— Аркадиус! — взмолилась Марианна, испуганная видом своего друга в состоянии такой ярости. — Прошу вас, успокойтесь…

— Успокоиться? Не раньше, чем выложу всю правду этому упрямому ослу. Так что слушайте меня внимательно, Язон Бофор: вы выйдете отсюда, только когда узнаете правду, всю правду о драме, которую пережила Марианна и которую ваша тупость только усугубила. Вам лучше сесть, потому что это будет продолжаться долго…

Густо покраснев, со сжатыми кулаками, пожираемый желанием обрушить их на мрачное лицо американца, Жоливаль напоминал маленького боевого петуха. Он не мог припомнить, чтобы когда — нибудь испытывал подобную ярость, кроме, пожалуй, момента, когда ему было десять лет и один юный балбес, его кузен, из чистой злобы убил на его глазах его любимую собаку. Страдальческое лицо Марианны, когда Язон с таким презрением произнес:» Ты беременна «, напомнило ему то страшное событие и пробудило в нем давно дремавшие силы.

За светским человеком, утонченным и скептическим, Жоливаль вновь увидел маленького Аркадиуса, доведенного до предела примитивной дикости актом жестокости, усиленным несправедливостью. Тогда он бросился на высокого кузена и укусил его до крови — маленькое обезумевшее животное, впившееся так крепко в руку-убийцу, что его едва оторвали. И теперь снова Жоливаль чувствовал себя способным укусить.

Инстинкт моряка подсказал Язону, что он зашел слишком далеко и что этот, до сих пор верный друг, может превратиться в смертельного врага. Он капитулировал и, как ему было предложено, уселся, скрестив длинные ноги в сапогах.

— Я слушаю вас, — вздохнул он. — Мне кажется, что действительно есть много вещей, о которых я не знал…

Внезапно ощутив стеснение, он не смел больше смотреть в сторону Марианны. А молодая женщина собралась покинуть свое гнездо из подушек.

— Будьте добры позвать донну Лавинию, Аркадиус! Я хочу уйти…

Язон сейчас же запротестовал:

— Почему ты хочешь уйти? Если я был не прав, я буду только благодарен, ибо я тоже… страдал. Прошу тебя, останься!

Несмотря на сделанное им признание, похоже, немало стоившее его гордости, молодая женщина отрицательно покачала головой:

— Нет. Все то, что расскажет Жоливаль, вызовет слишком тяжелые для меня воспоминания. И вообще я предпочитаю не присутствовать при этом. Так ты будешь более свободен в своих суждениях. В мое отсутствие ты увидишь вещи более ясно. Я не хочу ни в чем влиять на тебя…

— Да не будешь ты влиять на меня. Останься, умоляю тебя! Мне тоже надо столько сказать тебе…

— Хорошо, ты скажешь позже… если у тебя еще будет желание сделать это. В противном случае… ты сможешь уехать, даже сегодня вечером, совершенно свободно. И мы больше никогда не встретимся. Так, впрочем, произошло бы, если бы тебе сегодня удалось увести» Волшебницу «, не так ли? Ты же знал, что я в этом городе, тебе написали об этом, и у меня было достаточно трудностей, чтобы добраться сюда. Однако ты поднял бы паруса, даже не попытавшись меня увидеть…

— Нет! Клянусь тебе, что нет! Я толком не знал, что хотел делать, но не собирался отплывать далеко. Понимаешь, когда я увидел среди жалких лоханок свой бриг, я немного потерял голову, и у меня в мозгу билась только одна мысль: овладеть им, увести оттуда. Мне казалось, что он увяз в зловонном болоте… Тогда я нашел в порту нескольких бездельников,

не особенно похожих на висельников, и с ними приступил к делу. Я думал, что это будет не очень трудно. Портовые охранники показались мне достаточно апатичными… И я ошибся. Но клянусь тебе, что я не покинул бы эту страну, не повидав тебя, не узнав хотя бы, что с тобой случилось… я не смог бы!

— Но как бы ты это сделал?

— Побережье скалистое, изрезанное. И там легко найти укрытие, однако, как я уже сказал, тогда я об этом не думал. Мной руководило чувство более сильное, чем я, чувство, без сомнения, подобное тому, что толкнуло меня на поиски тебя…

Он встал и теперь смотрел на нее со страхом, пораженный ее тусклым голосом, ее покорным тоном, свидетельствующим о бесконечной усталости. Он открыл также, какой слабой и беззащитной она выглядела. В этой отяжелевшей от близкого материнства женщине он не находил ничего от непокорного и заносчивого создания, заставившего его потерять голову и забыть все на свете, но он открыл в ней, несмотря на внушаемую ему ее положением некую боязнь, и чувство новое, вызывавшее инстинктивное желание покровительствовать ей, защитить от обрушившихся на ее хрупкие плечи тягот, вырвать ее из цепких лап нелепой судьбы…

Когда с помощью немедленно появившейся Лавинии она покидала диван, вцепившись в руку старой дамы, он внезапно испытал безумное желание схватить ее в объятия и унести далеко от этого дворца, чья восточная роскошь задевала его строгий вкус так же, как и его личную мораль. Он потянулся было к ней, но она остановила его взглядом, который пригвоздил его к месту.

— Нет! — сказала она непримиримым тоном. — То, что ты испытываешь, это только жалость. А я не хочу твоей жалости.

— Не говори глупости! Какая жалость? Откуда ты взяла? Клянусь тебе…

— Ах нет! Не клянись! Только что, когда ты вошел, я была готова забыть все, что произошло на твоем корабле. Мне даже показалось, что я все забыла… но ты снова пробудил прошлое. Поэтому я не хочу слушать тебя больше. Это ты, наоборот, будешь сейчас слушать Жоливаля.

Наконец я сказала тебе, что ты волен решить…

— Но что решить?

— Хочешь ли ты, чтобы мы остались друзьями.

Когда ты познакомишься со всеми составными частями этой проблемы, ты увидишь, сможешь ли сохранить ко мне какое-нибудь уважение. Что касается твоих чувств, это зависит только от твоего сердца.

— Останься! — взмолился Язон. — Я уверен в себе.

— — Тебе повезло. А я не могу этим похвастаться.

Только что я была счастлива, теперь же не знаю… Лучше я уйду.

— Позвольте ей уйти, — вмешался Жоливаль. — Она устала, больна… Ей требуется отдых, и нет никакой необходимости выносить испытание, каким будет для нее этот рассказ. Ведь есть воспоминания, вызывать которые не доставляет особой радости. И затем, мне будет легче изложить вам все под моим углом зрения. Донна Лавиния, — добавил он с гораздо большей приветливостью, — не могли бы вы оказать величайшую любезность и принести нам кофе, много кофе? Я думаю, что он потребуется и одному, и другому.

— Вы получите сколько угодно кофе и также что-нибудь более существенное, господин виконт, ибо этому господину, вероятно, надо основательно подкрепиться.

Язон уже открыл рот, может быть, чтобы отказаться, но Марианна опередила его.

— Ты можешь согласиться на хлеб и соль этого дома, потому что они от друга, который на протяжении месяцев заботился о тебе… и обо мне. Прежде чем уйти, я хочу сказать тебе еще одно: каковы бы ни были твои чувства сейчас, ты вновь получишь свой корабль. Жоливаль передаст тебе документы на владение.

— Как это возможно? Ты сказала, что бриг принадлежит тебе, а на нем чужой флаг?

— На нем флаг кораблей Турхан-бея, — устало ответила Марианна, — то есть хозяина этого дворца.

Но этот флаг служит только для защиты» Волшебницы» от аппетитов английского посла. Как уже сказал Жоливаль, это султанша, моя кузина, сделала мне такой подарок после того, как выкупила бриг, но я считаю его просто взятым на хранение…

С большей силой, чем можно было ожидать в ее истощенном теле, она увлекла донну Лавинию из тандура, кое-как удерживая слезы.

Оторваться от Язона, близости которого она так желала, потребовало от нее неимоверного усилия, но так же абсолютно выше ее сил было услышать Жоливаля, пересказывающего подробности омерзительных ночей во дворце Соренцо и все то, что затем последовало. Ибо, хотя она являлась только жертвой, имелись некоторые, ужасные для ее стыдливости детали, о которых она не могла вспомнить без дурноты. И она пугливо отказалась краснеть перед человеком, которого любила. А он уже был на пути к тому, чтобы навязать ей возмущавшую ее роль виновной.