В середине зимы? Я отрицательно покачал головой. Она явно была с приветом, но почему-то заставляла мое сердце биться сильнее, я улыбнулся. Схватив одежду со скалы, я ринулся за ней. Водил ли я когда-нибудь машину голым, конечно, нет, но почему бы и нет в конце концов? Здесь не было никого, кто мог бы потом сказать, что я окончательно сбрендил, что в середине зимы, решил проехаться голым в машине.

В любой другой день я бы отказался, но только не сегодня.

Когда мы подъехали к хижине, перед домом увидели серебристый спортивный мерседес моей матери, которая ждала нас, прислонившись к капоту. На ней была потрясающая длинная кремовая норковая шуба, без сомнения, русский мех, и черные сапоги.

— Мать твою, — выругался я.

Катрина тут же прикрыла грудь руками и завизжала:

— Кто это?

— Моя мать, — пробормотал я.

Мать разглядывала нас через лобовое стекло, у нее явно отразилось на лице недоверие вместе с удивлением. Неудивительно, ведь мы оба были голыми, словно только родились. Я быстро стал натягивать одежду, Катрина беспорядочно разбросала свою одежду по салону пикапа, поэтому ей приходилось рыскать везде, буквально чуть ли упираясь голой задницей в окно. Когда она стала натягивать леггинсы, суровое лицо моей матери, отталкивающее суровое лицо моей матери внимательно разглядывало ее через окно сбоку от Катрины.

Я застегнул джинсы, надел рубашку, поведя плечами, и вылез из грузовика. Моя мать была не так хороша в улыбке и общении, но я был зол на нее за то, что она пялилась на Катрину, а не отвернулась, как любой нормальный человек.

— Да ладно тебе, матушка. Дай ей немного уединения, чтобы она могла одеться, — произнес я, приблизившись к ней.

— Уединения? — усмехнулась она. — Ей следовало подумать об этом заранее до того, как она разделась под открытым небом.

Я подхватил ее под локоть роскошной шубы и повел к хижине. Она никогда не навещала меня, поэтому оглядывалась по сторонам с нескрываемым ужасом.

— О, Кейд. Меня тошнит от мысли, что ты все это время здесь жил один. — Она подобрала подол шубы, чтобы та не волочилась по грязи на моем крыльце. Переступив порог, она прикрыла рот тонкой рукой от шока. — О, боже мой! — Она рассматривала стропилы, печку, бельевую веревку и единственную кровать в нише. Затем повернулась ко мне, не сказав ни слова.

— Что ты здесь делаешь, мама? — Спросил я.

Она надула губы от моей грубости. Я знал, что она проделала долгий путь, добираясь сюда, но ее снисходительное отношение выводило меня из себя.

— Простите! — Произнесла Катрина, запыхавшись, ворвавшись внутрь и наткнувшись на дверной косяк, натягивая второй ботинок. — Очень сожалею! Здравствуйте, как поживаете? Я Катрина. — Она протянула руку, чтобы пожать руку моей матери, но мама глубоко вздохнула и окинула Катрину ледяным взглядом.

— Кейд, я совсем не ожидала тебя увидеть здесь с ней…

— Успокойся, матушка. Мы оба взрослые люди.

— Ты сказал, что тебе нужно уединение, что ты хотел побыть один, чтобы поразмышлять о жизни. Вместо этого ты голышом бегаешь по лесу. Она может подождать снаружи, пока мы поговорим?

— Мама, это Катрина. Катрина, это моя мама — Линн. Нет, она не будет ждать на холоде.

— Минуту назад ее не страшил холод, — саркастически огрызнулась мать.

Катрина покраснела и неловко переминалась с ноги на ногу у двери. На ее лице было такое выражение, которого я раньше никогда не видел.

— Без проблем. Я могу подождать и снаружи, — ответила она, делая шаг назад.

— Нет, останься, — твердо приказал я. — Все, что моя мать захочет мне сказать, может спокойно сказать и при тебе.

— Кейд, я хочу поговорить с тобой наедине. Я даже не знаю ее.

— О чем ты хочешь со мной поговорить? Что-то случилось?

— Нет, ничего не случилось.

— Тогда что же? Зачем ты проделала этот путь, что хотела сказать мне?

— Кейд, я потрясена твоей бессердечностью. Я твоя мать не видела тебя два года. Ни одного звонка или поздравительной открытки! Ты даже не приехал домой на Рождество. У нас не было с тобой связи. И сейчас я нахожу тебя в этой глуши, живущим как бездомный, разъезжающим посреди зимы голым, это просто невообразимо. Только посмотри на отросшую бороду. Я никогда не видела тебя таким. О, я так потрясена! Чувствую себя просто ужасно, мне кажется ты мог бы позаботиться о своей матери. Мне даже не предложили присесть! У тебя хотя бы есть стул здесь?

Катрина вытащила для нее стул.

— Вот, пожалуйста, Линн, — сказала она, мама с презрением посмотрела на нее, как будто Катрина не имела права даже называть ее по имени.

— Вам есть куда отправиться, молодая женщина? Я хочу побыть со своим сыном, а не…

— Мама, держи себя в руках, — перебил я, прежде чем оскорбительное сравнение сорвалось с ее губ. — Катрина здесь живет, ты — нет.

— Ну, я прожила на свете дольше, чем ты. Я знаю этот типаж женщин.

— Ради всего святого, мама. Ты же не проехала полстраны, чтобы оскорблять мою девушку? Что тебе надо?

— Твою девушку? — Мама в шоке уставилась на меня. Как будто я совсем обезумел. Потом она посмотрела на Катрину, затем перевела взгляд снова на меня. Потом прижала пальцы к вискам и закрыла глаза. — О Боже, — пробормотала она, опуская плечи.

Мать сколько я ее помню страдала от ужасных мигреней. Они преследовали ее всю жизнь. С тех пор, как я был маленьким, помню, как она лежала в затемненной комнате часами, иногда даже днями. Я быстро подошел к ней, подводя к стулу. Она села, ее великолепная норковая шуба опустилась на пол. Должен признаться, пока я не увидел, что ей стало наплевать на свою шубу, циник во мне задавался вопросом — может она специально разыгрывает весь этот спектакль.

— У тебя есть с собой лекарства? — Спросил я.

Она отрицательно покачала головой.

— Нет, но у меня есть с собой рецепт. Ты не мог бы съездить в город и привести мне лекарство, Кейд? — прошептала она. — Иначе я не смогу выбраться отсюда до темноты.

Я нахмурился.

— Ты уверена, что с тобой все будет в порядке? Хочешь поедем вместе?

— О, я не переживу эту извилистую дорогу. Я останусь здесь с…

— Катриной, — подсказал я.

— Точно, Катриной, позволь мне загладить свою вину и начать с твоей девушкой все сначала.

— Ты уверена?

Я не верил в искренность своей матери, она переехала в Нью-Йорк в восемнадцать, чтобы играть на сцене. Она была довольно хорошей актрисой, пока не вышла замуж за богатого, красивого сына магната недвижимости, после чего ей очень понравилось жить в роскоши, чем следовать за своей мечтой.

Она похлопала меня по руке.

— Да, конечно. Я хочу извиниться.

— Ты не против, Катрина? — Спросил я.

Она слабо улыбнулась.

— Все нормально. Конечно. Да, езжай, привези маме лекарство. Я составлю ей компанию.

— Решено. И ты поедешь назад, пока не стемнеет. Я нервничаю от одной мысли, что ты ездишь по этим ужасным дорогам. — Она протянула мне ключи от своей машины. — Рецепт в бардачке. Ты можешь взять мою машину, оставить свою рухлядь здесь.

Мне трудно было поверить в искренность матери, так же, как и любому человеку, с кем она знакомилась. Но по сути мать была не плохая. Просто ее соотношение весов хорошего и плохого все время колебалось. И часто, когда казалось, что она совершает что-то из подлости, оказывалось, что из благих побуждений. Но, к сожалению, также было и наоборот. И я мог только скрестить пальцы и надеяться, что в данный момент она не замышляет ничего плохого.

Я собрался выйти, но Катрина схватила меня за руку. Она открыто посмотрела мне в глаза и сказала:

— Пожалуйста, приезжай побыстрее. — А потом тихо произнесла: — Я отлично провела с тобой время сегодня. Лучшее, что было.

Я нахмурился.

— Я вернусь меньше чем через два часа.

Она выглядела так, как будто пыталась подавить слезы.

— Хочешь поехать со мной? — Спросил я.

Она повернулась к моей матери, затем снова ко мне.

— Я ей не нравлюсь, — прошептала она.