— Чем я могу вам помочь, Рэй? — повторяю тупо. — Я все вам рассказала. Почему вы пришли ко мне — разве его убийство не может быть связано с прежними делами? А может, это тот самый уличенный в измене муж — или любой из уличенных с вашей помощью мужей и жен, компромат на которых вы находили? Я же так понимаю, что ваша работа состоит в основном в том, чтобы копаться в грязном белье, а это мало кому нравится. И что вы хотите мне сказать, что муж, потерявший на разводе большие деньги, не может нанять киллера, чтобы отомстить — не сразу, а через какое-то время? Поверьте, Рэй, мне жаль Джима и я сочувствую вам — и если хотите, я могу дать вам какую-то сумму для передачи его семье, ну… тысяч пять, к примеру, потому что Джим попросил за работу меньше, чем я готова была заплатить. Но это все…

— А что, вы думаете, я делал все это время? Я проверил все наши дела за два года, все продумал и изучил — смерть Джима никому не была нужна. К тому же грязную и рисковую работу обычно брал на себя я — Джим был тихим парнем. И я понял, что это связано с вами, но у меня не было вашего телефона — и я бы вас не нашел, если бы вы сами не перезвонили в наш офис.

Видите ли, Олли, — Джим оказался у этого госпиталя потому, что решил снова заняться вашим делом, в надежде, что вы потом заплатите за проделанную работу, хотя вы и не нанимали его заново. Я достал списки тех, кто лежал в госпитале, но не нашел ничего подозрительного, кроме одного факта. Накануне в госпиталь поступили раненые русские из Нью-Йорка, которых кто-то хотел превратить в решето, — а Джим как раз летал по вашим делам в Нью-Йорк, откуда, по его словам, были те люди, за которыми вы просили проследить. Сами люди были в Лос-Анджелесе, а он летал в Нью-Йорк — улавливаете? И еще: он был слегка напуган, когда улетал туда и когда прилетел оттуда, словно он уже кое-что знал о тех, кем вы интересовались, а в Нью-Йорке узнал еще больше, и ему совсем не нравилось то, что он узнал. Мне так показалось, и его жене — она мне рассказала, что он был сам не свой с середины января. Вы видели Джима, он был мирный парень, совсем не крутой, но и не трус — несколько лет назад он отделал полицейским фонарем двух здоровенных негров, которые обкололись настолько, что им захотелось поколотить копа, — так что состояние растерянности было для него непривычным. Сейчас поздно говорить о том, что я виноват, что не спросил его, в чем дело, не хотел показывать ему, что вижу его волнение…

— Ну и? — спрашиваю, наконец прерывая его затянувшееся молчание, связанное, видимо, с самобичеванием и внутренними укорами.

— А это значит, что вы просили его последить за очень и очень серьезными людьми, и именно эти серьезные люди, угрожавшие вам, с ним и расправились. Они могли заметить его еще раньше, когда он за ними следил, а когда увидели в госпитале, узнали и пристрелили как собаку.

— Но мне никто не угрожал, Рэй, — отвечаю устало, показывая, что ничего не скажу. — Вы извините, но у меня сегодня важное дело.

— Я знаю, что у вас важное дело и уже заканчиваю…

— Что вы хотите сказать?!

— Я хочу сказать, что вы оказались в паршивой ситуации, Олли, — и когда нанимали Джима, еще не знали, насколько она паршивая, потому что не знали, с кем имеете дело. Ситуация паршивая, поэтому вы очень много пьете и нюхаете кокаин — я ведь пришел сюда еще в семь утра, просто не хотел вас будить и осмотрелся слегка. У вас зеркало со следами кокаина на столике в спальне, и стаканы с запахом джина по всему дому, и ведерко для льда, бутылки и стакан у кровати. Вы не похожи ни на алкоголичку, ни на наркоманку — значит, проблемы у вас недавно, примерно с того времени, как вы наняли Джима…

— Вы слишком много себе позволяете, Рэй! — произношу с искренним возмущением, потому что этот факинг Шерлок Холмс бьет в самую точку. — Мы поговорили — а теперь сделайте одолжение и покиньте мой дом…

— Помогите мне, Олли. Просто скажите мне, кто эти люди, и я уйду. В таком бизнесе, как наш, нельзя прощать убийство партнера. Когда убивают партнера, надо послать к черту все дела и заниматься только этим делом — до тех пор, пока не найдешь убийцу. Иначе ты просто не можешь себя уважать…

— Я все понимаю, но я устала слушать ваши оскорбительные предположения по поводу меня и моих проблем, придуманных вами…

— И еще одно, — заявляет он, словно не слышал меня. — Вот этот листок, который лежал на столике в спальне. Конверт от “Федерал экспресс” с нью-йоркским адресом — адресом аэропорта, замечу, — и листок, из которого следует, что кто-то хочет получить с вас пятьдесят миллионов…

Ну разве я могла после этих слов его отпустить? Я просто замолчала, и не возмущалась больше, и не оскорблялась — и, если честно, вообще не знала в тот момент, как себя вести, курила и думала про себя, что глупо уже отпираться. Пошли я его сейчас подальше — и он продолжит копать сам и наверняка обратится в полицию, пусть лишь ради того, чтобы кое-что уточнить, и, если полиция узнает, что убили работавшего на меня Ханли и что мне кто-то угрожал, это уже будет плохо. А если еще и узнает, что кто-то требует с меня пятьдесят миллионов — сколько бы я ни отпиралась и ни твердила, что мистер Мэттьюз все придумал, только дурак не сопоставит этот факт с убийством Стэйси, и найденной на ее теле запиской с теми же сами цифрами, и самим фактом нашего близкого знакомства. И тут притянут меня, и мне придется выдать Ленчика, а если я выдам Ленчика, то он выдаст меня — и насчет того, кто я на самом деле, и кто мой муж, и откуда у меня деньги, и про Кронина тоже. И сразу станет ясно, кто послал к Ленчику киллера, — да даже и без этого я снова сяду, и уже не на десять дней, а, в лучшем случае, на десять лет.

Так что же мне делать-то? Рассказать ему все? И взять при этом слово, что он не будет обращаться в полицию за помощью? Но, с другой стороны, что он может сам-то сделать? Один против Ленчика и его банды, с которой он прилетит сюда сегодня, — что он сделает? Тем более что Ленчик после обстрела и смерти троих его людей вести себя будет по-другому — он должен понимать, что нанятый мной киллер заказ до конца не выполнил и ходит где-то рядом, а значит, Ленчик будет предельно осторожен. И особенно опасен — потому что бык, может, вычисляет плохо и мыслит не лучше, но уж пострелять-то способен, особенно если человек кажется подозрительным.

А смерть Ханли, конечно, на них. Вдруг вспомнила, что когда во время последней беседы с Ленчиком сказала ему, что знаю, кто есть кто, то есть кто он и кто его люди, и где они живут в Эл-Эй, и даже снимки их показала — у него в полиэтиленовых глазах мелькнуло что-то. И только сейчас понимаю, что он догадался, кто сделал эти снимки и кто их пас — наверное, пару-тройку раз Ханли попадался им на глаза, просто они не знали, кто он, а тогда, в ресторане, Ленчик вспомнил и допер. И он или кто-то из его людей увидел Джима, когда тот появился в госпитале, а дальше все было просто.

Что он хотел там узнать, интересно, и почему был уверен, что проделанная им работа так мне понравится, что я его снова найму? Хорошо хоть, не пытался меня шантажировать, понимая, что это Джо выполнил мой заказ, что результат заказа в морге и в одной из палат этого госпиталя. И все же — что ему там было надо? Пытался узнать, куда поедут Ленчик и его люди после больницы? Проследить, что они будут делать? Хотел мне передать их новый адрес?

Все равно этого я уже не узнаю. И не узнаю теперь, куда делся Джо: я же через Ханли его нашла и со смертью Джима отыскать уже не смогу. Так что выходит, что зря я его только нанимала и с таким нетерпением ждала, что он вот-вот выполнит мой заказ, — даже в тюрьме думала только об этом, говоря себе, что бог с ним, что я здесь, главное что я отомщу. А теперь выходит, что лучше было бы его не нанимать — потому что бессмысленная его стрельба привела к тому, что погибли три человека, смерть которых ничего не меняла. Кроме того, Ленчик в отместку убил Стэйси — и наверняка хочет и моей смерти, а с убийством тюменца у него вообще руки развязаны: кто теперь проконтролирует его и узнает, забрал он у меня деньги или нет? Никто, особенно если учесть, что он теперь обязательно должен меня убрать — и ради мести, и ради бешеного дохода в пятьдесят миллионов.