Ты уже видел, Роджер, что в этой стране ничего не остается несделанным, потому что никто не попытался этого сделать. Каков бы ни был результат, каким бы безнадежным изначально ни казалось дело, все равно попытка будет  предпринята. У нас бывают неудачи, но бывают и успехи. Война, мой мальчик, это слишком большая тема, и не очень веселая, особенно для тебя, который только начинает знакомиться с чудесами духовного мира. Мы с Рут не хотим тебя расстраивать».

«Вы не расстраиваете меня, монсеньор, я хочу знать об этих вещах, даже если  они и не очень приятные».

В «западном» конце здания находился большой орган. Его дизайн и конструкция не были особенно примечательными, и трубы располагались в обычном порядке.

«Хороший инструмент, Роджер. Кто хочет, может на нем поиграть. Подойдем, посмотрим на него поближе, а Рут нам, может быть, что-нибудь сыграет».

Мы поднялись по ступеням и оказались в хорах.

«Здесь нет электричества, может, мне накачать для вас воздух, Рут?» – предложил Роджер.

«В этом нет необходимости, спасибо, мой милый, – ответила Рут. – Ты прав, электричества здесь нет, но есть кое-что получше», – и она указала на ящичек на полу рядом с органом.

«Здесь все, что нам необходимо. Мне нужно только привести эту маленькую машину в действие, и она начнет нагнетать воздух в инструмент».

«А что заставит ее работать?»

«Мысль, Роджер, мысль, и больше ничего, – ответила Рут с улыбкой. – Знаешь, ты еще пока не имеешь представления о том, на что в действительности способна мысль».

«Нет, но начинаю понимать!».

Рут села за клавиатуру и сыграла короткую пьесу, светлое, радостное скерцо, которое специально для нее сочинил один из ее друзей – великих музыкантов. Когда отзвучала последняя нота, Рут встала и, взяв Роджера за руку, сказала:

«Пойдем, посмотрим, что мы сделали».

Мы вышли из здания, и, заметив, что мы с Рут смотрим наверх, Роджер тоже поднял глаза и с удивлением увидел над крышей огромную сферу, похожую на пузырь, мягко вращавшуюся вокруг своей оси. Ее цвета – нежно голубой и розовый, переплетались, не теряя своей идентичности.

«Давайте отойдем чуть дальше, – предложил я, – и Роджер увидит полный эффект. Сейчас мы совсем под ней».

Мы отошли на четверть мили, где полное впечатление было просто великолепным. Роджер испытывал что-то вроде благоговения при виде этой кажущейся хрупкой формы, висевшей в воздухе без какой-либо видимой опоры.

«Любая музыка, Роджер, создает какую-либо форму, неважно, на каком инструменте играют. Хотя, если бы я исполнила пьесу на пианино, она не получилась бы такой большой. Но мы все равно создали бы форму, пусть и не такую красивую. Я никогда не играла эту вещь на пианино, и не могу сказать, что получится. Пьеса была написана для органа, где можно получить достаточную полноту звука и разнообразие звуковых эффектов. Прекрасное зрелище, правда?»

«Знаете, Рут, это пугает меня больше, чем все, что я видел до сих пор, хотя

«пугает», наверное, не то слово».

«Нет, дружище. Я думаю, правильнее будет сказать – вызывает благоговейный трепет, но как ни назови, это необычное чувство.

Мы с Рут испытывали то же самое, когда увидели это в первый раз, и до сих пор не отвыкли от этого ощущения. Я не думаю, что это когда-нибудь произойдет и надеюсь на это. Если мы перестанем на это реагировать, значит что-то не так, но музыка в этом не виновата. Однако об этом не может быть и речи – мы всегда будем испытывать глубокие чувства, когда будем слышать и видеть музыку, написанную такими мастерами, а это действительно мастера, Роджер».

Роджер смотрел на Рут с восхищением, даже поклонением перед мастерством, которого она достигла. Рут это позабавило, и, ничуть не тронутая таким выражением эмоций, она поспешила отмахнуться от похвал.

«Я не сделала ничего особенного, Роджер. Каждый, кто играет на каком-нибудь инструменте, может произвести такой же эффект. Это создает механический инструмент, но ни один инструмент не сможет сочинить музыку. Вот кому должна быть адресована похвала – композитору».

«Я правильно понял, что какой-то великий музыкант написал эту пьесу специально для вас?»

«Совершенно верно, Роджер. Еще один сюрприз? Это неудивительно, если подумать, что все знаменитые музыканты, покинувшие земной мир, должны где-то находиться. Не так ли?»

«Да, конечно. Странно, я об этом даже не подумал».

«Я думаю, – заметил я, – это потому что большинство людей считает композиторов только полулюдьми. Поэтому многие из них на Земле жили впроголодь. А когда они умерли, о них вдруг вспомнили, воздвигли им памятники, а их произведения вдруг стали очень ценными. Сейчас дела на Земле обстоят немного лучше, и композитор не умирает от голода, но если он сочинил по-настоящему хорошие вещи, они становятся намного более ценными после его смерти. В настоящий момент на Земле нет гениев. Все истинные гении – здесь. Музыка, которую ты слышал сейчас, это произведение истинного гения. Даже если не видеть ее, а только слушать, это уже наслаждение».

«И как долго этот шар останется здесь?» – поинтересовался Роджер.

«Обычно, – ответила Рут, – он исчезает через несколько мгновений, но мы с монсеньором дополнительно зарядили его своими мыслями, чтобы ты увидел его во всем великолепии. Когда оркестровые или другие произведения исполняются быстро одно за другим, то если формы будут оставаться слишком долго, они начнут беспорядочно нагромождаться одна на другую и терять свои очертания».

IX. Вопрос возраста

«Меня смущает одна вещь», – заявил Роджер.

«Только одна?» – осведомился я. Однако добродушный юноша никогда не обижался на наши подшучивания.

После посещения «церкви» и органного концерта Рут мы вернулись домой и удобно расположились в комнате на нижнем этаже, где Роджер впервые увидел духовный мир.

«И что же тебя смущает, дружище? Доложите о деле, как говорят юристы, и, возможно, мы с Рут сможем пролить свет на этот вопрос».

«Дело вот в чем: почему все выглядят такими молодыми? Я нигде не видел старых людей».

«Видел, Роджер, видел, но не в том смысле, конечно».

«Если я задаю слишком личный вопрос, монсеньор, можете не отвечать, но все же

– сколько вам лет?»

«Не бойся задавать личные вопросы в том, что касается возраста. Мы здесь не отличаемся повышенной чувствительностью. Даже Рут не обидится, если ты спросишь ее об этом, а ты знаешь, что на Земле женщины иногда немного чувствительны в этом вопросе. Но здесь это неважно, и никто не придает этому большого значения. Хотя это интересная тема, особенно для таких, как мы с тобой, Роджер, и для Рут, кому интересно заглянуть в суть вещей.

А теперь о моем возрасте. Когда я оказался здесь, мне было 43 года, и я здесь уже 37 лет – я знаю это точно, потому что интересуюсь тем, что происходит на Земле, и в курсе того, сколько прошло времени. Теперь, если сложить, получится ответ».

«Боже мой! – воскликнул юноша. – Тогда получается, что вам восемьдесят!»

«Именно так. Молодой человек восьмидесяти лет».

«Но вы даже близко не выглядите на столько».

«Надеюсь на это. На самом деле я едва ли сильно изменился с тех пор, как оказался здесь. Несколько перемен к лучшему, а так все по-старому».

«А сколько ты бы дал мне, Роджер?» – спросила Рут.

«Будь осторожен, Роджер», – вмешался я, но юноша не решался сделать предположение.

«Если бы ты даже сказал сто, я бы нисколько не расстроилась. Но столько мне пока нет. Скажи шестьдесят два и не ошибешься».

«Но вы никак не выглядите старше двадцати пяти», – возразил Роджер.

«Именно в этом возрасте я здесь и оказалась».

«Как же тогда должен выглядеть я?»

«Чуть постарше младенца в колыбели, – улыбнулась Рут. – Нет, Роджер, по возрасту ты выглядишь так же, каким был на Земле. В том, что касается здоровья, совершенно иначе, особенно если сравнивать с последними днями. Бедняга Роджер, ты был очень болен, никакого сравнения с тем, что теперь. Твоя мать увидела бы в тебе сейчас того юношу, которого она знала».