Шлюпка все нависала и нависала над водой, все бесплоднее были попытки ее удерживать, и Маленькому Петрову показалось неуютно и страшновато в ее тени, и он обрадовался, когда капитан из-за другого борта крикнул:
— Все в сторону!
И закипела, забурлила вода вокруг шлюпки. Замелькали руки, ноги, животы, пузыри черных и синих трусов, глаза, зубы… Один только человек сохранял спокойствие. Он стоял по пояс в воде, улыбаясь телесному счастью — воде, солнцу, ветерку. Он поплескивал водой на свои кругловатые, незагорелые плечи, на свою полнеющую, незагорелую, нетатуированную грудь, поплескивал на свое моложавое лицо и гладил его ладонями, словно заново лепил, а вылепив, оказался и в самом деле чуть другим человеком, как это всегда бывает с людьми после мытья или купанья.
Погрузку закончили скоро. Закрепили мачты в гнездах, оснастили парусами. На верхушках мачт трепыхались узкие красные вымпела.
Капитан придирчиво принимал работу. Заглядывал под банки, строго смотрел, как упаковано продовольствие, проверял уключины — хорошо ли держатся в них весла. Потом собрал всех вокруг себя и сказал:
— Я все думал, на какой шлюпке мне идти. Никак не мог выбрать. Потом решил: пойду на той, которая больше понравится. Так вот — больше мне понравилась шлюпка боцмана Ленца…
— Ура! — закричал экипаж боцмана Ленца. Сам боцман стоял молча. А Степа Еремин — командир второй шлюпки — посвистывал, будто ничего не произошло. Никто не должен видеть, что командир переживает.
— Ленц — достойный товарищ, — продолжал капитан, — мало того, он остроумный товарищ, чего я, между прочим, раньше не знал. Это даже интересно. Поглядите…
И капитан показал рукой на корму Ленцевой шлюпки, где лежала резиновая подушечка в розовой ситцевой наволочке, надутая как раз в меру, чтобы сидеть на ней было приятно и удобно. Это была та самая замечательная подушечка, без которой капитан не отправлялся ни в один поход, а однажды, позабыв ее на некоем островке и спохватившись только через полчаса пути, приказал вернуться.
Возвращались на веслах, с досадой бросив попутный ветер, а капитан сидел на корме мрачный и, сведя брови, рычал:
— И-и — раз!.. И-и — раз!..
Искали подушечку всем отрядом, растянувшись цепью по острову. Нашел ее человек по фамилии Петухов. Нынче его в поход не взяли, потому что он остался на второй год в седьмом классе. Но этот Петухов тем не менее стал легендарной фигурой. Если капитану надо привести пример необычайной зоркости или, напротив, упрекнуть кого-нибудь в неумении видеть у себя под носом, он всегда вспоминает Петухова.
Тогда на острове Петухов был награжден за находку. Капитан вытащил из кармана горсть конфет и сказал:
— Подставляй лапу, Петухов!
…И вот теперь розовая подушечка уютно лежит на корме Ленцевой шлюпки, деликатно и красноречиво приглашая капитана взойти на борт.
— А чемодан мой вы заперли? — спросил капитан.
— Так точно, товарищ капитан, — ответил боцман Ленц, — у Каштанова ключ подходит.
«Эх, и боцман у меня, — радовался Маленький Петров, — настоящий боцманюга, не то что Степа…»
— А теперь, — сказал капитан, — выдать по тушенке на двоих и буханке на пятерых.
Разделить трапезу с капитаном — большая честь. Интересно, кого он пригласит…
— Ленц, давайте-ка подсаживайтесь, разделаем эту баночку.
Боцман Ленц достает из кармана складной нож, приставляет лезвие к банке, ударяет ладонью по рукоятке и режет крышку чуть наискосок, да так ровно и чисто!
— Хорошо, — говорит капитан, — культурно. Прямо как Большой Петров. Смотреть приятно. Учитесь, люди. — Он поворачивается к Маленькому, который в эту минуту макает горбушку в прозрачное розовое желе. — Не стесняйся, Маленький Петров, работай, работай. У вас, у Петровых, аппетит что надо…
ГЛАВА ШЕСТАЯ.
Еще раз из прошлого. Маленький и Большой
Сказано приглядывать за младшим, — значит, все. Большой Петров смотрел на часы, нахлобучивал на Маленького шапку и уводил его за собой. Шли они сначала по дощатым тротуарам, потом по булыжникам Заречной, затем по асфальту улицы Ленина и, наконец, по звонким плитам Ратушной. Этот путь Маленький изучил хорошо — сам поворачивал куда надо. К Маленькому в клубе быстро привыкли, и когда, случалось, Большой Петров приходил на занятия один, его у порога спрашивали:
— А Маленький где? Ты что без Маленького?
Обычно брат сажал Маленького у самой двери на стул, совал ему конфету или яблоко и принимался за свои дела.
Порой, в середине вечера, когда за окном душной клубной комнаты опускались густые сумерки и на стекле расплывался влажный круг уличного фонаря, кто-нибудь говорил шепотом:
— Ребята, глядите, Маленький-то под шапкой спит!..
С Маленького снимали шапку, и его белая голова с копной свалявшихся волос беспомощно падала набок, а на лбу блестели бусины пота.
— Маленький, просыпайся! Домой пойдем! Во здоров спать!
Маленький из сна выходил, как из воды выныривают: отфыркивался, шумно дышал, тер глаза…
— Привет! Выспался?
Шло время. Маленький подрастал. И клубная комната, затянутая раньше туманной дымкой сна, постепенно представала перед ним во всем своем ослепительном богатстве. Под потолком покачивались прекрасные парусные корабли, вокруг висели таинственные голубые карты и яркие картинки морских сражений, широкий стол был завален блестящими приборами, а на стене — за спиной капитана — самый красивый, в футляре из темного дерева. Это барометр. Когда по его стеклу легонько постукивают пальцем, стрелка барометра дрожит…
В углу — тяжелые бухты каната, черные разлапые якоря, разноцветные флажки, спасательные пояса.
Капитан для Маленького очень долго был человеком-голосом, голосом, который не умещался в комнате, грохотал в ней, будто гром в самоварной трубе, выхода себе искал, и, найдя, гулял по всему Дворцу пионеров.
Страшноватый голос. Привыкнуть надо. Иногда из класса фортепьяно приходили, просили: «Потише, пожалуйста…»
А однажды капитан посмотрел на Маленького в упор и сказал тихим — вполсилы обычного — басом:
— Радуйся, Маленький Петров, в клуб ходишь!
Все засмеялись и приветливо стали поглядывать то на Маленького, то на капитана. И то, что капитан приноровил свой голос к нему, удивило Маленького. Он понял: от него ждут чего-то. И тоже засмеялся.
Давно миновало время, когда Маленький Петров покинул стул около двери и впервые двинулся в плаванье по комнате. Очень скоро обнаружилось, что человек он вовсе не лишний, а, напротив, очень нужный, просто даже необходимый. Всем и каждому.
— Маленький, дай клещи!
— Маленький, подержи молоток!
— Маленький, я гвоздь уронил, поищи!
Вокруг мастерили модели кораблей, вязали мудреные узлы, шуршали картами, чертили, вычисляли, взмахивали флажками, а он зорко следил, не понадобится ли кому-нибудь помощь. И пулей бросался исполнять любую просьбу. Подносил, подавал, искал, держал, тянул, привязывал…
А потом в воздухе радостно запахло талым снегом, и Маленький долго смотрел, как, облепив муравьиной толпой шлюпку, ребята тащат ее к воде, и слышал: льдинки зашуршали о борта, когда налегли на весла… И он махал, махал рукой, пока плечо не заболело, а Большой Петров — в свитере, в вязаной шапочке — поднял свое весло и по морскому обычаю попрощался с братом.
…Когда вечером все уходят из клуба, капитан долго гремит связкой ключей, запирает кают-компанию, а все ждут его, чтобы пройти вместе по темным улицам. Идут они сначала большой и шумной стаей, а после — один, другой свернет в сторону, третий… Как сахар в стакане, растворяется тесная их стая в вечернем городе.
Нет, «идут» — не то слово. Они опрометью бегут вперед, бегом возвращаются назад, прыгают на одной ноге, скачут на четвереньках, едут друг на друге верхом, шагают на руках и, наконец, катятся колесом.
Идут нормально, в буквальном смысле этого слова, только двое — капитан и Большой Петров. Они идут рядом — капитан обычно слева — или разговаривают тихо, или молчат, а вокруг кипит толпа мальчишек, как молодь вокруг матерых рыб.