И вот жители аула стали готовиться к набегу. Перед самым выступлением Гих-Урсан повторил свое предложение Рити.

— Вот я теперь иду в набег, — сказал он ей, — как знать, вернусь ли. Но обещай ты мне, что если вернусь подобру-поздорову, то согласишься быть моей женой. Твое обещание придаст мне удачу и счастье. Не будь же такой холодной, милая Рити, пожалей меня…

Говоря это, он, сильный и гордый старшина, казался таким жалким, его голос звучал так нежно, что Рити наконец тронула его любовь, и у нее у самой горячей забилось сердце.

Она ласково взглянула на него.

— Хорошо, я согласна, Гих-Урсан, — сказала она, — только с одним уговором: ты берешь в набег моего брата, я очень боюсь за него… Так вот все и чудится, что не свидеться с ним больше… Обещай же мне, что станешь охранять его, что вернешь его невредимым. Если же ему судьба быть убитым, то принеси мне хоть его голову, чтобы я могла увидеть ее в последний раз и похоронить в родном ауле.

— Клянусь тебе, Рити, исполнить твое желание! — ответил Гих-Урсан, — Ты сняла теперь большую тяжесть с моего сердца, и пусть хоть все цебельдинцы против меня выступят — я не боюсь их, я буду думать о тебе, о счастии, которое меня ожидает — и останусь победителем.

Выступили абхазцы из аула; но как они ни были осторожны, а цебельдинцы все же вовремя узнали об их приближении, не дали застать себя врасплох, встретили врагов с оружием в руках. Произошла жаркая схватка, во время которой та и другая сторона выказали много отваги. Горцы дрались, как звери. Ряды абхазцев и цебельдинцев убывали с каждой минутой. Все место побоища было усеяно убитыми и тяжелоранеными.

Гих-Урсан, ни на шаг не отступая, дрался впереди всех абхазцев, в то же время стараясь защитить собою брата Рити, которого не отпускал от себя. Но вот и Гих-Урсан, сильно раненный в плечо, упал на груду трупов.

Не будучи в состоянии, от изнеможения и раны, шевельнуть ни одним членом, он, как в тумане, видел, что один из врагов напал на брата Рити. Храбрый юноша отчаянно защищался, но все же был убит наповал. Убивший его цебельдинец быстро отрезал ему шашкой голову, спрятал в свой мешок и скрылся за выступом скалы.

Гих-Урсан испустил слабый стон и потерял сознание.

Когда он очнулся — ни своих, ни врагов уже не было, все было тихо; он лежал среди трупов. Первое, на чем остановился взгляд его, — было обезглавленное тело брата Рити.

Гих-Урсан вспомнил все — тоска и ужас сдавили грудь… «Что я теперь буду делать!? — шептал он — Как вернусь в аул, как покажусь на глаза Рити!? Я поклялся вернуть ей брата живым или хоть принести его голову… И не могу исполнить теперь этой клятвы… Стыд и позор на мне! Рити отвернется от меня с презрением, весь аул будет издеваться надо мною, дети станут показывать на меня пальцами и дразнить меня… Я — клятвопреступник!.. Рити!.. О, как я люблю ее!»

Он вспомнил все свои мечты, которые преследовали его даже в пылу битвы… «Одно мне только теперь и остается, — стонал он, — покончить с собою!» И рука его инстинктивно потянулась к кинжалу, висевшему у него за поясом. Он уже вынимал кинжал из ножен; миг — и он нанес бы себе смертельную рану, но вдруг чей-то голос прошептал над ним:

— Стой! Оставь кинжал! Зачем понапрасну убивать себя?

Гих-Урсан в изумлении поднял голову и увидел, что над ним стоит высокий, стройный молодой цебельдинец с бледным лицом, с горящими как уголь глазами и страшной улыбкой.

Невольная дрожь пробежала по членам Гих-Урсана, а молодой цебельдинец продолжал:

— Несчастный, жалкий человек! Неужели думаешь ты, что нет уже на свете такой силы, которая бы вернула тебе твое счастье!?

— Нет такой силы! — отчаянно крикнул Гих-Урсан и снова схватился за кинжал.

— А горный дух? — сказал с каким-то нечеловеческим смехом незнакомец. — Тебе стоит только призвать его — и он вмиг поможет тебе.

Выпало оружие из руки Гих-Урсана.

— Горный дух, — повторил он, и, вспомнив слова песни, которой призывали горного духа, он слабым голосом, впадая в забытье и оцепенение, запел эту песню.

Вдруг ужасный хохот огласил долину и соседние горы. Незнакомец распахнул свою бурку — и Гих-Урсан увидел под нею мертвую голову брата Рити.

— Вот она! Бери ее! — крикнул страшный цебельдинец.

Окровавленная голова упала на колени Гих-Урсана.

— Я исполнил твое желание… Я дал тебе то, что теперь для тебя всего дороже, но помни, что с этой минуты ты у меня в долгу. Десять лет я не стану напоминать тебе о твоем долге, но ровно через десять лет возьму у тебя то, что будет для тебя тогда дороже всего на свете! — и с этими словами страшный цебельдинец исчез.

Гих-Урсан перевязал свою рану, спрятал окровавленную голову брата Рити в мешок, который для подобной цели имел при себе всякий горец, отправляющийся драться с врагами, и хоть с большим трудом, но все же добрался в родной аул.

Его встретило с радостью все население аула, так как немногие вернувшиеся из набега воины рассказали, что он вместе с братом Рити был убит в схватке. Но Гих-Урсан обращал мало внимания на этот прием — он поспешил в саклю Рити, где бедная девушка убивалась и плакала по своему любимому брату.

Увидев обезображенную голову юноши, она предалась еще большему отчаянию, и Гих-Урсану стоило немалого труда ее успокоить и заставить примириться с мыслью о тяжелой утрате.

Однако время и искусство Гих-Урсана взяли свое. Через несколько дней Рити перестала плакать и убиваться, а еще через несколько дней начала с видимым удовольствием вслушиваться в страстные признания Гих-Урсана.

— Ты исполнил свою клятву, — говорила она, — и я должна сдержать свое обещание.

— Нет, Рити, — отвечал ей Гих-Урсан, — я не хочу тебя неволить. Если ты идешь за меня только для того, чтобы сдержать обещание, — я тебя от него освобождаю. Что мне проку в том, что ты будешь моею женою, если я стану сомневаться в любви твоей?

— Разве ты не видишь теперь, что я люблю тебя? — с тихой нежной улыбкой перебила его Рити. — Теперь я совсем одинока, нет моего милого брата, теперь ты у меня один остался, так как же мне не любить тебя!

Гих-Урсан чувствовал себя очень счастливым; но его смущала мысль о том, что он скрывает от своей милой те обстоятельства, при которых он получил возможность выполнить данную ей клятву. Только все же он не решился ей признаться.

Скоро был назначен день их свадьбы. Весь аул принимал участие в этом торжественном событии. Гих-Урсан со своей молодой и красивой женой зажил на славу и, окруженный ее любовью и всеобщим уважением, совсем даже позабыл о своей встрече с ужасным цебельдинцем и о сроке, который тот назначил ему для уплаты долга.

Прошло десять лет. Гих-Урсан по-прежнему жил счастливо и любовно со своей Рити, только для полного счастья им все же кое-чего недоставало. Не было у них детей, и они оба горячо желали иметь ребенка.

— Ах, если бы у нас родился сынок! — часто говаривал Гих-Урсан, глубоко вздыхая.

И вот наконец на десятом году супружества Рити стала надеяться, что желание его будет исполнено. Но она, по абхазскому обычаю, тщательно скрывала от него это обстоятельство.

Раз ночью Гих-Урсан крепко спал. Рити почувствовала, что решительная минута настала. Она тихонько встала с постели, зажгла огонь, сняла со стены винтовку мужа и выстрелила в дверь сакли.

Гих-Урсан проснулся от выстрела, увидев жену с дымящейся винтовкой в руках, и понял, что означает этот принятый обычаем выстрел. Он вскочил с радостным криком и, даже позабыв надеть шашку, кинулся за опытной старухой, которая должна была оказать помощь Рити.

Приведя старуху, он остался у входа в саклю и ждал с замиранием сердца. Минуты казались ему бесконечными.

Но вот дверь приоткрылась, и показалась старуха.

— Отвага или красота? — задал он, едва владея собою, неизбежный в подобном случае вопрос.