— Ух ты! Мистер Хопгуд, ведь это в семь лет раз!

— Нет, Сэм, во всю жизнь раз. Я такого никогда не видел.

Но знаете, это было так утомительно. Он совсем обессилел.

— Хотите бутерброд с сыром, мистер Хопгуд?

— Хочу. Большое спасибо.

У моря в тот день снега не было. Там никогда снега не было, насколько я знаю. Со времен Великого Оледенения.

Четырнадцать

— Открой ворота, Сэм, — сказал мистер Хопгуд, — и запри их за собой как следует. Мы здесь не оставляем ворота открытыми. И потом иди за мной.

Грузовик въехал в ограду. Это был не «вулзли» и не «крайслер». Он думал, может, это «бин». А оказалось знаете что? «Тэлбот»! Вы не поверите. Он все это время нарочно не смотрел и вдруг теперь прочел, вот оно. По рессорам судя, Сэм бы сказал, что 1910 года. Понятное дело, изнутри не угадаешь. А спереди ясно написано: «Тэлбот». Грузовик пропыхтел мимо.

Сэм запер ворота, проверил, чтобы как следует, и пошел по колесным колеям в снегу, пошел, торопясь, вдруг неизвестно почему испугавшись, что отстанет. Глупо, потому что ведь он находился за оградой и ему был виден дом.

Это была ферма. Настоящая ферма. На склоне горы, а вокруг подступал темный лес и проносились облака, и мрачные дали открывались в просветах между ними, точно моментальные снимки. Поле, и на нем что-то росло рядами, похоже, что натыканы палочки. В грядках тускло зеленели капустные кочаны, между ними — темно-коричневая земля и вдоль грядок — полосы снега; откуда-то доносился оглушительный куриный галдеж, ржала лошадь, мычали две коровы, отчаянно блеял козел на цепи, и два черных сторожевых пса носились взад-вперед, гремя железными кольцами по натянутой проволоке, и лаяли до удушья. Тут же прямо из почвы рос странноватый «самодельный» дом: некрашеные стены сбиты из горбыля, под водостоками железные луженые бочки для сбора воды, а над крышей — какая-то необыкновенная дымовая труба, сужающаяся кверху, сложенная из булыжников на глине или побуревшем цементе. И множество фиалок, маленьких, лиловых, на заснеженном густом газоне вдоль дорожки, и розы, и акации, и еще какие-то кусты, усыпанные крупными пунцовыми цветами, жидко рдевшими среди снега. А в глубине — сарай, или как там это называлось, и мистер Хопгуд прямо туда въехал на своем грузовике. Стен там вообще не было, одна только крыша, которая тянулась и тянулась, изгибаясь, подымаясь, спускаясь снова, поддерживаемая древесными стволами толщиной с взрослого человека. Ух ты, чего там только не было, под этой крышей. Во тьме, прячась от непогоды, теснились сотни разных необыкновенных предметов, черных, со свету не разглядеть, с неясными очертаниями. Сэм впервые в жизни так близко видел плуги. Красавцы. Какие-то ржавые машины с ржавыми железными колесами. Меха кузнечные. А это, должно быть, горн. Настоящий горн, как у городского кузнеца, а сверху со стропила свисает кусок стальной, трубы, по нему, наверно, бьют, чтоб звенело громко. И повсюду на толстых ржавых гвоздях висят подковы. А лопат, мотыг, тяпок, вил, грабель и прочего столько, что Сэм в жизни не видел зараз такого количества, рукоятки все из молодых стволов, лощеные, с заглаженными сучками, и все почти прямые. Пирамидами гайки, связки болтов, мотки проволоки и веревки, запчасти от мотора, куски металла и упряжи, топоры, доски, ящики, мешки, трубы, цепи, велосипедные рамы, капканы, ремни, молотки, железные спицы, разводные ключи, иные небывалых размеров, и деревянные тележные колеса, и резиновые автомобильные покрышки, и бочки, и лари, и жестянки, и боже ты мой, кажется, все на свете от самого сотворения мира. Словно открыл заповедный клад в заколдованной комнате, а в нем — настоящие сокровища, а не какие-то там никому не нужные драгоценности. Но само строение удивительное, небывалой какой-то формы. Может, кто-то посадил семечко, заботливо поливал и холил, и оно само выросло, будто огромная тыква, оплетая цепкими, побегами бугры и пригорки и дуплистые деревья? Вот на что это было похоже.

И там под навесом кто-то был. Кто-то стоял между столбов, словно взбежал сюда снизу и внезапно остановился. Вроде бы женщина. Или девочка. Вроде бы с ведром в руке. Лица ее он не видел, возраста определить не мог; угадывал только по легкому чувству неловкости и неправдоподобия, что она тут, что она остановилась на бегу из-за него, из-за Сэма. Как и все остальное, она была не больше чем тенью в этой контрастной картине, открывавшей детали, только если пристально всмотреться. А потом она исчезла. Пропала. Может быть, пригнулась, или ветром се сдуло, или вовсе ее там, по-настоящему, вживе, и не было. Отворилась дверь дома, и из пятен света образовалась фигура женщины. Она ступила на землю, но увидела Сэма и остановилась. Это было странно. Сэму, во всяком случае, это показалось странным.

— Пошли со мной, дружище, — сказал мистер Хопгуд. — Небось чашка чаю будет и тебе в самую пору.

Сэму стало страшно.

— Это Сэм, — сказал мистер Хопгуд. — А это моя жена, миссис Хопгуд, а вон там, за углом, прячется и дурит Салли Хопгуд. Ты не думай, Сэм, она вовсе не такая застенчивая и не такая глупая. У нее на всякий спрос найдется что ответить. И не воображай, будто она нас сейчас не слышит, — у нее уши чуткие, как у кролика. А где Берни? Неужто и сегодня в шахте? Хоть насос-то у него заработал? Я что-то не слышу. Заглядывал к нему кто-нибудь? Мод, я говорил ему, и тебе говорил: когда сыро, когда дождь, не работай. Пусть люди говорят что хотят. Пусть там золотая жила в фут толщиной. Что такое золото, в конце-то концов. А с Сэмом мы встретились на дороге. И хорошо, что встретились. Он помогал мне оттаскивать с дороги упавшие деревья. Пять или шесть мы с ним оттащили до Белгрейва. А там уж вышли спасательные команды. Если бы не Сэм, вы бы меня раньше полуночи не увидели. Лишняя пара рук, это значит немало. Салли! Там в кузове кусок бекона. Неси его в дом. Пошли, Сэм.

Да, это было странно. И мистер Хопгуд был странный. Вдруг совсем другой человек.

— Ну, что скажете насчет снегопада? Ничего себе, а? Лет двадцать, мне думается, мы такого не видели. Как раз как Линде было родиться. Помнишь, ехали на двуколке в Лилидейл? Ну и поездка была, бог ты мой. Только бы пассифлора не померзла. Угадали посадить триста кустов, и на тебе, снег пошел. Ходили, смотрели? Эвкалипты не выдерживают. Столько их попадало, ломаются от груза. Я видел сломанный сук фута в полтора, думаю, толщиной. Крепкая, здоровая древесина, а хряснула пополам, как спичка. Я всю дорогу до дому ехал и думал: может, следующее дерево упадет прямо на нас с Сэмом. Столько их там нависло над дорогой, где мы проезжали. Мокрое место бы от нас осталось. Но все обошлось на этот раз. Отличный бекон! Ну как было его не взять? Салли, под сиденьем там, в газету завернут. Отдохнем немного от бараньей тушенки. Прямо даром отдавали, такие цены. И на капусту тоже. Я нашу опять отдал в больницу. Какой прок от нее, не знаешь? Я вот не вижу больше прока. Столько времени потратили. Столько труда. Шесть месяцев в земле росла. И всё для чего?

Между тем мистер Хопгуд с Сэмом пересекли лужайку перед домом, обошли стоящую женщину, переступили порог, сели на лавку.

— Не покупает никто, Мод. Не покупают, и все. Бог его знает, чем люди кормятся, если даже капусту продать нельзя. Такую капусту везти домой, да еще по такой погоде. Кочан к кочану, крепкие, белые, купили бы, не пожалели. А никто не берет. Ни одного предложения не было. «Отдаю вам ее, — я так и сказал в больнице, — задаром. Даром отдаю, берите. Еще сорок дюжин кочанов. Да, да, говорю, я самый, что на той неделе приезжал, помните? Восемьдесят дюжин капустных кочанов срезал я на продажу в этом году. И все восемьдесят дюжин привез вам. Когда я болею, у меня нет денег на больницы, на докторов, жена моя духов вызывает. Давайте я сам отнесу их к вам на кухню, не выбрасывать же на свалку такую капусту, крепкую, белую, кочан к кочану». Столько трудов затрачено, чтобы ее вырастить, а ведь и они в больнице не могут принимать без конца, даже задаром… Расшнуруй башмаки, Сэм. Страдание не вознаграждается, дружище.