— Простите, вы что-то сказали?

— И вам и нам сразу станет легче.

— Легче?

— Вот именно. — Кержаков разложил бумаги. — Токарева знали? Только честно. Нам ведь известно очень много. Знали или нет? Мне не хотелось бы от вас слышать ложь, поэтому сразу скажу: мы наблюдали за вами. Так как?

— Допустим.

— Эдак не пойдет. Знали или нет?

— Знаю. Он что, убит? Почему вы о нем говорите, как будто его уже нет?

— Жив он, жив, успокойтесь. Кто совершил ограбление Госбанка? Учтите, ваши показания нам нужны до десяти вечера. Сейчас пятнадцать с половиной минут девятого. После девяти Токарев расскажет все сам. Ну что же? Для кого вы покупали медикаменты и относили к Токареву?

Тут Ванда не выдержала и всхлипнула, потом разразилась рыданиями. Кержаков налил в стакан воды:

— Выпейте. И не надо волноваться. Вашей темной жизни пришел конец. Очиститесь от грехов — и будете жить спокойно, как все советские люди.

Глаза Ванды опухли, она стала некрасивой. Кержаков говорил спокойно и даже задушевно:

— Вы верующая?

— Да.

— Представьте, что перед вами поп и вы исповедуетесь ему в своих грехах. — Он улыбнулся.

— Попросил Токарев, вот я и принесла ему.

— А для чего? Ведь вы по профессии медицинская сестра. Как нам известно, вместе с мужем служили у колчаковцев. Так?

— Не говорите мне о муже. Это негодяй.

— Не буду. Я тоже считаю его негодяем.

Ванда поняла, что сидевшему напротив добродушному человеку многое известно, и поэтому ничего не стала скрывать.

С Токаревым она была знакома еще по Петербургу, когда тот преподавал в военном училище, где служил ее муж, в то время поручик, Миловидов. Встретились в Иркутске в девятнадцатом. Потом их свела судьба во Владивостоке. Миловидов бросил жену и бежал за кордон. Ванда бедствовала, и только Токарев спас ее от панели, втянув в махинации с наркотиками... Ванда завязла крепко и уже не представляла себе жизни без черного рынка. В тот день, когда был ограблен Госбанк, некий Мордвинов, которого она встречала у Токарева, привез к ней молодого человека с простреленным плечом. Она как могла перебинтовала его, но медикаментов под рукой не было, пришлось бежать в аптеку. Куда делись деньги и золото с драгоценностями, она не знала. Ночью их куда-то отвезли, а куда, не ее забота. Только незначительную часть она получила и спрятала.

Кержаков запротоколировал показания, дал ей прочесть. Ванда поставила подпись.

— Скажите, Андрей Кириллович — тоже чекист?

— Да. Хотите его видеть?

Ванда тряхнула головой.

— Нет. Это правда, что вы пытаете?

— Вранье, — оскорбился Кержаков, — мы не белогвардейская контрразведка, в которой служил ваш муж.

Губанову открыла кухарка Токарева, и тут же за ее спиной ослепительно полыхнуло пламя. Губанов успел оттолкнуть в сторону Кержакова, и пуля вырвала клок ваты из рукава его пальто. Выстрелив в ответ, Губанов проскочил темную прихожую и оказался в маленькой комнате с зашторенными окнами. На деревянном топчане лежал полуголый человек в бинтах. Увидев Андрея, он попытался подняться, но тут же повалился на спину. Бинт сразу намок. Андрей пошарил под подушкой и, не найдя оружия, осмотрел комнату. Вверху хлопнул выстрел.

Губанов бросился туда по крутой лестнице.

Кержаков, расставив длинные ноги, стоял посреди комнаты. В камине потрескивали дрова, а на ковре лежал в неловкой позе Токарев.

На нем был халат и шлепанцы. В согнутой руке крепко зажат револьвер.

Кержаков посмотрел на Губанова.

— Застрелился, — сказал он. Поискал глазами, куда бы сесть. — Нехорошо получилось у нас, брат Губанов. Пришли к финишу — и вот те на.

Лукин допрашивал раненого...

— Надо ехать в Куперовскую падь. Вот адрес. Там еще двое, — сказал Губанов.

Этой же ночью были арестованы остальные участники налета.

Карпухин убежденно говорил:

— Не верю, чтоб Токарев организовал ограбление ради наживы. За этой акцией кроется политическая подкладка.

Никто не мог сказать, куда исчезло награбленное: ни Ванда, ни кухарка, ни трое захваченных. Твердили одно: Таратута (так они звали Токарева) с каким-то человеком увезли мешки в город, а куда — неизвестно.

Владивосток. 15 февраля 1924 г.

— Простите, это ГПУ? Мне надо поговорить с вашим ответственным работником.

Губанов оглянулся. Только что здесь был Кержаков и куда-то исчез.

— А что, собственно, вам надо? — спросил он, придерживая трубку плечом и продолжая писать.

— Дело в том...

— С кем я говорю?

— Ростов. Переводчик. Я с Табахаси приехал.

— А, ну понятно. Что вас интересует?

— Мне надо сообщить вашему начальнику нечто важное.

— Зайдите к нам.

— Что вы!

— Тогда подождите. — Губанов выскочил, в коридоре налетел на Лукина. — Мигом разыщи Кержакова, скажи, мол, к телефону требуют,

А сам вернулся, остановился перед телефоном и смотрел на него, гадал, что бы мог сообщить Ростов. Конечно, он имел право и сам его выслушать, но тот просил начальника. А поскольку Кержаков являлся старшим оперуполномоченным, ему и карты в руки.

Вбежал Кержаков. Губанов показал на трубку. Кержаков долго слушал, взял из рук Губанова папиросу, знаком попросил дать огня и, затянувшись, ответил:

— Да, да, понятно. Ну хорошо. — Легонько хлопнул по столу, что означало: вопрос решен. — С вами встретится товарищ. Он представится. — Положил трубку.

— Пойдешь на встречу с Ростовым. Дело серьезное. Кажется, будем знать, у кого бабушкина пропажа. Возьмешь с собой Лукина.

— Кто мне его даст?

— Скажу Хомутову — и даст.

— Ну спасибо. Я спать хочу, — проворчал Губанов, зевая во весь рот. — А зачем мне Лукин?

— Пригодится, может, провокация какая. Ростов откуда явился? Из Харбина. Понимать надо. Говорит, боится японцев, если им станет известно о его звонке, то ему худо придется.

— Сперва доложи Хомутову.

Кержаков ушел к начальнику КРО. Хомутов согласился послать Губанова и разрешил взять Лукина.

Губанов проинструктировал стажера и поглядел на часы.

— Идем через двадцать минут. От тебя требуется только смотреть по сторонам и помалкивать. В случае чего, дашь сигнал. Понял?

— Оружие брать или как?

— Возьми.

После случая на Голубинке Губанов сказал Лукину: «Такой связной мне не нужен. Поступишь в распоряжение коменданта. Будешь снег чистить». Лукин чуть не заплакал. Губанов на первый раз простил ему и доложил об этом Кержакову. «У тебя, как у коровы, мягкое и большое сердце. Всех жалко. Ну гляди, тебе еще придется с ним работать», — сказал тот.

— Главное, соображай, — посоветовал Губанов Лукину. — Только недолго. Усек? Ну, лады.

...Хомутов написал обстоятельную докладную о ликвидации банды, и Карпухин, вооружившись очками, изучил ее. Трое суток прошло, банда ликвидирована, но легче не стало: денег-то не нашли!

— Ну что? — Карпухин снял очки. — Что дальше будем делать?

— Не знаю, — признался Хомутов.

— И я не знаю. Может, Борцов знает?

Борцов сосредоточенно курил. Сотрудника его отдела Чухнова шарахнули чем-то тяжелым по голове, и Чухнов лежал в больнице. Отрабатывая параллельную версию, Борцов подал мысль покрутиться на найденном фаэтоне возле ресторанов. Может, кто опознает транспорт? Чухнов усердно крутился; часов в двенадцать ночи возле «Националя» его наняли двое подвыпивших, Чухнов повез их на Матросскую и там получил по голове. Исчез фаэтон и, главное, кобыла, которую Борцов зафрахтовал у гужевиков. Теперь надо было рассчитываться за нее, а Карпухин сказал, что весь расчет будет производить лично Борцов, потому как кобылу взял без его санкции. Борцов принялся искать кобылу, а КРО тем временем банду ликвидировал, Борцов предполагал, что Чухнова оглушили те, кто опознал фаэтон, и предлагал искать его. Карпухин возражал:

— Ну, если тебе нечего делать, то ищи свою кобылу.