Бескозырки… Я при царе служил… Знаю.

На земляном полу валяются подушка, часы-ходики (циферблат разрисован маками), коробки зеленые из-под сигарет, обертки от немецких лезвий. В углу — швейная машина и лоскутки желто-зеленые.

— Барахло почти все осталось. Видать, жителей спешно эвакуировали, — замечает Плотников.

Шприцы, иглы прокипятили. На ящике раскладываю стерилизатор, пакеты с бинтами, йод, зеленку, ампулы с противостолбнячной сывороткой. Прикрываю марлей. На подоконнике стопкой медкарточки передового района. Готовимся принимать раненых.

Наши соседи — минометчики уже закончили рыть ячейки для минометов, установили их. Теперь вовсю копают норы-пещеры для укрытия.

Говорю Давиденкову и Плотникову, чтобы начинали копать щели за хатой. На всякий случай. Сам иду к минометчикам — нужно разузнать обстановку. Но они ничего толком сказать не могут, кто из наших высадился — не знают.

— Подожди, старшой идет, на КП к комдиву ходил, — с кавказским акцентом говорит смуглый сержант, которого все называют «Артушка-брат».

КП комдива видно хорошо — справа, метрах в двухстах, на высотке торчит капонир, как головка болта. Пониже — старое кладбище, заставленное темно-серыми каменными крестами.

По тропинке спускается лейтенант Житняк. Меховушка-безрукавка расстегнута. В углу рта окурок — кажется, борода дымится.

— Чего, доктор, соскучился? Резать некого? — говорит он хмуро.

Спрашиваю, что и как с нашим полком. Он супится:

— Мы тут как родычи гарбузячие, пока Бати нет.

Значит, Нефедов не высадился.

— А кто же все-таки высадился?

— Чайка — на левом фланге, на правом — батальон морской пехоты. Хотел я к Чайке перебраться, а комдив Нижнегорской: «Сиди здесь». Нижнегорская дивизия центр держит… Плохо вот, что растянулись. И подмоги нет. Комдив приказал огонь открыть — сейчас дадим.

— На сколько наши вглубь продвинулись — километров шесть-семь есть?

— Какое там… Плацдарм с гулькин нос — три километра на полтора. Пулей простреливается.

Про себя подсчитываю: значит, у Чайки батальон — раз, батальон морской пехоты — два, Нижнегорская дивизия — три… Всего, выходит, высадилось тысячи четыре или чуть больше.

Поднимаюсь на сопку. Сильный ветер. Продувает полусухую полынь. Из-под ног в камни юркает зеленая, в пятнышках, ящерка. Панорама открывается на сто восемьдесят градусов. Поселок Эльтиген расположен между двух озер: Чурбашским — на севере и Тобечикским — на юге. Наш левый фланг на юге, там, где-то у волнистых высоток, укрылся батальон Чайки. Далеко на северо-востоке мутно-синей полоской угадывается крепость Еникале. Ближе к поселку, километрах в шести от него, видны огрызки труб аглофабрики Камыш-Буруна. Еще ближе, на северной оконечности поселка, выступ — скалистый мыс с белеющей разбитой башней маяка, несколько разрушенных домиков. За маяком темная линия противотанкового рва — наш правый фланг, который занимает батальон морской пехоты. На пространстве меж аглофабрикой и мысом разлилось перерезанное песчаными валами болото; камышовые закраины и на воде островками — темно-красная поросль солянки. У болота насыпь и шоссе. Если хорошо всмотреться (мешают камыши), подметишь, как в сторону нашего поселка по шоссе черно-серыми жуками движутся машины — это немцы.

Да, кажется, затишье заканчивается.

Возвращаюсь к своим. Только успеваю послать Мостового в разведку за хорошей водой, в воздухе появляется немецкая рама «фокке-вульф». Кружит над поселком, урчит, поблескивая на солнце стеклами кабины.

— Чего это она?

— Разведчик, зараза… Высматривает…

Внизу за оврагом, возле длинного каменного здания с железной крышей, мелькают белые халаты. Туда перебралась одна из групп медсанбата Нижнегорской дивизии. Рыжий уже там побывал.

— Зря они там операционную устроили, — говорит он. — При первом серьезном налете все вверх тормашками полетит.

Я хочу сам пойти в медсанбат — договориться, что раненых после оказания первой помощи будем отправлять к ним.

Заглядываю к Давиденкову и Плотникову, напоминаю, чтобы торопились со щелью.

Рама исчезла, но вскоре опять возвращается. Назойлива, действительно высмотреть все хочет. Летит совсем низко, похожа на коробчатого змея.

— Вот бы лупануть, — скребя затылок, говорит Давиденков.

— Лупанешь! У ее пол и кабина бронированы, — хмыкает Плотников.

Из хаты доносится стук. Это Дронов удлиняет стол для перевязок. Аня тоже там — наводит чистоту. Захожу.

— Ну, как оно, движется?

— Ножку еще присобачу — и все.

Дронов с размаху бьет молотком, и, словно от его удара, на дворе загрохотало, завыло. Потемнело за окошком — куда и солнце девалось…

Артиллерийский налет и минометный. Песок, глина, камни взлетают в воздух. Мы застигнуты врасплох и не соображаем сразу, что же делать. Из хатенки бежать — куда? Щели не готовы. Оцепенели. Страшный грохот, треск над головой, будто кто-то ударил по крыше громадной кувалдой. Трещат балки. Рушится потолок. Ничего не видно от дыма, гари. Пыль смешивается с едким запахом взрывчатки. Лежу на полу, сбитый воздушной волной… Кажется, что убит… Но почему я все-таки слышу взрывы и ощущаю, как содрогается, покачивается хатенка? Дышать нечем — приподнимаюсь и качусь к просвету двери. Выскакиваю во двор как очумелый. Тут же трезвею — ведь там, в соседней комнатушке, еще двое наших. И стон теперь слышу. Назад!

Дым чуть рассеялся, вижу, Дронов приподнимается с пола — глаза странные, будто спросонья. Щека рассечена — кровавая полоска… Он отряхивается, вытирает щеку рукавом.

— Куда еще ранен? — кричу я.

Показывает на уши. Оглох.

А где Аня?

— Аня, Аня, ты жива?

Она лежит в углу, присыпанная глиной, заваленная досками. Ноги разбросаны. Вокруг лужа крови, смешанная с грязью. Наклоняюсь. Кровь хлещет из бедра. Жгут! Нужно быстро наложить жгут! Ящик перевернут… На подоконнике сумка… Достаю жгут и перевязочный пакет…

— Дронов, — кричу во все горло. — Шину деревянную найди! Дитерикса! Шину! — показываю ему руками.

Бедро у нее переломлено пополам, как полено.

Кое-как накладываем шину.

Лицо толстушки Ани, недавно красное, как помидор, теперь словно мелом побелено. Тихо стонет и дрожит. Ввожу морфий. Прикрываю шинелью.

— Посмотри, как там Давиденков и Плотников! — кричу Дронову.

Но они сами вбегают. Грязные, испуганные.

— Две-е ми-ны… всадил в крышу, — заикается Плотников. — С А-аней что?

— Нога…

Обстрел продолжается. Хатенка опять вздрагивает, как будто это вагон толкают. В потолке дыра — виден клочок дымно-темного неба. Говорю ребятам, что бегу в медсанбат — Аню нужно оперировать.

Выхожу во двор, выбираю поспокойней минуту, когда немец переносит огонь к берегу, и мчусь через овраг по разбитой дороге вниз… И ругаю себя… Раньше, раньше надо было сходить в медсанбат… И щели раньше выкопать… А то расселись… Идиоты…

Возле медсанбатовских домиков огонь все-таки меня настигает. Залетаю в первую хату под обрывом.