Клиент Х был неофициальным лидером таких, как Лёва. Но его проклинали такие, как жена. Да и партнёры никогда не поняли бы Роберта, подпиши он злосчастный договор. А вот родители, например, как люди старой закалки, восхищались этим человеком, потому что Х был неоднозначной, яркой фигурой. В голове Роберта творилось чёрт знает что. К тому же журналисты пронюхали про контакты Роберта с Лидером и, сделав конфликт достоянием общественности, ждали, какое решение будет принято.

Жена схватила в охапку дочку и демонстративно уехала с ней в отпуск, бросив Роберту на прощание презрительную гримаску.

«Почему, почему всё это навалилось так внезапно, так жестоко?» — думал Роберт, опустошая пачку за пачкой и привычно смахивая дым в форточку, хотя дома, кроме него, никого не было. Он вдруг понял, что ему глубоко плевать и на власть, и на свободу. Это были вещи абстрактные, и он, чувствуя, что должен сделать выбор, видел сложность не в самом его факте, а в том, что последует за ним. Великие нравственные вопросы, из-за которых его близкие люди спорили до хрипоты, казались Роберту сущей ерундой, ведь ему предстояло решить задачу сложнее и страшнее. И он мог вытерпеть что угодно, кроме противостояния: друг или жена, родители или партнёры. Чтобы оттянуть решение, он был согласен на всё, даже на инфаркт. Время от времени он прислушивался к собственному сердцу, но сердце оказалось на удивление крепким. «Ну хорошо, не инфаркт, пусть тогда будет инсульт, хоть самый маленький. Микроинсульт». Но и сосуды работали отменно.

Уродливая, несправедливая жизнь крепко вцепилась в Роберта, она признала в нём своего, плоть от плоти. Как так получилось — Роберт не понимал. То ли частица, сродни компьютерному вирусу, внедрилась в давно отлаженную систему, то ли он сам — инородное тело, наконец-то обнаружившее себя. Нужно было наконец шагнуть хоть куда-нибудь, сделать хоть что-нибудь.

Но Роберт не двигался, он сидел на кухне, и сквозь него проходили дни, недели и годы. Рассвет сменялся полночью, снегопад перетекал в последний жар бабьего лета. Стоящие на кухне предметы отражали падающий свет, и оказывались на поверку обтекаемыми цилиндрами, суровыми параллелепипедами, частями усечённого конуса. Они издавали звуки, чайник трубил, тарелки тоненько звенели, а на выпуклой деке дуршлага обозначились струны, похожие на струйки воды. Кухонные ножи, висящие на магнитной подставке, в зеленоватом ночном освещении походили на острые листья странного тропического растения, они словно бы шевелились на ветру. Холодильник с налепленными на него разноцветными туристическими магнитами напоминал яркую рубашку неформального лидера, а горбоносый кухонный кран оказался вылитым Лёвой. Электрическая плита с её выбеленным лицом заливала кухню футуристическим сиянием.

На следующий день Роберт побрился под ноль. Утром, в первой попавшейся по дороге парикмахерской. Он попал в руки симпатичной южной девицы с прозрачными усиками над верхней губой и аккуратно подведенными оленячьими глазками. На её бейждике значилось «Гуля», и Роберт про себя нарёк её Гюльчатай. Она сперва всё отказывалась брить Роберта наголо, видимо, решив, что у того нет денег на модельную стрижку.

— Я вас очень хорошо подстригу, такой красивый будете, — убеждала девица. — Потом придёте заплатите. Жалко же! Ай, как жалко.

И Гюльчатай, цокая языком и отводя глаза от зеркала, осторожно, словно бы пугливо прикасалась к Робертовой макушке, и казалось уже, что девица беседует именно с ней, надеясь найти в отросшей шевелюре верную союзницу. Но макушка отказалась. Гюльчатай вздохнула и, заметно расстроенная, принялась за работу. Последний раз коснувшись его затылка опасной бритвой и, наконец, сняв с обновлённого Роберта чёрную накидку, она отошла на два шага, посмотрела на свою работу и вздохнула:

— Ну, теперь из вас Фантомас получился. Не говорите никому, что у нас были. И хозяйки нашей сегодня нет, хорошо.

А Роберту нравилось. Он засмеялся, похлопал себя по свежей лысине и заплатил Гюльчатай как за модельную, она взяла деньги и потеряла к нему всякий интерес.

По дороге на работу затылок Роберта обдувал непривычный холодок, и ему казалось, что голова его как будто плывёт по воздуху отдельно от тела. Немного покалывало за воротничком: видимо, туда попали волосы, не желавшие навсегда покидать хозяина.

Придя в офис, он первым делом вызвал к себе зама.

— Как там у нас с договорами?

— Да, Роберт Александрович, новые вот тут, в папке… — зам запнулся, глянул на начальника и хмыкнул, — Эк вы нынче. Прямо как я.

И провёл рукой по голому темени.

Роберт подписал две или три бумаги и вопросительно уставился на зама.

— А где договор с Х?

— Так мы ещё не составляли, — пожал плечами зам.

— Ну так составьте. — Роберт пролистал оставшиеся бумаги; их он уже видел. — К завтрашнему дню.

Зам взял протянутую папку, встал с кресла и выждал паузу.

— То есть мы сотрудничаем с ним, я правильно вас понимаю?

Роберт поднял глаза от монитора.

— А что, у нас так много клиентов, и мы бросаемся ими направо и налево?

— Да хватает клиентов, вообще-то. — Зам тоже открыл папку и переложил в ней какие-то листы. — А вот партнёров не густо.

— Партнёры нам денег не платят, — сказал Роберт, и стало понятно, что разговор он закончил. — Работаем.

Зам захлопнул папку и вышел.

В обед Роберт позвонил Лёве. Лёва работал в больнице.

— Не могу, старик, у меня дежурство.

— Раньше можно было.

— Раньше много что по-другому было… — Лёва вдруг куда-то пропал, в трубке зашумело, застучало, и снова послышался голос:

— Ну давай приезжай. Зайдёшь со стороны приёмника, как обычно. Только не раньше десяти, лады?

В дребезжащем больничном освещении Роберт заметил про себя, что, оказывается, Лёва постарел. Под его глазами выбухали отчётливые желтоватые мешки, кожа на щеках слегка обвисла. В ординаторской стоял обычный Лёвин беспорядок. Роберт всегда удивлялся, как в его друге сочетается патологическая бытовая неряшливость и занудная врачебная скрупулёзность, когда дело касалось вверенного ему отделения реанимации. «Дома солдат снимает шинель», — отвечал Лёва на все попытки приучить его к порядку. Ординаторскую, похоже, Лёва считал своим вторым домом.

Он раскопал из недр хлипкого больничного шкафчика чашку для Роберта, такую же, как у себя — с коричневой чайной каёмкой. Порезали, разлили.

— Ну, давай. За нас, — сказал Лёва. — В реанимации пить за здоровье не принято.

Первая пошла хорошо. Лёва развалился в кресле, которое, хоть и выглядело ненадёжно, оказалось вполне достойным своего седока.

— Никто из твоих подопечных сегодня не… того? — спросил Роберт. — Не будет как в тот раз?

— Не, эти ребята нормальные. — Лёва подцепил колбасу на кусок хлеба. — Завтра всех разберут по отделениям. Да уж, никогда не забуду, как ты у меня дефибриллятор держал.

— Если надо, и сегодня подержу.

— Типун тебе знаешь куда? — Лёва огляделся, ему показалось, что в дверь ординаторской кто-то заглянул. — Жена тебя, что ль, отпустила?

— Мои все в отпусках, — поморщился Роберт.

— Да-а… — протянул Лёва. — А я четыре года в отпуске не был. Чёртова система. Столько времени и сил угрохал, а даже на квартиру дочери заработать не могу.

— Но ты же не пойдёшь лекарства продавать, — Роберт взял в руку пузырь, поглядел на Лёву вопросительно, и тот махнул, дескать, наливай.

— Нет, Боб. Не пойду.

— И правильно.

Роберт выудил из банки огурец, немного помедлил над ним и сказал безо всякого перехода:

— Лёва, думай обо мне что хочешь, но с вашим Х я не работал и работать не буду.

Сказал и закусил огурцом.

Лёва посмотрел на него внимательно и тоже взял из банки огурец.

— Ну что ж, Боб, я, собственно, ничего другого от тебя и не ожидал.

Роберт смотрел на Лёву, тот сидел, спрятав ладони подмышками и слегка наклонив голову. Он разлил по чашкам то, что осталось в бутылке.