— Ну, герой, — сказал он.

— Присаживайтесь, профессор, — сказал Джаббар.

— Я сейчас быстро с ним разделаюсь, — сказал Муртуз, кивнув на Джаббара, а Неймат заговорил с Зауром о его новой работе.

Стол был накрыт на славу. Неожиданные в это время года помидоры и огурцы, которыми так гордился директор шашлычной Надир, всевозможные салаты были разложены по тарелкам из старинных немецких сервизов, а разноцветная выпивка поблескивала в массивных хрустальных графинах.

Во главе стола сели Муртуз и Меджид, слева от них Зивяр-ханум, Джаббар и Неймат. Справа сел Заур, и рядом с ним оставили свободный стул. Вскоре Алия ввела в комнату Фирангиз. Белое платье оттеняло ее румянец и черные волосы, заплетенные в толстую косу. Не поднимая глаз, она поздоровалась со всеми. Заур поднялся и усадил ее рядом с собой. Сурея, Таира и Алия, три девочки и мальчик — как догадался Заур, дочери Суреи и сын Таиры — сели в другом конце стола. Вошла Бикя-хала — мать Алии, Суреи и Таиры, поцеловала Заура и Фирангиз, сказала, что это счастливый день в ее жизни, и, извинившись, ушла на кухню: она готовила плов.

— А где же Спартак? — спросил Муртуз, и Алия сказала, что сейчас придет.

Выпили за молодых — Заура и Фирангиз, за родство, за родителей жениха и невесты. Заур заметил, как в комнату вошел Спартак, и уловил в его взгляде беспокойство. Но Заур улыбнулся ему, и мгновенно беспокойство в глазах Спартака сменилось обычным нагловатым выражением, он подошел и протянул руку Зауру.

Муртуз был уже слегка навеселе и поднялся, чтобы произнести очередной тост. Все тосты, кроме тоста Меджида, провозглашенного за семью Муртузовых, были сказаны самим полковником.

— Сегодня за этим прекрасным и обильным столом собрались самые близкие родственники и по такому значительному поводу, — сказал Муртуз Балаевич. Спартак, а ну налей себе. Смотри только у меня, не перепивай, а то я знаю тебя, шалопая. Надо знать меру, когда пьешь.

— Ну, папа, — ответил Спартак, — это ты лучше себе скажи.

Все засмеялись, а Алия-ханум укоризненно взглянула на Муртуз а.

— Ив самом деле, — сказала она, — ты не очень-то увлекайся, про сердце свое помни.

— Я все помню. — Муртуз был в блаженном настроении и замечания жены и сына воспринял без обычной обидчивости. — Я все помню, — уже с хмельной многозначительностью повторил он. — Послушайте, что я скажу. Вот мы выпили за наших молодых, за их будущую чистую, хорошую семью. Но я хочу сказать, — он повернулся к Зауру, — все, что бывает до брака, мужчина должен оставить на пороге своего дома. Все, что было, то было, а уж если ты женился — семья должна быть прочной и нерушимой.

Всем стало как-то неловко: слишком прозрачным был намек полковника. Наступило напряженное молчание, лишь профессор слегка покашливал.

Полное равнодушие к происходящему — чувство, которое в течение последних дней было его единственным состоянием, — оберегало Заура от отрицательных эмоций, и он воспринимал слова Муртуза с тайной усмешкой и с почтительным выражением лица. Он понимал, что с самого начала вечера, а вернее, с начала сватовства, мысли Муртуза так или иначе были нацелены на эту тему и теперь изрядная доля ереванского коньяка лишь выплеснула из уст его то, что было на душе. И чем больше Муртуз пил, тем определеннее становилось направление его мыслей.

— Да, с кем в молодости не бывает! Молодому человеку это нужно, даже необходимо для опыта, — он подмигнул Меджиду, который от этого подмигивания совсем растерялся, — да и нам, старикам, не мешает. Ха-ха-ха! — Расхохотались лишь они вдвоем со Спартаком. — Пусть женщины заткнут себе уши, — сказал Муртуз. — Это для мужчины необходимо. Для разрядки, для отключения, так сказать, да и элементарно для здоровья. Но главное — это всегда помнить свой долг перед семьей, перед обществом. — И уже шепотом он говорил одному Меджиду, хотя Заур и слышал все отчетливо: — Помню, была у меня одна Зойка, — только подальше от ушей Алии! — ну, прямо огонь баба. Я по молодости да по глупости даже жениться хотел. Но вовремя одумался. Эх, с кем не бывает! Вот Спартак наш, например, так он же больше меня знает по этой части.

Потом его мысль забуксовала почему-то на отношениях Спартака и Заура, и он долго пытался уяснить, что между ними произошло.

— Да ничего же, — в один голос говорили и Спартак, и Заур.

— Ну, а коли так, встаньте и поцелуйтесь, — сказал Муртуз.

Заур понял, что он должен пройти и через это, чтобы доказать самому себе твердость своего решения покончить с прошлым и стать другим человеком. И он, вытерев салфеткой жирные от плова губы, поцеловался со Спартаком, от которого так же, как в тот раз, несло приторным ароматом «Золотого руна».

Потом принесли десерт, чай, всевозможные торты, пирожные. Теперь Муртуз говорил о своих военных подвигах, и внезапно Заур засек устремленный на него пытливый и, как ему показалось, тоскливый взгляд Неймата. Они встретились глазами, и Заур сразу понял, что из всех присутствующих один Неймат видит все в истинном свете. Все, все. И его, Заура, состояние, и его, Заура, решение, и все, что предшествовало этому решению, и все, что предстоит ему, Зауру, в будущем, в результате этого решения…

— До свидания, до свидания…

— Заходите, ради бога, запросто…

— Да, далеко живем, через лестничную клетку и этаж.

— Не говорите.

— Ой, оказывается, дождь идет…

— Ну, вас Заур довезет.

— Да, Спартак много выпил.

— Да ничего я не выпил, сейчас будем развозить гостей с Зауром наперегонки.

— Заур, сынок, заходи к нам завтра.

— Обязательно, тетя Алия.

— Профессор, партия нардов за мной!

— Ну, до свидания, заходите в комнату, холодно, простудитесь. Пока, пока.

— Ой, как темно, зажгите спички!

— Я сейчас выведу машину.

— И я. Сейчас, подождите.

— Заур, возвращайся скорее.

— Спартак, не задерживайся.

Он вздрогнул и проснулся, машинально посмотрел на часы — было ровно 6 часов утра. Заур засомневался — не ослышался ли он, но звонок повторился, он протянул руку к телефону, стоящему рядом с кроватью, и поднял трубку.

— Алло, — сонным голосом сказал Заур.

В трубке молчали, и он хотел было положить ее, когда услышал музыку. Сперва она звучала издали, но потом, видимо, трубку на том конце провода приблизили к источнику звуков — радио? магнитофону? проигрывателю? — и Заур отчетливо услышал песню «Кучелере су сепмишем». Он слушал, просыпаясь и удивляясь этому необычному раннему концерту, и внезапно догадался.

— Алло, кто это? — спросил он, но песня кончилась и трубку сразу повесили.

И тогда он понял все. Понял, кто звонит, понял, что она звонит после бессонной ночи, заполненной музыкой, коньяком и воспоминаниями о нем, Зауре.

Теперь он сам набрал номер, чтобы убедиться в истинности своей догадки. Трубку подняли моментально, но ответа не было, молчал и он. Потом в трубке зазвучала другая песня: «Ах бери бах, бери бах». И в ней пелось о том, что из окон бросают камни, а из глаз льются слезы, но если бы тебя дали мне, то и богу это было б угодно.

Кончилась песня, и она дала отбой. Заур закурил сигарету и ощутил такую острую тоску, что ему захотелось завыть: он ясно представил себе, какую ночь она провела. Снова раздался звонок. Он поднял трубку и начал слушать песню:

«Тахмина, — хотел он сказать, — ну, как ты могла, как ты могла со Спартаком? — хотел он сказать, но ничего не сказал. — Тахмина, ведь я любил тебя, по-настоящему любил, и счастлив был по-настоящему, — хотел сказать он, но ничего не сказал. — Неужели все это было ложью, Тахмина, неужели ты меня не любила, а если любила, то как же ты могла так изранить меня? — хотел сказать он и ничего не сказал. — Я ведь больше никогда не буду счастлив. Я же мертв», — хотел сказать он, но ничего не сказал. Песня кончилась, и она повесила трубку. Прошло несколько минут и, он думал, что все уже кончилось, но вновь раздался звонок, он поднял трубку и услышал песню: