– Все вы… рано или поздно приходите с одним и тем же. Подкупаете. Молите. Обещаете. Угрожаете…

– Были дураки? – спросил я. Она пожала плечами: были, невидимка, только не спрашивай, что с ними случилось.

Взмахом руки отправила за дверь служанку – бледную наяду, явившуюся сообщить о том, что готов стол.

– Пусть Паллант поднимает кратеры за нас троих. Если бы ты явился как Владыка, я устроила бы тебе пышную встречу. Но ты пришел как лавагет. Ничего не выйдет, лавагет. Ты знаешь, чем отличается чудовище от бога или смертного?

– У чудовищ нет судьбы. Предназначение.

– Да. В тот день твой брат одарил меня предназначением. И я взяла. Отречься от него даже на раз… спроси Железнокрылого, легко ли ему будет отказаться от меча.

Монеты звонко забарабанили по серебряной столешнице. Здесь все серебряное, в этом чертоге: и под ногами, и над головой, только волны так и пестрят другими оттенками.

– Я понимаю.

– Может быть. Ты всегда понимал подземных. Скажи, а понимаешь ли ты, что мои дети… мои дети – на Олимпе? Что моя Ника – на Олимпе?! Что если Гиганты ниспровергнут Олимп, потому что я не смогла изменить своему предназначению…

– Потому я и пришел к тебе. Иначе сходил бы к Хирону.

Еще с Титаномахии помню: у нее точеный подбородок, а форма губ такая, что Афродита от зависти плакала. Вот только стиснуты они всегда были слишком крепко.

Сегодня вот дрогнули в насмешливом изгибе.

– Что ж не пошел?

– Он не выдаст тайны. Кентавр – тоже сын Крона. И не дурак, раз обучал столько героев. Он знает, чем грозит победа Гигантов. Если он еще не пошел на Олимп…

– Он не выдаст тайны. Думаешь – боится?

– Может быть.

Усмешка у нее тоже теплая. По сравнению со сказанными словами. И водами ее же реки. Немного даже мечтательная, с легким отзвуком воспоминания.

Хирону есть, чего бояться, правда, Ужасная? Наверное, я запихнул Оркуса в твои воды не в последнюю очередь из любопытства. Мальчишки так ящериц в костер кидают: а какая она будет, если выскочит?

Я видел глубины Тартара, трясущееся от ярости Гекатонхейров небо, изнанку Элизиума и ласковый Флегетон. Я вообще много чего навидался, даже на гулянке у Крона раз побывал. А вот нарушителей клятвы Стиксом не видел.

Хорошо, что не видел, спокойнее бы было.

…когда воды брезгливо вышвырнули его к моим ногам – на то самое место, с которого и утащили девять лет назад, – он даже не испугался. Он вообще не был способен больше бояться – синий старик с обвисшей, пупырчатой кожей и трясущейся головой. В глазах жил густой пепел девятилетнего черного, раздирающего ужаса, после которого пугай – не пугай…

Вряд ли он даже понял, кто перед ним. Только бессмысленно тянул вперед руки, с всхлипами хватал воздух и тонко, почти неслышно сипел: «Хо-о… хо-о-олодно…»

Клятвопреступнику было холодно от всего. Это мне с удовольствием доложила Геката, которая тоже не могла мимо такого пройти: уволокла Оркуса в свой дворец, начала чем-то пичкать. «Ему еще девять лет смертной жизни», – напомнил я. Геката только хихикнула.

А потом сказала, что его трясет от вина, от согревающих настоек, от любых одеял. «Вчера он сунул руки в очаг, Владыка. Кричал, видя, как обугливается плоть. И все равно выл, что холодно. Жаль, ты не видел, тебе бы понравилось».

Девяти лет смертности Оркус не вынес: после трех месяцев явился обожженной тенью. Сгорел в попытках утолить невыносимый холод. Перед троном стоял – бессмысленно стучал бесплотными зубами, с полным осознанием того, что здесь не поможет Лета.

Для него даже не понадобилось измышлять кару. Только приковать на Полях Мук – и оставить наедине с вечным, выжигающим нутро холодом, для которого не преграда даже и смерть.

– За эти столетия многие бессмертные клялись твоими водами. Сколько нарушили клятву? Десятки?

– Оркус был девятым.

Не думаю, что Хирон проболтается мне о разговоре с Геей, чтобы округлить это число. Даже если он не боится, а у него другие соображения. В войну с титанами он все-таки не лез, не выбрал ничью из сторон, так что кто знает, что там у него на уме…

– Клятва водами Стикса, – медные монетки ложились одна за другой на блестящее серебро. Становились водами реки – медь зеленела под пальцами титаниды, и воды получались темными, заплесневелыми. – Клятва клятв, которую не может отменить даже хозяйка реки. Ты знал об этом, лавагет. Не мог не знать. Зачем же пришел?

– Я не прошу тебя ее отменять, – дзынь! – упрямый обол выкатился из рук Стикс, смешно переваливаясь, приковылял к моим пальцам. – Расскажи мне, как ее обойти.

– С чего ты взял…

– Однажды Танат отбросил свой меч.

– Дурак, – равнодушно сказала Стикс, но впервые метнула на меня короткий взгляд исподлобья.

– Ехидна начала рожать.

– Ей нужно было родить от Таната. Дурак и дура были бы хорошей парой. Зачем ты рассказываешь мне это, лавагет?

– Потому что я не верю, чтобы остальные тоже не пытались. Преодолеть предназначение. А если не пытались – то наверняка думали об этом. Может быть, один раз за все тысячелетия. Но…

Показалось – это ожила и запрыгала медь, стукаясь в танце о серебро. Нет, это засмеялась та самая. Которую боятся на Олимпе. Которую призывают в клятвах. Сначала подавилась воздухом, а потом разошлась – низким, шелестящим смехом, который мгновенно потонул в струях воды, ползущих по стенам.

В чуть приоткрывшуюся дверь замигал круглый и удивленный глаз Палланта. Тот явно не видел женушку смеющейся.

– Лавагет, а ты точно от Крона родился?! Поклясться могу – Рея погуляла с кем-то из наших. Что-то уж слишком хорошо ты понимаешь подземных, лавагет!

Глаз в двери вытаращился, подрастерял голубизну. Я пожал плечами, достраивая реку из меди. Только блестящую, огненную.

Наверное, все-таки от Крона, раз уж на морду – вылитый Повелитель Времени. А по характеру – кто меня знает.

Она встала, порывисто разметав ладонью оболы со стола. Легко, прямо сделала шаг. Погрузила руки в воды своей реки.

– Сидит ответ – и спрашивает, – пробормотала под нос. – Чем ты слушал после Титаномахии? Жребия ждал? Или после пирушки голова трещала?

Левая ладонь чуть дернулась – пальцы изогнулись полосками металла в кузнице. В тот день мне жег ладонь дар моей судьбы – шанс, возможность решать за себя. Я не прислушивался к тому, что там вещал Зевс, которого осенила новая блистательная идея. Кажется – как обычно. Что с этого часа воды этой реки становятся залогом верности клятв любого бессмертного…

– …бога ли, чудовища ли, нимфы, титана или иного народа… - в такт насмешливому шелесту вод своей реки. – Я поняла почти сразу. Мне просто показалось это неважным…

Хорошо, что Паллант убрался. Вместе со своим глазом. Он, конечно, вздыхает и пыхтит в коридоре, ковыряет там стену. Но вид истерически хохочущего Владыки ему вряд ли сейчас к месту.

Хаос, Хаос, Хаос, почему я сам не вспомнил…

Все-таки не расхохотался, наружу выпустил кривую усмешку. Ядовитую, как супы Гекаты (по словам Гермеса).

– Смертные. Ты не взыскуешь клятв со смертных.

– Ни со смертных, ни с теней, лавагет. Этого нет в моем предназначении. Клятва давалась бессмертным, Кронидом Хироном. Но если бы вдруг… случилось чудо…

Да уж, каких чудес только не бывает. Всего и дел: убить бессмертного Кронида Хирона. Не как отца – на куски. А так, как обычно: чтобы с Танатом и Гермесом. И с тенью, и с судом.

Только вот загвоздка: Кронид Хирон основательно и бесповоротно неубиваем со своего рождения. Как Зевс. Как Посейдон. Как я.

Как Судьба.

Какое чудо может убить бессмертного?!

А взорвать бессмертного на куски? Так, чтобы требуха остальных бессмертных забрызгала? Чтобы тень – не пойми куда, а скорее – и вовсе без тени?!

– Мом Правдивый Ложью…

– Мом, Правдивый Ложью пошел по этой стезе вслед за братьями. Ты говорил о Танате? Значит, они пытались все втроём…