— Потому что смерть бывает своя и не своя, но даже своя смерть не бывает собственной.

— Не то, не то! — горячо проникла в разговор Валентина, — Сиверин уже арестован. Теперь получается: если Соколов не умрёт, то наказание ему будет совсем другое, чем за убийство.

Уже потом, после института, когда Агеев работал в НИИ, он понял, что ему не дано избрать ни одну из судеб тех, кто плетёт сложную сеть истории: Рама, Кришна, Моисей, Иисус, Пифагор, Платон.

Потому что в мирах этих посвящённых и в ристалищах их душ, равновесные системы существуют наравне с неравновесными, живущими в тех же пространствах. Это, конечно, делало картину мира менее прозрачной, чем ему хотелось, однако он не признавал, что осознание такой реальности следует относить к числу поражений человеческого разума.

Просто для обыкновенных живых людей — время всегда в высшей степени реально. Подобно доктору Моуди, оно заверяет, ставит печать смерти на результаты нашего повседневного быта, объявляет законченность наших надежд и опасений, ответственность за судьбы наших близких и знакомых, сегодняшних или завтрашних дел, их структур, меняющихся быстро и неотвратимо.

— Где он сейчас лежит?

— Сперва был в третьей городской, ему там сделали операцию, сейчас его перевели в пульмонологию, — ответила Светлана Адамовна, — когда делали операцию, выяснилось, что нож задел сердце.

— То, что перевели в пульмонологию — это плохо. Выходит, что после операции он уже подцепил пневмонию. Сейчас я соберу всё, что нужно, а вы звоните, заказывайте такси.

— Мы на машине.

— Отлично!

Уже через пятнадцать минут компания загрузилась в шестёрку кофейного цвета и Светлана Адамовна, недовольно косясь на высоченные сугробы, выруливала со двора. Было десять утра по местному времени.

Через полчаса они прибыли в больницу, а к одиннадцати Светлана Адамовна добилась у заведующего отделением всяческих привилегий, заплатила за пустующую палату «люкс», а потом, они дружно вошли в обычную палату, где в углу, на кровати, лежал Соколов.

Первым делом Агеев взял руку больного и стал изучать гепатику на ладони умирающего.

Для мёртвых закон возрастания энтропии объявляет некоторые странные явления — например обратный ход свершившихся событий — лишь маловероятными, но не невозможными. Для людей же вообще: необратимость — весьма глубинное, коренное свойство их земного мира.

Важнее даже, чем отбор по случайным признакам. Это свойство не универсально, однако из него вытекает ограниченная возможность предсказаний будущего.

— Будет жить, — мрачно и значительно заявил Агеев, — только нам для этого нужно будет маленько подсуетиться. Я остаюсь с ним, а завтра ровно в восемь утра будьте тут, на машине. Раздобудьте где-нибудь к этому времени мужскую одежду на человека среднего роста и худощавого сложения. Конкретно нам нужно иметь: ушанку, пальто или фуфайку, чёботы, штаны, рубашку, хорошо бы какую-нибудь кофту, может свитер.

— Для чего?

— Нужно организовать побег всего лишь одного больного из областной психбольницы.

— Ой, ой, ой…

— Успокойтесь! — злобно глядя на Светлану Адамовну, прошипел Агеев, — Так я вам и поверил, будто Васька этого типа ножом ударил. Всё это вы, подстроили, сволочи!

Иными словами, не всё на Земле расписано заранее. Власть Бога не безгранична и кое-что может зависеть только от воли людей, от их поступков. Такой вывод, конечно, отраден для тех, кто умеет не только молиться Богу, но и действовать.

Однако чего-то не хватает в нашем земном мире — однозначности, что ли? Существует, выходит два мира: мир духов, классический, детерминированный мир обратимых явлений, а параллельно с ним другой, суетливый, стремящийся к смерти, неклассический человеческий мир, необратимый и непредсказуемый.

— Я один всё сделаю. Вам надо будет только поставить машину там, где я покажу, и ждать меня. Учтите девочки! Без того чудика, которого мы завтра должны из психушки украсть, я нашего больного с того света не вытащу. Ему нужна кровь именно от того человека, за которым вы завтра со мной поедете.

— Хорошо. Мы всё приготовим.

— Светочка! Зайди ещё раз к заведующему отделением. Узнай, готова ли отдельная палата и всё остальное у него в действительности существует: антибиотики, капельница, кислород. Выясни, когда это всё организуется? Если уже возникли какие-то неувязочки, то прейди и расскажи. Кстати, почему на него ты так в начале посмотрела, зло и испуганно, — Агеев кивнул на бесчувственно лежавшего Соколова, — Даже мне показалось, когда ты входила в палату, то глядела больше не него, а как леди Макбет, на свои руки.

— Он так сильно опух, что я его не узнала и удивилась…

— Ступай, Светочка, ступай… А мы тут с Валентиной займёмся больным. Давай его поднимем, посадим на кровати. Я вот, яблочным уксусом немножко, кое-где его оботру, а ты, Валентина, подрежешь, чтобы не завалился. Смотри, вот эта трубка, что ниже ключицы из него выходит в банку с водой, из неё должен воздух идти. Вторая трубка, что в спине из раны — это просто дренаж. Вот, сейчас, когда мы его подняли, пусть покашляет. У него пневмоторакс. Видишь, пузыри в банке с водой появились. Это воздух из плевральной полости выходит. Пусть тихонечко покашляет, левое лёгкое может и расправится, и ему легче дышать будет. Ох, не дай бог, сердечко не выдержит, температура-то высокая, огнём весь пылает.

Я, словно вознесённый в небо кедр на крутом берегу Великой Реки, искажающий полёт птиц. Я горю, как яркий куст георгинов под твоим окном. Я одинок, как грандиозная раскидистая сосна среди поля ржи. Я покорный, как ласкающая наготу тела лоза у родника при дороге.

За спиной каждого человека стоит его личное страдание, антиномическое и страшное. Сентиментальность? Это не обязательно земные его конвульсии, в буквальном смысле. Постоянное присутствие смерти необходимо для жизни. Жизнь или смерть возникает каждый раз, когда появляется некий текст и соответствующий ему читатель.

Человек, как и его дух, являются относительно изолированными от вселенной системами, находящимися в квази-станционарном состоянии. Равно, человек, и его душа возникают как недолгое эхо сладкого ощущения Земли и развиваются в пространстве и во времени, то они подчиняются и пространственной и временной регуляции.

Пространство начинает играть роль на высших ступенях организации структуры. Интеллектуальными сферами, центры которых везде, а окружности нигде, могут служить: знаки, заклинания, колдовство. Время участвует только в регуляции телесной, главным образом посредством изменения скоростей реакции.

Агеев налил себе в ладонь из бутылки немного яблочного уксуса, и стал осторожно, обтирать пылающее жаром тело. Агеев почувствовал великую печаль кровотеченья, свист и вой воздуха в трахее, и тихое пение ангела боли в его огненном мире.

Ты, единственное, что есть в мире, вернее ты, моя боль, и есть мир.

Откровенней бархатных прикосновений колют тебя иглы мои, тёмную прохладу и ласку источают ветви мои, резкий запах камфары, бальзамов и смол напоминает о лете, о печали и о солнце.

Агеев прислушался и разобрал торопливые, сбивающиеся с ритма удары сердца, и он ощутил красную липкую пену ужаса этого одинокого сердца. Бум, бам, бух, бии, ааа… Он подхватил этот ритм и повёл за собой, и теперь уже два сердца бились разом:

— Чёрным лесом, гнилым болотом. По сырой траве, по сонной мураве. Шла серая волчица, а за ней красная лисица. Шла хромая собака, а за ней старая кошка. У чёрного камня все остановились да клубком свились. Шерсть с них летит — и я на них смотрю: из-под камня чёрного вызываю силу тёмную, силу страшную, дело грешное. Жар, тоску, мокроту, сердца ломоту, смерти хворобу с раба Виталия сними, на хромую собаку пошли. Чёрт-сатана, копыта, рога, мне, слуге своему, помоги, вместо Виталия, раба, собаку сгуби, схорони. Часы жизни назад поверни. Аминь.

Потом всю ночь бил шаман в бубен, в люксовой отдельной палате.

Впрочем, всё суетное ожидает смерть. Живое должно превратиться в мёртвое, косное, потом при термической реакции разложится до молекул, молекулы распадутся до атомов, и материя на уровне атомов тоже не вечна, атомы распадутся на реальные частицы, которые, аннигилируя, превратятся в виртуальные. Мир в целом сложен и, вероятно, внутренне не ориентирован. С одной стороны существуют системы, близкие к состоянию равновесия, устойчивые к возмущениям. С другой — настойчивый гул бубна.