Почти во всех домах были распахнуты освещенные окна и занавески раздувались от легкого ветра. Из-за дувалов доносились голоса, смех, звон посуды. Люди пили чай, беседовали о своих делах, наслаждались вечерней прохладой.

Вот он, пыльный перекресток, угол дувала. Я даже стала вглядываться, словно ища темную фигуру в парандже. Масма-апа наклонилась и подобрала валявшуюся на тротуаре оловянную тарелку.

— А почему… — Я не договорила и замолчала.

— Что спрашиваешь, Иринка? — остановился Нияз.

— Нет, я просто хотела узнать, почему Масма-апа просила милостыню?

Масма-апа только пожала мою руку и продолжала молчать.

— Чтобы никто не догадался, Иринка, — тихо ответил Нияз. — Я попросил ее посмотреть: не придет ли снова один человек. Я его очень хотел бы найти. Из-за него с бригадой не поехал. Вот и попросил Масма-апу покараулить его здесь, у дувала.

— А я знаю кого — англичанина. В чалме и халате, который у нас во дворе пузырьки покупал.

Нияз уже опять шел впереди. Он мне ничего не ответил, зато Масма-апа, выглянув из своего темного мешка, покивала мне.

Нияз пошел быстрее к воротам, а мы торопливо шагали за ним. Я изо всех сил старалась не бояться. Чего теперь бояться? Ведь Нияз никому не даст нас с Папочкой в обиду. Это я себя успокаивала, поглядывая на темный высокий дувал. Нияз остановился, подождал нас и сказал:

— Вы здесь постойте, а я с этой девочкой войду туда — посмотрю, что там делается, — и приду за вами, хорошо?

Мы послушно встали в тени дувала. Нияз поравнялся с калиткой. Кто-то его остановил. Я даже вздрогнула — подумала, что это сторож. Но Нияз поговорил с кем-то и скрылся в калитке.

И тогда мы стали прислушиваться: что делается за дувалом? А там все время ходили люди, хрустели ветки, слышались голоса. Даже светлые пятна прыгали по листве над нашими головами, кто-то фонарем размахивал. И вдруг за дувалом чей-то голос как закричит:

— Иринка, выходи, не бойся!

Не только я испугалась — Масма-апа как схватит меня и давай закрывать своей паранджой. А голос был совсем незнакомый. Полкан глухо зарычал и стал прижиматься к моим ногам.

И только мы успели немножко успокоиться, как откуда-то из самой глубины опять раздался крик:

— Иринка, вылезай, не бойся! За тобой мама пришла-а!

Тут уж я сразу узнала: это же Вася кричал! Я стала вырываться из рук Масма-апы, чуть-чуть не разорвала ей паранджу и как припущусь к воротам. Даже забыла про пятку, а до этого все время прихрамывала. Чуть не упала, наткнувшись на обогнавшего меня Полкана, и принялась барабанить кулаком в ворота. Калитка распахнулась, и я растерянно попятилась, потому что красноармеец винтовкой загородил мне дорогу. И тут из-под руки красноармейца кто-то выскочил ко мне навстречу, едва не сбив с ног, — Глаша.

Я совсем забыла про нее. Она налетела на меня как вихрь, оттесняя от ворот. Мой испуганный возглас, отчаянный лай Полкана — ничто не могло заглушить Глашин голос, если она была взволнована.

— Нашлась! Иринка нашлась! — завопила она так, что я прижала руки к груди, а подоспевшая Масма-апа схватилась за голову.

Из распахнутой калитки выбегали ребята — большие и маленькие. Ясно было, что здесь царил переполох.

— Я же говорила, — призывая всех ребят в свидетели, кричала Глаша, — Васька потому к нам с тобой долго не выходил, он в кустах сидел! Сторож все возле дома ходил да ходил, Ваське-то и не пройти. А потом он Илюшку подозвал, они заведующего Петрова вызвали да всё ему рассказали. За нами бросились, а нас нет. Я тоже по парку плутала, а тебя-то и вовсе нет и нет. И Полкана твоего нет! Не дождались, убежали! Я им говорю, она небось за Мосягиной девчонкой сама в дупло полезла! Уж как мы все искали! И так и с фонарями! Никакого дупла! И сейчас все ищут и не найдут! А Нияз-то! Слушай, Иринка, сейчас Нияз девчонку откуда-то принес! Ту самую, Мосягину! Ты про нее еще говорила, что она будто бы в дупло провалилась. Она, кажется, помирает! Опять ты, что ли, про дупло наврала? Мать-то твоя — тетя Лена — ищет сама по всему парку. «Только бы, говорит, найти, Глашенька. Ни в жизнь никуда от нее не поеду». Никуда теперь от тебя не поедет, вот увидишь.

Вокруг стоял оглушительный шум, все лезли друг на друга, очевидно желая посмотреть: какая такая эта Иринка, которая нашлась? Даже красноармеец, обнимая рукой винтовку, через головы ребят разглядывал меня. И тут Глаша, вдохнув побольше воздуха, распираемая новостями, понизила голос до энергичного шепота:

— Грузовик с красноармейцами приехал, с ними главный ихний Сафронов. Митька-то разыскал ведь его! Они Булкина сразу стали хватать, руки ему замотали назад и увели куда-то в дом, сказывают, в чулан заперли, да еще караулят, небось не выпрыгнет. А сторож как раз и заходит в ту калитку. Как увидел красноармейцев, из кармана наган хвать! Да в Сафронова — бах! Ей-богу, если не веришь! Не попал. Его сзади схватили. Теперь нечего тебе бояться, связали их, связали! А Витька Рябухин — ты ни за что не догадаешься! — он же с ними заодно! Он ничего себе не знает, в калиточку входит спокойненько, увидел красноармейцев и побелел. Пятится, пятится… Ну и его тут сразу цап-царап! Теперь все! Теперь тебе уж нечего бояться! — забыв про шепот, ликовала Глаша.

Я ОКАЗАЛАСЬ МОЛОДЦОМ

Калитка распахнулась. Нияз, расталкивая ребят, подошел ко мне. Только я хотела броситься к нему, спросить про Паночку, а тут из-под его руки вдруг выскользнул Вася, обхватил меня, прижал к себе мою голову и закричал срывающимся голосом:

— Мама, скорее сюда! Нашлась! Живая! Нашлась!

Я сразу забыла обо всем на свете, понимая одно: раз Вася зовет маму, значит, она близко. И правда: люди, толпившиеся у ворот, расступились, и из калитки вышла моя мама. Вот она подошла ко мне и взяла меня за руку.

Кончился страшный день. Поскорее забыть его, теперь ведь все позади. Мама провела по моему лбу прохладной ладонью, и все мои страхи и заботы словно улетучились. Ко мне даже вернулось мое прежнее любопытство, и, прижимаясь к маме, я успела заметить, как много людей разглядывало нас, теснясь и толкаясь. Какой-то мальчишка все стремился пролезть поближе; чтобы получше видеть, он даже стал карабкаться на плечи к другому, который был впереди, а тот лягался так, что на них обоих стали ворчать. Большая девочка что-то шептала Глаше на ухо, обнимая ее за шею и мешая ей подскочить к нам поближе. И так мне стало легко и привычно в этой толпе любопытных ребят и взрослых… Но Нияз сказал маме, что товарищ Сафронов ждет нас, и стал подталкивать нас к калитке. Я поискала глазами Масма-апу, но тут Полкан отвлек меня.

Он стал пятиться от калитки и лаять, видно, ему не хотелось возвращаться в ненавистный нам обоим парк. Но Нияз взял меня за локти и переставил через порог калитки, и Полкан, сразу же поборов свой страх, догнал меня и прижался к моим ногам, мешая идти, скуля и поджимая хвост.

Тот же, мощенный широкими плитами двор, тот же дом, теперь освещенный луной, с желтыми окнами. И хотя деревья парка казались черной зубчатой стеной на фоне ясного звездного неба, нисколько мне здесь не было страшно, не то что днем, когда мы пришли сюда с Рядовской улицы.

Здесь, как и на улице, было много ребят и взрослых, но нам дали пройти, ни о чем не спрашивая, только шептались между собой. Мы быстро шагали к дому; нам с Глашей даже пришлось почти бежать. Мне пришло в голову, что встреча с мамой была странной. Ни вопросов, ни восклицаний, ни вздохов облегчения. Я заглянула в ее лицо — оно было хмурым и озабоченным. Из ее волос, наверное, выпали все шпильки, и они рассыпались по плечам. «Нет, видно, не кончился этот плохой день», — со вздохом подумала я, едва мы вступили на крыльцо большого дома, и с разбегу остановилась.

— Что ты? — слегка охрипшим голосом спросила мама, а Нияз, шедший впереди, обернулся к нам.

— А где Паночка? — спросила я. — Куда ты ее отнес? Пойдем к ней.

— Ты была с той девочкой? Где ты их нашел, Нияз? — Какой все-таки странный, незнакомый голос был у мамы. — Вас били? А девочка жива?