Звягин ведрами носил уголь в сарай. Неожиданно он поймал себя на том, что все время прислушивается, ждет поросячьего визга. «Неврастеником скоро стану, — раздраженно подумал он. — Заколоть, что ль, его?» Но хотелось, чтоб еще подрос поросенок, потяжелел.

А дров так и не купил Звягин на этой неделе. В понедельник не до дров стало, вышел на работу.

До беспамятства, до рвоты напивался в одиночку Колунков, чтоб обмануть тоску. Дичиться стал людей. Раньше придет в рыбацкий поселок, набьет рюкзак бутылками, продавец привык к нему и стал отпускать водку без ягод, а из магазина непременно заглянет к пожилому ханту Васе, который в отличие от большинства своих соплеменников был говорливым, разопьет с ним бутылку. Поговорят, помолчат, помягче станет на душе, веселее. А теперь Колунков, сутулясь, шагает мимо дома Васи даже тогда, когда приятель ожидает на пороге, кивнет и сутулится дальше. Тоска, тоска… И странная жуть стала нападать на него, особенно ночами, под утро. Проснется резко на ложе своем из сена и лохмотьев, угли в печи погасли, темь; бывает, что тлеет еще уголек, отсвечивает на стене светлой точкой, и кажется, что затаился кто–то в комнате, в темноте, стоит, не шелохнется, смотрит, ждет, когда Олег ворохнется, чтоб наброситься на него. Цепенеет Колунков от ужаса, дышать перестает, таращит глаза в темноту. Долго лежит так, потом пересилит себя, выпростает руку из–под одеяла, потянется к бутылке, которую он теперь всегда ставит возле топчана.

Торопливо пьет. В бутылке и в горле булькает оглушительно. Сжимается сердце. Но страх уходит быстро и Колунков засыпает. А иногда сна нет. Лежит, думает, вспоминает. И что–то часто стала вспоминаться Лиза, четырнадцатилетняя дочь Насти, подруги Леночки. Леночка с Настей работали в одном отделе универмага, дружили много лет, несмотря на то, что Настя лет на семь старше Леночки. Папы у Лизы не было. Где он, что с ним и был ли когда, Олег не знал. Была у Насти дача, добротная, просторная, со светлой комнатой на чердаке, где обычно ночевали Олег с Леночкой. И стояла дача в ста метрах от реки Цны. Оставил ее Насте отец, какой–то большой начальник по строительной части. Он теперь жил где–то далеко, с ним была связана какая–то неприятная для семьи история, темная, таинственная. Колунков догадывался, что он отбывает большой срок в колонии, но никогда не заводил разговор об этом из деликатности.

Лиза в то лето, которое чаще всего вспоминалось Олегу, окончила восемь классов, была крупная не по возрасту, полноватая, в отличие от матери, сухой, подбористой, желчной женщины. И по характеру они резко различались. Мать–сдержанная, всегда настороженная, словно постоянно ожидающая подвоха или внезапного нападения и опасающаяся, что это застанет ее врасплох и она не сможет немедленно дать отпор; судит обо всем скептически, даже в добрых делах ей всегда чудится дальний эгоистичный расчет, а Лиза импульсивная, быстрая, цепкая, хотя, когда сидит спокойно, производит впечатление нерасторопной, распустехи. Это, вероятно, из–за ранней полноты. Лиза сидит, сидит и вдруг взовьется, отчупит такое, что мать только руками разведет, прокудливая страсть, никогда ей спокойно на берегу не лежится, когда все загорают. Волейбол, футбол с ребятами, наиграется, разгасится, подлетит к ним, лежащим рядком на одеяле, пышит от нее жаром, затормошит Олега: в воду, в воду!

— Охолони, мокрая вся! — буркнет мать. Но не слушает ее Лиза, тянет в реку.

Любила плескаться с ним, любила, раскинув руки, лечь на воду на мелководье и чтобы он толкал ее по воде. Озоровала часто. Подплывет сзади, прыгнет на плечи, утопит в воду, брыкается, визжит. Или поднырнет, ухватит за ногу и потащит на дно. Хохот, шум, визг! Насте шум надоест, прикрикнет:

— Хватит, вылазь! Разбузыкалась!

А Лизе хоть бы что, не слушает. Вода кипит вокруг нее.

— Русалка шутоломная! — ругнется мать и снова запрокинет к солнцу лицо с листом подорожника на носу.

А когда Лиза, мокрая, с сизыми мурашками на животе, бухнется рядом, поморщится Настя от холодных брызг, буркнет недовольно:

— Глянь в зеркало, баба–бабой, а разум детский! Скоро дети пойдут, а ты все, как пятилетняя!

— Ох, бабы, бабы! — вздохнет притворно горестным тоном Лиза. — Как вы быстро стареете! Неужели и я через десять лет такой же наседкой стану?

— Станешь… Куда ты денешься…

— Ни за что! — вскочит и помчится на луг, откуда ребячьи вскрики доносятся и удары по мячу.

По вечерам, когда солнце садилось и заря долго тлела на востоке, когда воздух застывал, становился томным и особенно явственно чувствовался запах хвои, собирались дачники на поляне за зеленым забором, огораживающим дачи, где под березами были лавочки, разжигали костер, разговаривали, слушали песни Колункова, если он приходил с гитарой. Затеялись один раз играть в горелки. Леночка организовала, игривость на нее напала в тот вечер. Разбились на пары, выстроились. Олег остался сидеть на скамейке с Настей. Пары ему не хватило, а Настя наотрез отказалась бегать. Олег смотрел, как носятся по поляне ребята за девчонками, как мелькают, взлетают длинные волосы Леночки над ее спиной, как развевается от ветра широкий сарафан Лизы, кричал, подсказывал «горевшему», кто в какую сторону побежит, создавал шум, отчего еще веселей и азартней бегали ребята. На шум и крик пришла еще девчонка, и Олег встал с ней в пару. «Горела» Лиза. Он видел, что, когда бежали бывшие впереди него пары, Лиза только делала вид, что пытается их разбить, халтурила. Очередь пришла бежать Колункову и его напарнице.

«Горю, горю, пылаю!» — крикнула Лиза особенно озорно и звонко, повернувшись к парам спиной.

Олег быстро поменялся местами со своей напарницей и побежал с той стороны, где стояла девчонка, а она — наоборот, с его стороны. Лиза видела с какой он стороны стоял и кинулась туда, но увидела бегущую девчонку, все–таки пробежала немного за ней, отсекла ее подальше от Колункова, не давая им соединиться, потом круто развернулась и кинулась за ним так резво, что он едва успел увернуться, чтобы она его не посалила. Он, убегая, влетел в лесок, запетлял меж деревьев, стараясь вырваться назад, на поляну, где ждала его девчонка, но Лиза не отставала, мчалась вплотную. И вдруг он кувыркнулся в траву, то ли о корень споткнулся, то ли она, догоняя, нарочно подсекла его, упал, покатился. Лиза тоже полетела на него, навалилась на грудь мягким разгоряченным телом. Волосы ее защекотали ему щеки, черные блестящие глаза застыли над ним. Она не дышала, только сердце гулко било ему в грудь. Долго это было или одно мгновение? Ему тогда вечностью показалось, словно он окаменел. Она вскочила на корточки, озорно глядя на него, показала язык и мягко побежала назад.

— Поймала?

— А куда он денется, — ответила уверенно и встала впереди пар, поджидая его.

Потом, когда стемнело совсем и развели костер, он, видя, как в ее черных зрачках пляшет огонь, пел под гитару:

Ошибся Колунков. Не суждено было Лизе многих пленять. Недели через две после этого вечера она утонула в реке. Что случилось с ней? Почему она белым днем, когда народу было полно на пляже, нырнула и не вынырнула? Не сразу хватились, что ее не видно, не слышно. Кинулись искать в том месте, где она плавала, не учли, что течение в Цне сильное. Через час нашли метров за двести ниже. Гадали: что случилось? Решили — судорога. Но он–то понимал, понимал…

Вспомнилось, как застал он однажды Лизу одну на даче. Дело к вечеру шло, но было жарко. Лиза сидела на крыльце в плетеном кресле, сушила волосы. Она только что прибежала с реки и сидела, запрокинув голову. Длинные ее волосы свисали позади кресла, сушились на солнце, а лицо было закрыто носовым платком. Услышала шаги, сняла платок, глянула, смутилась, дернулась в кресле, напружинившись, но осталась сидеть, только побледнела почему–то сильно.