Воспоминание, неподвластное времени и велениям разума, постоянно терзало Баако, хотя он мучительно старался от него отделаться. Одно время он думал, что бесплодие поразило телекорпорацию сильнее, чем все остальное общество. Но, путешествуя с Хуаной по стране, он везде встречал ту же бесплодную суетность, не оставляющую человеку ни малейшей надежды. Впервые ему пришлось столкнуться с потерей каких бы то ни было нравственных устоев, когда он познакомился с Гарибой — единственным режиссером на студии, еще способным самостоятельно мыслить. Поначалу уклончивые повадки Гарибы только раздражали Баако, но потом, когда Гариба дал ему понять, что сознает собственное бесплодие, а поэтому поддерживает и всеобщий застой, Баако стал его презирать; в конце концов оба эти чувства породили ненависть. Гариба никогда не открывался полностью, но однажды все-таки проговорился, что считает себя хорошим режиссером и сам срежиссировал свою жизнь так, чтобы никто не догадался о его способностях. Он глумливо рассказывал анекдотическую историю о том, как, приехав в Аккру, с радостным рвением писал простенькие дидактические сценарии и немало удивлялся, когда каждое производственное совещание Генеральный директор заканчивал ссылкой на нехватку материалов.

— Да в чем же дело? — спросил его Баако, и на мгновение ехидная полуулыбка Гарибы показалась ему совершенно неуместной.

— Скоро сами поймете. Мы призваны запечатлевать на пленке каждый шаг Главы правительства и его помощников. Все очень просто. У нас тут была лекция — еще до того, как вы пришли в студию. Нация процветает, прославляя своих вождей. Это вот наша работа и есть.

А затем Гариба привычно и ловко прикрыл свое ехидство всегдашним смирением, так что серьезный разговор мигом оборвался, а Баако охватила бессильная злость. В тот день он впервые обнаружил, что бредет к дому Хуаны. Он шагал машинально, и если бы он сразу заметил, куда направляется, то, вспомнив, что она на работе, просто повернул бы назад. Однако ему и в голову не пришло, что ее нет, а жажда увидеть единомышленницу гнала его вперед, словно, не повидав ее, он бы просто погиб. В его голове вдруг промелькнул вопрос, впрочем сразу же угасший: могла бы окрепнуть их любовь без той пустопорожней суетни вокруг, которая постоянно толкала их друг к другу?

Вместе с Хуаной он объехал страну из конца в конец, и постепенно их внезапно возникшая любовная связь превратилась в устойчивое, глубокое чувство. Бурые, окутанные латеритовой пылью проселки севера, с гравийными осыпающимися обочинами, казались ему чудесными, а от деревень в его памяти сохранились только названия, хотя, конечно же, он не мог забыть чуть живых, болезненно истощенных людей, которых они видели на придорожных тропинках, а страдания, почти физические страдания Хуаны при встречах с человеческими несчастьями, остались в его памяти навеки. Сибела — Лиликсиа — Джефисио — Хан — Сабули — Фиан — Наро — Джанг — Калео — Пириси — Ва.

Потом Га — Кулмаса — Гиндабо — Туна — Накваби — Сола — Манкума и Боле — Лампурга — Серипе — Тинга — Йидала — Теселима; а потом Бамбои у второй паромной переправы через Вольту, протянувшуюся здесь светло-коричневой илистой змеей. Баако не помнил, где именно между какими двумя названиями, он посмотрел на Хуану и, впервые осознав, что она мучается, почти испугал ее неожиданными словами:

— Ты страдаешь.

Он внимательно смотрел на нее, а она некоторое время ехала молча, потом повернула к себе зеркальце заднего вида, глянула в него и проговорила:

— По-моему, я не выгляжу страдалицей.

— Я не сказал — выглядишь. Я сказал — страдаешь.

Хуана промолчала. Взяв его руку в свою, она принялась судорожно поглаживать ее, и он понял, что ей не хочется продолжать этот разговор.

— Скажи, в чем дело? — Он решил получить объяснение во что бы то ни стало. Повернувшись к нему, чтобы посмотреть, ждет ли он ответа, она встретила необычайно серьезный вопрошающий взгляд и немного смутилась.

— Понимаешь, этот главный инженер с предыдущей переправы — ну, которая в Йейи, — он ведь типичен. Возьмем хоть врачей. Они прекрасно знают, что здравоохранение здесь — фикция. Но они смирились. Они знают, что ничего не могут тут изменить, и вот лечат только высших чиновников, своих друзей да знакомых своих друзей. Некоторые из них говорили мне, что я даром теряю свое время, когда пытаюсь добиться каких-нибудь перемен. А двое или трое просто возненавидели меня. Они сказали, что я понапрасну трачу их время. Точь-в-точь как тот йейский паромный инженер.

А у переправы в Йейи было вот что. Они ехали из Кумаси на север и очень устали. Около трех часов дня, миновав городок с его пивными и закусочными в придорожных лачугах, Хуана подъехала к реке. Полицейский разрешил им остановиться возле двух других легковых машин. Хуана вылезла на дорогу и, зевая и потягиваясь, проговорила:

— Поесть бы.

— Можно сходить в город.

— Пойдем. Там в одной закусочной я видела фуфу. А то я на ямс уже смотреть не могу.

Когда они стояли в очереди, Баако пришлось послать к черту какого-то шофера, назойливо предлагавшего им свое место, а потом он стал прислушиваться к болтовне посетителей-мужчин с женщинами, которые толкли на кухне сушеный перец.

— Смотри-ка, иностранка, а тоже перцу захотела.

— Тише ты, не ори. Муж-то понимает.

— А чего мне шептать? Я же ее не оскорбляю.

— Да они и не женаты.

— А я тебе говорю — женаты.

— Слишком нежные они для женатых.

— Опять ты за свое, Йаа Аноа? Тебе-то, видать, женитьба не по вкусу пришлась?

Подкрепившись, они прогуливались вдоль берега реки, посматривая то на людей, то на взбаламученную воду. Неподалеку от причала они заметили высокого худого сумасшедшего, который все время что-то бормотал на языке тви; он был совершенно голый и, стоя лицом к реке, глядел вдаль, словно мог увидеть скрытый расстоянием противоположный берег; иногда, впрочем, он смотрел прямо в воду у своих ног.

— О чем он говорит? — спросила Хуана.

— О воде. — Баако, держа Хуану за руку, подошел к сумасшедшему поближе и прислушался. — Он говорит, что весь мир лежит там, под водой. Даже небо. И что это каждый может увидеть, надо только попристальней всмотреться.

— А еще о чем? Он ведь все время разговаривает.

— Да он повторяет одно и то же на разные лады.

Над рекой разнесся низкий рев сирены. Сумасшедший отвернулся и начал визгливо проклинать приближающийся паром, словно тот был его давним и лютым недругом. Они увидели паром, когда он, обогнув островок, поросший манговым лесом, резко свернул к причалу. Огромный, с желтыми бортами и белой надстройкой, он слегка покачивался на волнах, показывая иногда покатое ярко-красное днище. Палубу его сплошь занимали машины, а у бортов, на приподнятых настилах, столпились люди, и многие из них махали руками, как будто они уезжали. Бесшумно и неторопливо паром приближался к причалу.

Спокойствие на берегу мигом было нарушено. Шоферы, радостно гогоча, позабирались в кабины своих грузовиков, стоявших нестройными рядами на обочинах дороги, и ревущее стадо машин начало стягиваться поближе к воде. Грузовик с маниокой и бананами, ехавший слишком быстро, слегка ударил передним бампером идущий впереди ведомственный автобус, и шофер автобуса, тотчас же затормозив, выскочил из кабины, чтобы посмотреть, в чем дело.

— Эй ты, Скидо, — заорал шофер другого грузовика, — тебе что, не терпится?

Скидо, маленький человечек с затравленными глазами, попытался придать своему лицу решительное выражение и, сдерживая слезы, ответил:

— Когда я приехал, тебя тут и в помине не было. — В его голосе слышалась мольба, но последние слова он выкрикнул раздраженно и зло: — Я уже три дня загораю — это с продовольствием-то! Нет уж, больше я здесь сидеть не буду!

— Ну-ну, посмотрим, — спокойно сказал шофер и ушел к своему грузовику.

Паром между тем причалил. Рев автомобильных моторов заглушил все звуки, кроме тяжкого мерного гула судового двигателя. Баако сел за руль, вынул из кармана билеты на паром и передал их Хуане. Впереди полицейский, пропустив толпу пассажиров, направлял на берег прибывшие грузовики, автобусы и легковые машины. Потом вышел на середину дороги и пропустил на паром первый ведомственный автобус, затем — второй, но, когда третий автобус двинулся к причалу, рев моторов превратился в надрывный вой, словно грузовики, выйдя из повиновения, собирались ринуться к парому вопреки воле своих водителей. Пропустив последний ведомственный автобус, полицейский отошел к обочине и жестом показал водителю легковой машины, чтобы тот въезжал на причал. Но в этот момент один из задних грузовиков с ревом устремился вперед, не сбавляя скорости заложил крутой вираж и, проскочив как раз там, где только что стоял полицейский, влетел на паром. Полицейский оглянулся, его рот разодрался в злобной ругани, полностью заглушенной ревом множества моторов, потому что все стадо грузовиков рванулось к причалу, и их шоферы, каким-то чудом выдираясь из общего хаоса, по одному въезжали на паром. Внезапно над всей этой оглушительной неразберихой повис пронзительный вопль: