Те, кто был на вечеринке, еще не знали об аварии. Настроение у всех испортилось, танцевавшие парочки вернулись на свои места, замолчал оркестр. И вдруг ни с того ни с сего пьяного прорвало:

— Порядочный человек сгинул ни за грош. Бедняга Чарли! За что он погиб? За это вонючее болото! За дерьмо! Все дерьмо, и эти надушенные девки тоже. Я-то знаю им цену. Один доллар, банка тушенки — и все дела, она у тебя в постели.

В гнетущей тишине один из молодых офицеров подошел к пьяному, отвесил ему три звонкие пощечины — правой, левой, правой, — рванул его со стула и вытолкал за порог. Второй белый, тщетно пытавшийся утихомирить приятеля, поднялся и вышел. Было слышно, как отъехала машина. Офицер, выполнив свой долг, вернулся в гостиную, отряхивая ладони, словно от пыли.

— Скотина! — процедил он, красуясь своим хладнокровием. Все девушки с восхищением глядели на героя.

— Ты с ним знаком? — спросила Глэдис у Нванкво.

Он не ответил ей, а сказал, обращаясь сразу ко всем:

— Что с пьяного возьмешь!

— Пьян — так молчи, не распускай язык, — возразил офицер.

— Вот ты ему и всыпал, — вставил хозяин. — Молодчина, Джо!

— Спасибо, сэр! — Джо щелкнул каблуками.

— Его зовут Джо! — дружно сообщили друг другу Глэдис и сидящая слева от нее девушка.

Нванкво, понизив голос, говорил своему соседу, что хотя пьяный был груб и агрессивен, но его слова, к сожалению, чистая правда, только в его устах они, вероятно, неуместны.

Снова грянул джаз, капитан Джо направился к Глэдис. Она вскочила со стула, прежде чем он успел ее пригласить, потом, вспомнив о Нванкво, обернулась к нему.

— Разрешите? — склонил голову в поклоне капитан.

— Пожалуйста, пожалуйста! — ответил Нванкво, глядя поверх его головы.

Танец был длинный, краешком глаза Нванкво все время наблюдал за парой. Иногда доносился гул мотора, и кто-нибудь из гостей тотчас выключал свет. Делалось это для того, чтобы рассмешить девушек и потанцевать в темноте, потому что все давно научились узнавать по звуку вражеские самолеты.

Вернулась Глэдис и, будто чувствуя за собой вину, позвала Нванкво танцевать, но он отказался:

— Не обращай на меня внимания. Мне нравится сидеть и смотреть, как танцуют другие.

— Давай уйдем, раз ты не хочешь танцевать.

— Поверь мне, я никогда не танцую. А ты не должна лишать себя удовольствия.

Глэдис пригласил подполковник, потом снова капитан Джо, и только после этого Нванкво повез ее домой.

— Извини, — сказал он в машине, — но я дал слово не танцевать, пока не кончится война…

Она молчала.

— Сколько напрасных жертв. Вот хоть этот пилот. Казалось бы, что ему до наших раздоров! Он вез продовольствие голодным детям…

— Надеюсь, он не был такой скотиной, как его приятель, — сказала Глэдис.

— Тот парень был расстроен, можно его понять. Я что хочу сказать: когда вокруг убивают, когда наши парни гибнут на фронте, не следует устраивать танцульки и вечеринки.

— Ты сам меня туда повел, — решительно возразила она. — Это твои друзья, я их впервые вижу!

— Послушай, дорогая, я ни в чем тебя не виню. Просто объясняю, почему не танцую. Вообще давай переменим тему. Ты по-прежнему хочешь уехать завтра? Шофер мог бы отвезти тебя в понедельник рано утром, и ты бы не опоздала на работу. Нет? Ну как хочешь — сама решай…

Нванкво шокировало то, с какой готовностью она легла в его постель и что при этом говорила. По всему видно — путается с кем попало. Всего два года — и такая чудовищная перемена! Странно, что она своего имени не забыла. Тот пьяный прав. Повторись вся история снова, Нванкво вступился бы за него, откровенно взял бы его сторону. Какая жуткая участь постигла целое поколение! А ведь это завтрашние матери!..

Но утром он уже судил обо всем не так строго. Глэдис лишь зеркало, в котором отражается прогнившее, изъеденное червями общество. Само зеркало в грязи, но без единой трещины. Протри — и опять засияет.

«Я перед ней в долгу, — твердил он себе. — Девушка однажды открыла мне глаза на многое. Теперь она в беде, попала под дурное влияние».

Кто же растлил ее? Дело, конечно, не в Августе или как там ее? Во всем повинен мужчина, один из бессовестных аферистов, торгующих валютой и сотнями молодых жизней. Один из тех, кто выменивает краденое барахло на сигареты на той стороне, у противника, либо грабит правительство, ежедневно требуя плату за мифические поставки продовольствия фронту. Или окопавшийся в тылу солдафон, с казарменным юмором повествующий о своих геройских деяниях… Надо узнать поточнее. Он хотел отправить ее домой с шофером, но теперь решил, что поедет сам. Посмотрит, как она живет, что-нибудь да разузнает. Он придумает, как ее спасти.

С каждой минутой Нванкво все больше оттаивал. Он упаковал Глэдис половину вчерашнего пайка. Когда девушка не голодна, ей легче бороться с искушением. Нужно попросить приятеля со склада в Нкверри, чтобы ей давали что-нибудь хотя бы два раза в месяц.

Увидев подарки, Глэдис не сдержала слез. Хотя у Нванкво самого кончались деньги, он наскреб двадцать фунтов и сунул ей.

— Валюты у меня нет, я знаю, это крохи, но…

Всхлипывая, она повисла у него на шее. Он целовал ее губы, глаза, бормотал что-то о жертвах обстоятельств — она ничего не слышала. Он был тронут тем, что она не надела парик, а спрятала его в сумку.

— Я хочу, чтобы ты мне пообещала одну вещь.

— Что?

— Никогда больше не употребляй того жаргона.

— Тебе не нравится? — улыбнулась она сквозь слезы. — Все так говорят.

— Но ты не такая, как все. Обещаешь?

— Ладно.

Понятно, отъезд был отложен. Когда они наконец сели в машину, мотор не завелся. Повозившись под капотом, шофер объявил, что разрядился аккумулятор. Нванкво был вне себя. Только на прошлой неделе с него содрали тридцать четыре фунта за ремонт аккумуляторных батарей, и механик божился, что их хватит по меньшей мере на полгода. Новый аккумулятор стоит двести пятьдесят фунтов, о нем и мечтать нечего. «Джонсон недоглядел», — решил про себя Нванкво.

— Он, видно, ночью подсел, — говорил шофер.

— Ночью? — резко переспросил Нванкво, гадая, на что тот намекает, но шофер продолжал без всякой задней мысли:

— Не выключили дальний свет.

— Сходи и позови людей — пусть толкнут.

Нванкво и Глэдис вылезли из машины и вернулись в дом, а Джонсон поплелся созывать соседских слуг.

Полчаса под громкие возгласы и пререкания машину таскали взад и вперед по улице, пока наконец мотор не ожил, изрыгая черный густой дым.

Когда они тронулись, на часах было восемь тридцать. Через несколько миль в машину к ним попросился раненый солдат.

— Останови! — закричал Нванкво. Шофер нажал на тормоз и недоуменно посмотрел на хозяина.

— Ты что, не видел, как махал солдат? Развернись — мы его захватим.

— Прошу извинения, — пролепетал водитель. — Я не думал, что хозяин захочет его взять.

— Должен был спросить. Разворачивайся.

Солдат, совсем еще мальчик, в грязной, пропотевшей форменной рубашке, был не столько признателен, сколько удивлен, что машина все-таки остановилась. Его правая нога была отнята по колено. Сначала он просунул в кабину неструганые костыли, которые Джонсон поставил между передними сиденьями, а потом сам плюхнулся на подушку.

— Спасибо, сэр, — робко сказал он, обернувшись назад, — и вам спасибо, мадам.

— Не стоит благодарности, — ответил Нванкво. — Где тебя ранило?

— Под Азумини, сэр, десятого января.

— Не горюй, все будет хорошо. Мы гордимся вами, ребята. Подождите, вот кончится война — и вам воздастся по заслугам.

— Дай-то бог, сэр.

Дальше ехали молча. Прошло примерно полчаса, они неслись по длинному спуску к мосту, и вдруг то ли водитель, то ли солдат крикнул:

— Воздух!

Крик потонул в реве авиационных моторов. Взвизгнули тормоза. Нванкво распахнул дверцу еще до того, как машина остановилась, и, не разбирая дороги, они ринулись в кусты. Глэдис бежала впереди, когда сквозь грохот до них донесся голос солдата: