— Ого! Ну, тогда я совершенно спокоен.

Милиционер едва почувствовал боль от укола. Когда прозрачная жидкость побежала по его венам, он впервые задумался о серьезности своего поступка. Стоит ли все это труда? Зачем нужно мировое господство, если все равно предстоит умереть? И все же, несмотря на реальное ощущение опасности, он чувствовал в душе только жажду вознаграждения и хмель тщеславия. Во внутреннем кармане форменной куртки, у сердца, заботливо хранилась официальная бумага от канцлера — гарантия его безнаказанности. На боку висел револьвер в плотной кожаной кобуре. Старик сравнил одержимость дочери с фатализмом конкистадоров, которые, сжигая собственные корабли, уничтожали всякую возможность для страха и сожаления. Но не таков ли он сам, милиционер? Ему пришло на ум, что беглецы наверняка испытывали те же сомнения, что обуревают сейчас его, а значит не следует ими пренебрегать — они станут их общим гидом, крепкой связью, которая соединит его и тех двоих в пути по этой опасной территории. Вплоть до неизбежной встречи — неотвратимого момента, когда им придется столкнуться лицом к лицу.

Глава 4

Велосипед катил по грунтовой дороге, что сперва вилась вдоль стены, а после свернула в зеленую тень густого леса. Паромщик жал на педали изо всех сил. Девушка была поражена многообразием форм и цветов, которое открывалось ей здесь и там, под кронами деревьев, в глубине этого мира плотной листвы и узорной коры, этого королевства крохотных насекомых, иногда очаровательных, иногда жутковатых — сборище летающих созданий, двурогих или нитевидных, едва заметных, но чьи стремительные движения заставляли ее вздрагивать. Все шло замечательно. Паромщик представлял себе ее изумление и не спешил прерывать ее первую встречу с внешним миром. Сам он тоже наслаждался редким зрелищем, что представало перед ним, но иначе, чем его спутница, потому что для него оно не было открытием: он знал все это уже давно. И все же, хотя он бережно хранил в памяти эти образы, помогавшие ему выносить мрачность городских улиц, каждый раз он с удивлением обнаруживал что-то новое: то ему казалось, что вон та рощица выглядит иначе, то он находил новый оттенок в игре света или в той далекой дымке. Он чувствовал, что его восприятие зоны становится чище, обостреннее, и это ощущение только возрастало по мере того как смутные воспоминания о городе и о тоскливой жизни в нем неудержимо исчезали, сметенные пьянящим дыханием зоны.

— Зона — это что-то потрясающее. Я и вообразить не могла столько чудес!

— Мы еще не в зоне.

— Где же граница?

— Нужно проехать еще несколько километров. Там будет речка и старый деревянный мост. Останется перейти его — и ты окажешься в зоне. Я же дальше не пойду. Не сегодня. Река есть естественная граница зоны, перейти ее означает согласиться с тем, что возврата не будет. Это бесповоротно. Ты еще можешь передумать и вернуться со мной в город — я намереваюсь двинуться назад, как только наступит ночь. Подумай. Никто ничего не узнает. Это будет нашим секретом.

— Я не вернусь, — ответила она. — Никогда. Лучше умереть.

— Умереть? Надо же, сколько пафоса. Есть вещи пострашнее смерти.

— Страшнее смерти? Какие же, например?

— Тоска, одиночество, страх. Все относительно.

— Вы сказали, что после того, как перейдешь мост, путь назад отрезан. Но ведь вы уже были в зоне — и вернулись. Почему с вами не так, как с другими?

— Я подпитываю зону, поддерживаю ее великолепие, и хотя я не могу до конца все это понять, я думаю, что она воспринимает мои действия как некое подношение. Возможно, я что-то вроде языческого жреца или шамана. Поэтому зона позволяет мне возвращаться назад. Я — посредник.

— Посредник? Сколько же раз вы бывали в зоне?

— Я проходил по этим тропам десятки раз, но сейчас мне кажется, что с этим пора завязывать. Зона разъедает меня, как кислота.

— Вы имеете в виду дурман?

— Дурман — это сказка, детей пугать. Вам внушили страх, чтобы ни у кого и мысли не возникло пуститься в эту авантюру. Нет здесь никаких ядовитых испарений. Опасность зоны в другом: она действует не так прямолинейно, но куда более коварно. Скоро сама поймешь. А пока — жми на педали поактивнее. Я устал и хочу есть. Еще немного, и мы достигнем фруктовой рощицы. Там мы сможем подкрепиться.

— Вы сказали, что зона опасна, и вы это понимаете. Зачем же вы сюда возвращаетесь? Из-за денег?

— Не зарывайся. Деньги здесь ни при чем.

— Тогда почему?

— Я ничего не могу с собой поделать. Это сильнее меня.

— Вот что еще хотелось бы мне узнать…

— Ты не понимаешь. Здесь ничего нельзя знать заранее. Ты хочешь объяснить необъяснимое и дать определение тому, чего быть не может. Оставь эти городские приемы — здесь они тебе не помогут. А пока перестань долбить мне мозг своими вопросами. Скоро ты сама все поймешь. Даю слово.

Остаток пути к реке с деревянным мостом прошел в молчании. Когда они наконец добрались, окрестности уже подернулись легкой синевато-прозрачной дымкой. Отчетливее стали слышны голоса птиц, стремительно проносящихся мимо. Девушка была очарована этим зрелищем. Разумеется, в городе тоже встречались птицы, но намного реже. Пугливые, жалкие, голодные, они обычно сидели, нахохлившись, на электрических проводах и никогда не пели. Здесь же, под сенью леса, птицы щеголяли диковинным оперением, их наряды горели огнем и отливали серебряным блеском. Уютная речка чуть слышно плескала, кое-где из прозрачной воды выступали валуны, отшлифованные неспешным течением. Сапоги путников слегка увязали во влажной земле. Никаких признаков цивилизации — мусора, разрушенных строений, растрескавшегося бетона, словом, того, к чему привыкли обитатели города. Ничто не оскверняло красоты этого места. Почти идеальная гармония. Единственное, что слегка приглушало буйство зелени, был налет тонкой желтоватой пыли. И все же зеленый цвет преобладал, всепроникающий, насыщенный до рези в глазах. Девушка медленно приблизилась к реке и погрузила обе руки в воду. Облако бабочек, изящных и грациозных, закружилось над ее головой. Затылком она ощущала свежий ветерок. Девушка молча всматривалась в толщу воды, и взгляд ее терялся среди придонных растений и отполированных течением камешков. Паромщик угрюмо поглядывал на нее; он возился с переключателем скоростей старого велосипеда, который что-то вновь забарахлил. Затем он достал слегка помятую сигарету, закурил и, прежде чем сделать первую затяжку, сплюнул крошку табака, приставшую к языку.

— Вот и мост. На том берегу тебя ждет твой дружок.

— Никто меня там не ждет, — сказала девушка странным тоном. — Никто.

— Однако, перед тем, как нам отправиться в путь, ты говорила другое.

— Я соврала.

— Ну, надо же! Ты полна сюрпризов. Будь честной сама с собой и признайся, что ты боишься. Я не стану тебя упрекать. Были и другие, кто поворачивал назад, настолько их пугала зона. Это можно понять. Главное — не переходить через мостик. Подумай хорошенько.

— Мы не повернем назад.

— Мы? Это еще что за новости!

Атмосфера накалялась, и паромщик это чувствовал. В голосе девушки как будто зазвучали трагические нотки. Он наконец оставил свой ржавый велосипед, положив его в густую траву. Девушка то смотрела на прозрачную воду ручья, то переводила взгляд на напряженное лицо паромщика (к его нижней губе приклеился окурок сигареты). Теперь разговор велся на повышенных тонах.

— Так, чувствую, мы с тобой надолго не споемся. Что-то все слишком запуталось.

— Мы не повернем назад, — повторила она.

— Ошибаешься. Я вернусь в город, и не позднее, чем сегодня вечером, — он указал пальцем на еще видневшуюся вдалеке стену.

— Вы не сможете.

— С чего это? Объясни-ка!

— Милиции известны ваш адрес, ваше имя, и они знают о вашем незаконном промысле. Я им оставила письмо, в котором сообщила все, что я про вас знаю. Сейчас они уже, наверное, окружили улицу. Я прошу меня простить. У меня не было выбора.