Старый мистер пробормотал, что, мол, жена помешанная, что только большие порции виски помогают ему справляться с ней, когда она буйствует.
— Ты врешь,— неожиданно совершенно четко произнесла старуха.—Ты не хочешь меня лечить, потому что жалеешь денег.
— У вас есть средства, мистер? — спросили репортеры.
— Кое-что есть, я сорок два года работал на Уолл-стрит. Зачем мне тратить на нее свои сбережения? Все равно она скоро умрет!
Через несколько дней мистера Д. хватил удар, и он умер, не приходя в сознание.
А старуху увезли в старческий дом, в эту скучную ожидалку перед могилой, где задыхаются от смрада, где чужие люди, чужой язык...»
Но вернемся на Ольшаны.
Вдруг, как вспышка, звездочка среди крестов: «Мамроцкий Михаил Иванович, инвалид Великой Отечественной войны, гражданин СССР». Какая судьба стоит за этими строками? Какая жизнь продиктовала последнюю волю: и после смерти, как при жизни, остаться под красной звездой?
Надежда Павловна прочитала вслух надпись.
— Мамроцкий, Мамроцкий... Нет, не знаю о нем ничего.
Вокруг, вплоть до самой церквушки и дальше, за ней, густо толпились кресты. У одного из них Кочергина остановилась: «Дмитрий Павлович Кочергин...» Родился в Киеве в 1898 году, умер в Праге...
Под березами в Праге сошлись -они, уроженцы Москвы и Киева, Новочеркасска и Ростова, Полтавы, Пскова, Одессы, неприметных станиц, деревень, городков... Вот она, подумалось, эмигрантская судьба. Прошлое под могильным крестом. А будущего и не было.
Будущее у нашей Родины — Советской страны, у Союза Советских Социалистических Республик. Страны Красного Знамени. Страны Красной Звезды.
2
В ту пору, которую учебники истории называют годами наступления реакции, у Феликса Эдмундовича Дзержинского словно из самого сердца вырвались слова глубочайшей веры в судьбу человечества, озаренного звездой социализма, звездой будущего.
Не каждому дано почувствовать грядущий день. Некий бухгалтер Торопов, затратив «пять лет усидчивой ночной и праздничной работы, издал в Казани в канун Октябрьской революции карманный календарь «Звезда». До середины тридцатых годов спланировал создатель из Кошачьего переулка будущее с однодневными постами и многодневными, с вербными воскресеньями, пасхами и троицами...
Но мир уже жил по другому календарю — по календарю революции.
Звезду будущего зажгли над миром большевики. Под этой пятиконечной звездой мы росли.
Пятиконечная красная звезда сияет над нашим гербом. «В народе сложилось понятие,— вспоминал В. Д. Бонч-Бруевич,— что мы, строящие социалистическое государство, освещаем все народы, находящиеся в пяти частях света,— почему и сияет на нашем гербе пятиконечная звезда. Красноармейцы ч говорили: наша звезда на пять частей мира светит. Это объяснение звезды сейчас же было подхвачено, и оно очень понравилось Владимиру Ильичу».
С буденовки конармейца звезда перешла на фуражки и погоны солдат и офицеров нашей армии. Ее несли крылья Гастелло, Талалихина, Кожедуба, Покрышкина, несла от полей Подмосковья до Победы броня наших танков, поднятых благородной памятью поколений на пьедесталы Европы. Красный стяг с пятиконечной звездой мы поднимаем над первомайскими и октябрьскими колоннами.
Ты помнишь свой самый первый Первомай, товарищ? Каким он остался в памяти? Наверное, видением бескрайней кумачовой площади, распахнувшейся вдруг с отцовских плеч. И новым, неизведанным прежде чувством локтя, когда, старательно подравняв ряды, мы подходили к трибуне на главной улице родного города, начинающейся от проходных металлургического завода, и просто радостью большого праздника... Потом был наш первый Май с комсомольским значком, парадный марш в строгой шеренге однополчан, митинг в горняцком поселке над крутым склоном лесистой балки, где в начале века собирались первые в этом краю маевки,— сначала нелегальные, потом открытые, гордые, с красными флагами и революционными песнями:
Лейся вдаль, наш напев, мчись кругом!
Над миром наше знамя реет
И несет клич борьбы,
Мести гром,
Семя грядущего сеет...
Оно горит и ярко рдеет —
То наша кровь горит огнем,
То кровь работников на нем...
Напористый ветер — всевластный хозяин кряжа — рвал знамена нашей шахты. У них стояли постаревшие стахановцы в парадных горняцких мундирах, участники восстановления освобожденного от фашистов рудника, наши друзья — ребята из первых бригад коммунистического труда... Может быть, на этом митинге, где слова весомы и жарки, как уголь, ты впервые задумался, какой это праздник, как сплавился он с нашей жизнью.
В старых словарях между «мадригалом» и травой «маеран», «маетой» и «маем» — весенним, пятым в году, месяцем — мы не нашли «маевки». Тогда само это слово было под запретом. Маевку в словари вписал молодой рабочий класс, но сначала — под нагайками и пулями — утвердил ее в жизни: на окровавленных мостовых Чикаго, в Петербурге, Нижнем Новгороде, Юзовке...
В той жизни правили еще банкиры и помещики, жандармы и архиереи, и праздники у них были свои — господни и царские, были свои годовщины и юбилеи, разъединяющие людей труда. Спустя полгода после Октябрьской революции Александр Блок писал: «...той России, которая была,—нет и никогда уже не будет. Европы, которая была, нет и не будет... Мир вступил в новую эру. Та цивилизация, та государственность, та религия — умерли».
Сбежав после революции за границу, осколки старого строя увезли с награбленными капиталами и свои праздники.
Эмигрантский еженедельник «Дневник», выходивший в тридцатые годы ц Праге, приглашал на храмовые праздники и отмечал годовщины: «учреждения Всероссийского правительства в Сибири» (колчаковского), вступления на киевский престол Владимира Мономаха, романовской династии...
А мы считаем годы по Октябрям. Празднуем наши, советские праздники. И среди них один из самых любимых Лениным— День международной солидарности трудящихся.
Первого мая 1917 года Владимир Ильич Ленин шел во главе колонны рабочих Выборгского района, выступал на Марсовом поле и Дворцовой площади. Н. К. Крупская позже вспоминала, что Ленин «вернулся домой глубоко взволнованный. Рассказывал мало, да и трудно ведь словами было передать то, что в этот момент было пережито. Но лицо было взволнованное, изменившееся какое-то».
О таких мощных рабочих демонстрациях Владимир Ильич мечтал в Шушенском, после маевки ссыльных социал-демократов, такие демонстрации он видел на Красной площади.
— ...заложенное нами здание социалистического общества— не утопия,— обращался Ленин к демонстрантам 1 Мая 1919 года. — Еще усерднее будут строить это здание наши дети.
Первомай — продолжение и начало лучших традиций рабочего класса. В нем — истоки наших субботников, этапы соревнования, он — живая летопись международной солидарности трудящихся.
Что отстаивал твой первый Первомай, товарищ?
Наш нес над колоннами портреты Николаса Белоянниса, греческого коммуниста, казненного с гвоздикой в руке,— и мы жалели, что опоздали ему помочь. Наш Первомай, согретый гагаринской улыбкой, тревожился о Кубе. «Патриа о муэрте! Родина или смерть!» — грохотало над улицей Артема так же, как над Гаваной. Чувства солидарности незримо перелились в наши ряды из отцовских колонн, над которыми плыли портреты Георгия Димитрова, освобожденного из гитлеровских застенков, над которыми эхом отзывалась клятва республиканской Испании: «Но пасаран! Они не пройдут!»
А мы, в свою очередь, научили сыновей думать не только о себе. Для них Вьетнам, Никарагуа, Кампучия, Сальвадор близки так же, как для нас Куба, для отцов — Испания. Никогда не забыть ребят во Владивостокском морском порту с их посылками для вьетнамских ровесников — тетрадками, ручками, карандашами, предназначенными для «Корабля солидарности». Никогда не забыть знакомую по фучиковскому «Репортажу с петлей на шее» камеру N5 267 тюрьмы Панкрац. В зарешеченное окно под потолком виднелись клочок неба и крыши других корпусов Панкраца. Солнце над ними мелькает лишь в середине лета... Все, что видишь вокруг, хранит память о Фучике, его товарищах, известных и безвестных. Дощатый, истертый пол тюремной камеры помнит их шаги. Коричневая, в потрескавшейся краске подвесная полочка хранит счет дней — они выцарапаны на боковой стенке. На двери вырезана большая пятиугольная звезда — свидетельство их воли. Кто выцарапал ее — Фучик, папаша Пешек или рудокоп Карел Малец? Стойкость и мужество она придавала всем узникам фашизма.