Мучительные спазмы в животе прекратились, хоть и ненадолго. Яна вернула тарелку на её место у порога и на ватных ногах дошла до постели, присела на самый край, не без усилий над собой, но всё же выпрямила спину и обратилась в каменную статую. В этой чудовищно неудобной позе ей полагалось ждать возвращения хозяйки дома. И только посмей шелохнуться или поднять взгляд! Расплата за одно неверное движение будет суровой.

  Надсмотрщица вернулась, когда каждый мускул в ослабевшем теле Яны заныл от напряжения.

   − Надень! Живо! - она всегда разговаривала в визгливой манере.

  На колени упала пара прорезиненных перчаток из огнеупорной материи. Подавляя горькую усмешку, девушка подчинилась.

  − Встала! Ну же! Шевелись, убогая! - командовала женщина, яростно тыча в пленницу набалдашником длинной деревянной трости по принципу "куда смогу дотянуться".

  Яна выполняла всё, что требовалось. Молча, безэмоционально, покорно. Силы, которые понадобились бы ей для сопротивления, покинули её ещё в первый год заточения в этом жутком доме. Вот тогда она действительно боролась за себя, предпринимала попытки сбежать, строила планы мести. Тогда она ещё ощущала себя живой, целостной, она была личностью. А теперь она ничто, пустое место, вместилище для чего-то таинственного, необъяснимого. Бесноватая.

  Утренний туалет не занимал много времени, умыться, неловко орудуя руками в неподходящих по размеру перчатках, и справить естественную нужду, что было не таким уж простым занятием, когда в столь интимный процесс вмешивалось присутствие посторонних. На первых порах девушка часто плакала от унижения (не на виду у Риммы Борисовны, конечно; она бы не доставила старой хрычовке такого удовольствия), но, как это ни печально звучит, привыкаешь ко всему. Вот и Яна привыкла. За последние месяцы привыкание, смирение и покорность стали лучшей альтернативой деятельности. Много проще было терпеть и послушно выполнять, нежели прилагать усилия к тому, чтобы что-то исправить. Яна ненавидела себя за это, да, но где-то в глубине души. На поверхности не находилось места эмоциям. Любое проявление чувств развязывало руки её способностям, выпячивало их. А ведь именно благодаря им, этим бесполезным, но впечатляющим талантам, она очутилась здесь, взаперти, в изоляции от окружающего мира. Вдали от мужа и... НЕТ! Яна раз и навсегда позабыла об этой блажи - эмоции! Никаких эмоций, чувств и переживаний. Если она хочет выбраться, у неё есть два пути: либо подавить в себе магию; либо научиться её скрывать. И второе предпочтительнее, поскольку это выполнимо. На примере трюкачеств с дождём, снегом и ветром она выяснила, что способна контролировать их, держать в узде. Они являются на её зов и исчезают по щелчку пальца. Вот только огонь - воплощение её ярости, гнева, ненависти и изувеченного чувства справедливости, не спешит подчиняться. Если ему не удается выбраться наружу, он пожирает её изнутри. Блуждает по венам и артериям, опаляя их нежные стенки. Алчущими зубами вгрызается во внутренние органы. Пробирается к ней под кожу, заставляя гореть живьём. И Яна корчится в муках, становясь пленником собственного враждебно настроенного тела. И тут уж не до контроля над эмоциями, главное, заглушить боль. А средство лишь одно - выпустить пламя, изгнать его из себя. Одним словом, замкнутый круг.

  − Теперь в душ, тетёха неповоротливая!

  Сердце Яны пропустило удар. Значит, она не ошиблась в подсчётах, и сегодняшним вечером её ждёт встреча с мужем. Боже... Руки затряслись, отказываясь справляться с простенькой задачей - расстёгивание пуговиц на изношенной блузе. За два года, что она вместе со своей владелицей провела в плену, их осталось совсем немного. Уцелели три из семи.

  − Быстрее, копуша!

   За желчными словами последовал удар кулаком в бок, несильный, но даже его девушка стерпеть не сумела и с оханьем согнулась пополам, интуитивно закрывая голову руками. Свекровь любила отвешивать подзатыльники, что в столь тесном пространстве являлось травмоопасным для Яны. Слишком разными они были: заключенная и надзирательница. Одна болезненно худая, забитая, похожа на пойманного любопытным мальчишкой кузнечика, которому тот оторвал обе ноги с единственной целью - посмотреть, что из этого получится. Другая - грузная, страдающая отдышкой, с помидорно-красным лицом гипертоника и отсутствующей шеей, походила на асфальтоукладочный каток - лишь зазевайся и раздавит. И разница в возрасте между ними не играла существенной роли, противостоять этой грубой женщине в открытую равнозначно для Яны смертному приговору.

  Просиживая долгие часы в тиши своей темницы, Яна часто задумывалась над тем, как далеко способна зайти Римма Борисовна в своей борьбе с опасными и даже губительными на её взгляд способностями невестки. Итог этих размышлений всегда был одинаков: она готова на убийство. Хладнокровное, продуманное со всей тщательностью, бесчеловечное. Она найдет слова оправдания для сына. Возможно, обставит всё как несчастный случай, мол, не сумела уберечь бедняжку, бесовщина взяла верх, давай оплачем её, закопаем на заднем дворе и забудем. Это ужасало.

  Для пользования ванной существовал строгий свод правил. Не смотреть в зеркало (Яне этого и не хотелось, она и представить боялась, в какое чучело превратилась за два года); не прикасаться к личным вещам свекрови (единственное, что Яна намеревалась с ними сделать - это облить горючим и сжечь, сжечь, сжечь вместе с их обладательницей); не включать тёплую воду. И последний пункт печалил девушку. К процедуре омовения она относилась с особым трепетом, и тому было несколько причин. Во-первых, только в этот день ей разрешалось покинуть пределы своей комнаты. Во-вторых, встречи с Лёней всегда проходили на кухне за накрытым столом, а это означало, что ей позволят поесть досыта. В-третьих, имелась призрачная, но всё же возможность выйти на свежий воздух, чтобы проводить супруга до ворот. И, наконец, в-четвертых, ей давали право голоса, точнее ей предписывалось отвечать на заданные вопросы. Первой заводить разговор, вести расспросы и уж тем более перебивать мужа - табу. И забыться хоть на мгновение, особенно если старшая Шигильдеева была где-то поблизости... В лучшем случае Яна могла не досчитаться зубов, и зияющая пустота на месте верхнего резца была неким гарантом того, что правило усвоено.

  И сейчас, стоя под дурманящее ледяными струями воды, Яна жалела о том, что до сих пор не научилась вызывать подкожное пламя, именно в эти трудные моменты оно пришлось бы весьма кстати. Когда кожа краснеет и съеживается, покрываясь сеткой неправдоподобно больших мурашек, было бы неплохо издыхать от внутреннего жара. Но нет, огонь ей не подчинялся, являясь лишь по собственному усмотрению, этакий незваный гость, который обрушивается словно снег на голову.

  Выключив воду, Яна перемахнула через бортик и аккуратно встала на коврик, стараясь держаться от женщины подальше. А ну как ей не понравится, что на пол упало слишком много капель? Или зубы у девушки застучат, не смотря на прилагаемые усилия? Дрожащими руками она схватила свою старую одежду, от которой разило так, что хоть святых выноси, и тоненько ойкнула. Это Римма Борисовна ухватила её за запястье и медленно, с гадливой улыбочкой отъявленной негодяйки стала выкручивать руку, буравя её полным ненависти взглядом. Насыщенно серые, почти чёрные в скупом освещении уборной, эти глаза терялись в дряблых буграх щёк, бровей и переносицы и верещали ничуть не тише своей обладательницы.

  − Другую одежду, идиотка чёртова! Оденешь другую! - процедил её широкий рот, из которого выглядывали дорогие и искусно сделанные керамические зубы. - Или думаешь, я позволю тебе явиться сыну на глаза в этих вшивых лохмотьях?

  Выбранный свекровью наряд не подошёл по размеру. Мышиного цвета свитер из грубой шерсти болтался на плечах и неприятно кололся в той области, где когда-то была пышная грудь четвёртого размера. В твидовую юбку до пят Яна могла бы обернуться трижды, и, что смутило её больше всего, даже туфли без каблука, лаково чёрные и сильно поношенные, не были впору. Ступня попросту выскальзывала из колодки. А ведь когда-то это были её вещи. От свитера до сих пор исходил едва уловимый аромат её любимых духов "Босс Вумен", и обувь сохранила слабый восковой блеск. Так ей советовала делать мама, говоря, что если натереть сапожки воском, они прослужат дольше. Всё любит уход и заботу - эти простые, но такие значимые слова, исполненные глубинным смыслом, зазвучали в голове, и слёзы навернулись на глаза. Где же ты сейчас, мамочка? Почему не ищешь меня? Не беспокоишься? Не призываешь Лёню к ответу?