— …И личным, — помедлив, твердо добавил Уваркин. Он выбрался из-за стола и, не прощаясь ни с кем, пошел в большую палатку — гостевую, где были и раскладушки и даже тумбочка с салфеткой.

«Логика жизни, — хмыкнул Евгений Иванович, заваливаясь на раскладушку. — Наверно, Чекуниха расстаралась. Вот ведь! Немножко уступи человеку, возвысь его самую малость — и он в доску ради тебя разобьется».

Подбросили веток в угасший было костер.

Ночь выпала сухая и теплая — небо назначило сегодня первую передышку. Звезды, как диковинные светляки, вбирали земное тепло и наливались впрок призрачным фосфорическим светом. Опаловый северный окоем вызревал красными прожилками, и верилось в долгое вёдро.

— После кэ-кк-ки-ки… это, после фильма в клубе т-т-танцы, — сказал Илья как бы самому себе только.

— Под радиолу, — хмыкнул Фролка. — Под радиолу я и дома могу.

Илья словно не замечал мастера — весь вечер, с самой встречи. Фролка раза три принимался тасовать колоду карт, ему с Лопатниковым до зарезу нужен был третий игрок. После слов о клубе мастер спохватился, что с минуты на минуту Илья завихрится к своей Ульяне, и, не мешкая больше, подвинулся вплотную к бывшему своему рабочему.

— Между прочим, Илья, ты не думай… я те камешки крашеные, ну из ящичков-то, выкину завтра же к едрене-фене.

— А что мне д-д-думать… Я их и без тебя уже выкинул. Еще вчера.

— От дает! Может, я Романа хотел разыграть.

— Он тэ-тт-тугой на юмор, не понял бы. Зря старался.

— Но. Зря, выходит, — улыбчиво согласился Фролка. — Так давай, что ли, — партейки три, а?

Илья посмотрел на часы и встал.

— Не веришь? — поднялся и Фролка. — Я, может, решил перебурить скважину-то за свой счет.

Илья покосился на мастера — странные говорит речи.

— Точно тебе говорю! На самый перегиб поставлю. Как новый геолог говорил.

— Вот этот юмор, п-п-пожалуй, Романа проймет, — кивнул Илья и протянул к Фролке руку — за картами. Уже раскладывая на три кучки, он как бы поставил Лилявского в известность:

— Так что, Роман Николаич, я передумал — съемка съемкой, а Фролу нужно п-п-помочь.

Лилявский посмотрел на Илью отсутствующим взглядом и опять повернулся к Званцеву:

— Слушай, старик. Что это мы с тобой, в самом-то деле, как не знаю кто… Может, выпьем?

— Давай, — неожиданно просто согласился Андрей, мало вникая в смысл этих слов; он продолжал еще думать о Лизе. Пусть и не надеется, говорил себе Андрей, что он пойдет в маршрут с женщиной.

А Роман уже быстренько сбегал к себе в палатку и вернулся с непочатой бутылкой. Они отсели на пеньки поодаль, за границу светового круга.

— За дружбу? — поднял Лилявский кружку.

— За взаимопонимание! — засмеялся Андрей.

Выпили. Помолчали. Романа, похоже, заметно развозило.

— Еще раз за дружбу?

— Ага.

— Нет, ты послушай меня, а не музыканта, — тугая безысходность прорвала Романа. — Вот сегодня он дуется на весь белый свет, и ты ему потакаешь, а вчера он митинговал, наговорил семь верст до небес — и ты тоже был на его стороне! Ну скажи, скажи, не обидно мне после этого? — ведь мы же с тобой из одного вуза, Андрей! Можно сказать, однокашники.

— Я этого не знал, — посмеялся Андрей, чувствуя неловкость за эту свою веселость.

— Давай поговорим, как на духу.

— Давай.

— Мы должны сразу определить, кто мы с тобой по отношению один к другому…

— В душе у меня нет какого-то изначального зла к тебе. С чего бы, сам посуди.

— Я понимаю: работа… — усмехнулся Роман. — Дескать, все определит она и только она… Выпьем для начала?

— Выпьем.

— Вот теперь слушай: съемка, обоснование профилей, вынос в натуру скважин… Я тебе скажу прямо: все это, в наших болотных условиях, голая формальность.

— То есть как? А, ну да.

— Вот тебе и «ну да»! Что такое съемка? Нет, я знаю, что такое съемка, и мы ее сделаем. Только я бы… Нечего, скажу я тебе, рассиживать на точках. Никто нам спасибо за то, что ты ползал по колено в вонючем болоте, не скажет. А вот цифры!.. — Роман пьяно прищурился: — Ты понимаешь, о чем я говорю? Я тебе про план говорю. Цифры могут из нас людей сделать. Так что надо рраз, рраз! — и дальше, дальше. Побольше чтобы точек — и все. Вовремя и без потерь, так сказать, покрыть площадь, чтобы кондицию выдержать.

— Чтобы кондицию выдержать…

— …и единовременно, как говорит баба Женя.

— И единовременно, только единовременно! — стукнул Андрей по колену.

Лилявский посмотрел на него и засмеялся:

— Слушай, что ты за мной повторяешь?

— Это я-то за тобой повторяю? — засмеялся Андрей. — Ой, ты чудак, Роман!

— И ты чудак! Мы с тобой оба чудаки, не возражаешь? — Он положил руку на плечо Андрея. — И еще я тебе скажу: никакая съемка тебе не поможет, если у тебя нет своей, выношенной, идеи. Раньше как делали? Приходит египтянин к себе на поле. — Роман икнул, помедлил с рассказом, как бы прислушиваясь к себе. — Ложится этот самый феллах на землю. И по приливу крови к голове определяет уклон местности — ты заметил, какой мерзавец? Тут же роет канаву. Никаких тебе проектов, никаких изысканий. А канава какая получилась? До сих пор все удивляются!.. Но, Андрей, ты не подумай, что я профан, пренебрегаю наукой, — что ты! И тем не менее практически у нас знаешь как выйдет? Все наши с тобой выводы по съемке будут танцевать от уже заданной идеи. Моей идеи… А идея-то, Андрюха! — Лилявский сделал вид, будто хочет облизать кончики своих пальцев. — Сплошной смак! Идея большого канала, понял! Как у египтянина! — хохотнул он и опять потянулся, чтобы обнять его, но Андрей отстранился.

— Что-то я тебя не пойму, Роман Николаевич. То мне казалось, что ты в поддавки играешь, а то вот гляжу, ты все готов за фук взять.

— Какой фук? Я тебе про свою, про свою собственную идею говорю, — похлопал Роман себя по груди. — Надо спрямить реку, срезать все меандры этой поганой Чоусмы — и все тут! Увеличится сток — и получай осушенную плодородную долину! Вот тебе и весь фук.

— Так это ж, Роман, — неожиданно встрял Илья, тасуя карты, — Чоусма ж впадает в Кэ-к-кострому, а та, слыхал я, находится в подпоре. — Он смотрит в их сторону посверкивающими от костра глазами и видит и не видит их в темноте, тем более со света, и оттого еще явственнее смущается, пытается приставить руку козырьком, но мешают карты; Фролка торопит его, и Данилов, все так же по-слепому глядя за черту светового друга у костра, поспешно сдает и говорит еще — как бы между делом: — Значит, Кострома в подпоре, и Чоусма тоже в пэ-п-подпоре… Идея, значит, плевая, один-ноль в пользу кого тогда?

Лопатников усердно сопит над картами, Фролка же все понимает и усмешливо помаргивает с таким видом, будто лукавое его настроение вызвано знатным раскладом карт, — мол, с легкой руки сдал Илья; однако зайти ему явно не с чего, он ходит как попало и тут же подливает в угасшее было горяченького:

— Завтра перенесу треногу, — говорит он как бы только одному Илье, — да на этот самый шов, куда же еще! — словно отвечает он на чей-то немой вопрос. — Прямо на шов и выпру, как тут и была. А чего еще выкобениваться, если тебе ученый человек дельный совет дал. Что я, враг науке, что ли.

Илья сосредоточенно молчит, шлепает картой по крышке вьючного ящика и соглашается:

— Кэ-кк-конечно, не враг. Какой может быть разговор.

Тихий, неприметный доселе, человек ополчился против самого начальника участка; Роман обескураженно молчит и смотрит на вьючный ящик, где лежит карта Ильи. От ручья возвращаются Катерина с Протягиной; грея над огнем руки, главный геолог внимательно смотрит на отсевших особнячком инженеров.

— О чем это вы там? Спели бы лучше, Роман Николаевич.

Скис именинник. Как-то болезненно улыбнулся:

— Это всегда с удовольствием, Полина Захаровна. А то и кифара моя в чехле притомилась…

Андрей вдруг почувствовал ошеломляющую усталость, ощутил предутренний холод и клацнул зубами.