Но сегодня ты ни о чем не догадываешься, хотя есть у меня опасения, что незнание твое может скоро завершиться. А пока — блажен в неведении…
“Дик, мне срочно нужен факинг Дик”, — говорю себе после ухода Эда и второго за день коктейля, потому что первый был перед его приходом. Тучи сгущаются все сильнее, и вот-вот грянет гром и обрушится на меня карающая молния американского правосудия, и, что самое обидное, этот пидор Крайтон сыграет роль Зевса — и пока этого не случилось, мне нужен чертов Дик, великий конгрессмен от штата Калифорния и, можно сказать, мой любовник.
Но его нет. Ни в калифорнийском офисе — где записали мои координаты, имя и кто я, и обещали вежливо, что он свяжется со мной, как только у него появится такая возможность, — ни по мобильному, который якобы у него всегда с собой и который он дал мне с таким видом, словно раскрывает важнейшую государственную тайну. И любезный Мартен не знает, где он, — и я, разумеется, не говорю все, что узнала сегодня утром, но прошу попробовать разыскать его и попросить перезвонить мне домой в любое время, хоть посреди ночи.
И тут вспоминаю, что он еще и номер пейджера мне дал, опять же строго засекреченного, — и оставляю оператору текст с просьбой передавать его каждый час в течение сегодняшнего дня. Текст простой и безобидный: “Мистер Стэнтон, прошу вас срочно связаться со студией Нью Уэй Синема. Оливия Лански”. И свои номера. Поймет — должен понять.
Сажусь и начинаю ждать его звонка, и периодически брожу по дому, прихватив с собой и мобильный, и радиотелефон — сама уже запуталась, у кого какой номер, так что пусть оба будут при мне, — и почему-то замирает сердце, когда звонок вдруг раздается.
— Да! — кричу счастливо — и потухаю, услышав на том конце провода, хотя между прочим мой телефон безо всяких проводов:
— Это Рэй Мэттьюз, Олли. Мы разговаривали позавчера, и я звонил вам раз десять в течение вчерашнего дня и несколько раз оставлял сообщение на автоответчике. Нам надо срочно встретиться, Олли!
— Я так не думаю, мистер Мэттьюз, — говорю холодно и твердо. — В любом случае, в ближайшие дни я не смогу уделить вам время — я очень занята. Но с удовольствием побеседую с Джимом Ханли, когда он изволит появиться, — и скажите ему, пожалуйста, чтобы сразу же мне позвонил.
— Я ведь уже сказал — Джим не сможет вам позвонить, Олли.
— Да, я поняла, что он уехал, — но он же вернется, верно? Вы же наверняка связываетесь с ним — так передайте ему, что я приняла его предложение и он останется доволен моим решением. И пусть отменит все текущие дела, если это возможно — я все компенсирую.
— Поговорите об этом со мной, Олли — я готов отложить все дела и не требую компенсации. Мне есть что вам сказать.
Он еще и заигрывает! Или делает это от отчаяния, понимая, что я его видеть не хочу. Вообще, он мне не нравится, уже заочно — голос у него наглый и самоуверенный, и очное знакомство мне не нужно. И ему лучше не пытаться меня шантажировать — если он, конечно, звонит за этим. Может, он просто узнал от Джима о том, что я выгодный клиент и что мистеру Ханли не удалось убедить меня его нанять на более долгий срок, — и вот теперь этот старается, считая себя лучшим психологом, чем его партнер, и надеясь навязать мне свои услуги.
— Всего хорошего, мистер Мэттьюз. Убедительная просьба больше мне не звонить.
И жутко возмущаюсь про себя тем, что он меня беспокоит, — в тот момент, когда вот-вот перезвонит Дик, а он, мать его так, все не звонит и не звонит.
А потом письмо привозят — я как раз у бассейна сижу с сигарой, в пижаме, с накинутым на нее полушубком, без парика, но в черном шелковом тюрбанчике, подчеркивающем белизну кожи и яркость накрашенных губ. И вижу, как тормозит у ворот машина с сине-оранжевыми буквами “ФедЭкс” на борту, аббревиатурой срочной международной и внутриамериканской почты. Судя по всему, ко мне, — хотя кому пришло бы в голову послать мне таким образом письмо? А впрочем, есть кому — Эд мне сегодня сказал что-то по поводу адвоката Яши, с которым он связывался несколько дней назад и просил прислать копию завещания, чтобы я с ней ознакомилась, потому что важные дела не дают мне возможности вылететь в Нью-Йорк и Яшин адвокат сказал, что отправит документы немедленно.
Эх, Яша, если бы ты знал, что произойдет после такой успешной операции “Кронин”! Если бы знал, сколько всего начнется после твоей смерти! И что принесет мне твое завещание. Получилось, что ты своим завещанием мне оказал медвежью услугу — и своими благими намерениями вымостил мне дорогу в ад.
Да ладно, что упрекать хорошего человека…
Уже подойдя к воротам, думаю вдруг, что, может, это хитрый Ленчиков маневр, направленный на то, чтобы выманить меня из дома, из которого я давным-давно не выхожу. Но слишком глупый ход — да и невыгодный. Убивать меня рано, я пока денег не отдала — да и камеры пасут все вокруг, засветиться ничего не стоит, хотя, бесспорно, можно угнать машину “Федерал экспресс”, стреляя из нее. Да нет, даже для такого быка, как Ленчик, это глупость.
Извлекаю письмо — ящик так устроен, что опущенная с улицы корреспонденция оказывается на моей территории, — и так же медленно иду обратно, вертя в руках конверт с обратным нью-йоркским адресом, точнее, с адресом нью-йоркского аэропорта “Кеннеди”, откуда письмо и было отправлено. “Может, это Юджин? — спрашиваю вдруг себя. — Юджин, прилетевший в Нью-Йорк и извещающий меня, что через несколько часов будет здесь?” И надежда вспыхивает внутри, и уже готова надорвать конверт при помощи ногтей. Но тут говорю себе, что это, во-первых, несолидно, для вскрывания писем у меня есть в кабинете изящный ножик, а во-вторых, если я разорву его сейчас поспешно и окажется, что письмо вовсе не от Корейца, а от Яшиного адвоката, слишком велико будет разочарование, а у меня и так отрицательных эмоций выше крыши. К тому же такое явное проявление эмоций не в моем стиле: эмоции скрывать надо даже от себя самой, контролировать и не давать им волю. А то слишком далеко можно зайти — туда, откуда обратной дороги уже не будет.
И удерживаю себя, и так же неспешно дохожу до кабинета, и красивый ножик от Картье без труда вспарывает плотный картон. И убеждаюсь, что торопиться и в самом деле не стоило. Потому что на выпавшем листке уже знакомые, вновь на принтере отпечатанные слова:
“Завтра. 15.00. Там же”.
И не менее знакомая приписка:
“50 000 000 $”…
А потом опять пьяное забытье и ощущение того, что капкан захлопывается, что сжимаются вокруг стены. Вспомнился аттракцион в Диснейленде, сделанный по мотивам приключений Индианы Джонса. Мы как раз вместе с Корейцем там были, отстояв огромную очередь, вроде тех, что, по преданию, отстаивала за туалетной бумагой в советское время моя мама, — и, хотя много было разных неожиданных и даже пугающих сюрпризов, один запомнился особенно ярко, тот самый, который сейчас напоминал мне нынешнее мое положение.
Ехали мы по узкому тоннелю, и вдруг выкатился нам навстречу огромный каменный шар, набирающий скорость, и сворачивать некуда, и протиснуться мимо него нереально. И было такое ощущение — вполне реальное, хоть я и знала, что это аттракцион, — что он вот-вот раздавит нас. Но в последний момент перед столкновением мы вдруг провалились под землю, скользнули в дыру по незаметно проложенным рельсам, и шар прокатился прямо над нами, едва не задев; я специально смотрела, подняв голову, не в силах оторвать от него глаза и не веря в счастливое избавление. Вынырнули мы уже на другом уровне, и мне показалось, что оборвалось все внутри, и в себя пришла не сразу — только после того, как по твоей методике сделала несколько глубоких вдохов, хотя воздух в легкие проходил с трудом.
И сейчас все было так же. Вернее, почти так же: я, как и в аттракционе, ехала вперед, и навстречу мне шар выкатился, приближаясь и увеличиваясь в размерах, и поздно и бессмысленно было давать задний ход, и некуда было сворачивать. А он все рос и рос на глазах, заслоняя все вокруг, пряча небо, — вот только не было спасительного люка, в который можно было нырнуть в самый последний момент, счастливо избежав опасности. Не было его, и шар катился на меня, обещая в ближайшее время — через секунду, минуту, полчаса — раздавить. Проехаться по мне, вмяв меня навсегда в землю или размазав по ней — и продолжать катиться дальше. А шары здесь и сзади и спереди — с одной стороны Ленчик, с другой — ФБР.