— Я с ним и не борюсь, — пропыхтела Виддершинс, сжимая крепко рапиру в одной руке, прижимая другую ладонь к ране. — Я борюсь с тобой.

Она бросилась, игнорируя боль в спине. Ей нужно было скорее покончить с этим, чтобы разобраться с демоном, пока он не набрался сил.

Меч Апостола был тяжелее, чем у нее, но двигался невероятно быстро. Они замерли на миг, соприкасаясь сталью, взгляды резали сильнее меча.

Рапира Виддершинс была сияющей молнией, ударяла по сторонам от взмахов ее руки. Она свистела, прорезая воздух, звон металла о металл сливался в пронзительную речь.

Но меч Клода перехватывал даже самые быстрые удары. Его тяжелый меч отбивал ее оружие, успевал при этом ударить по брешам в защите, пока она отвечала на удар. Виддершинс истекала кровью из десятка царапин, что быстрее лишали ее сил, но она не могла ранить в ответ. Пот катился по ее лицу и его, сияя в свете, вспыхивающем на клинках.

Клод был хорош, но не настолько; не такой умелый, как Лизетта. Но в той схватке Виддершинс не сковывали горе, усталость, боль от раны.

И она еще не сталкивалась с врагом, которого тоже мог вести бог.

И она знала, что тут не победит.

Виддершинс кружилась, кривясь от боли в ране, пригнулась, уходя от удара, что снес бы ей часть головы. Присев, она вытянула пустую руку и — стараясь не думать, что она делает — подхватила горсть жидких останков с ковра и бросила во врага. Клод ожидал этого, отвернулся, чтобы гадость не попала ему в глаза и рот, но это все-таки его остановило, хоть и на миг.

Виддершинс побежала, хромая, к двери, пока Апостол не сделал ни шагу. Она отчаянно открыла дверь, отодвинула ее в сторону и столкнулась лицом к лицу со стражем, которого Клод оставил снаружи.

Они мгновение смотрели друг на друга, она забыла о нем, он ничего не слышал о конфликте внутри, благодаря толстым стенам и двери. А потом он выхватил пистолет и поднял его на большой скорости, палец уже прижался к спусковому крючку…

Виддершинс прошипела имя Ольгуна, и божество коснулось оружия — не остановило его и не взорвало, а зажгло раньше времени. Оно хлопнуло без участия крючка, черный порох заискрился. Глаза бандита только начали расширяться, а пуля пролетела над плечом Виддершинс и погрузилась с глухим звуком и испуганным выдохом в грудь мужчины, бегущего за ней.

Солдат смотрел с растущим ужасом, а Виддершинс в шоке, на грудь Клода, и тот ошеломленно опустил взгляд.

— Не понимаю, — прошептал Апостол со слезами на глазах. — Севора…

Он упал на колени, а потом лицом в грязный ковер.

Виддершинс шагнула вперед, ударила коленом в пах потрясенного стража, ударила его по голове рукоятью рапиры на всякий случай.

— Отличный выстрел, Ольгун! — заявила она, смеясь сквозь боль. Божество внутри нее сияло от гордости. — Но не зазнавайся, — добавила она. — Я не хочу слушать об этом и месяц спустя.

Она могла поклясться, что он показал ей язык.

Виддершинс хотела только уйти. Все в ней болело, она ощущала усталость, голова кружилась от этого и потери крови. И она знала, что воры скоро наберутся смелости и пойдут охотиться на то, что ворвалось в их дом. Но она пришла сюда не просто так, и эту цель еще не выполнила.

Она склонилась над стражем без сознания и осторожно забрала рожок с порохом с его пояса и вернулась в комнату ужасов, что недавно была храмом.

Оно не было мертвым. Существо, пережившее падение с третьего этажа, пули и лезвия, отказывалось погибать от проклятия не своего бога. Но оно лежало, пыхтя и дергаясь, пытаясь вернуть силу, что из него вырвали. Гадкая жидкость непонятного цвета — Виддершинс могла описать это только как сочетание синего и смерти — растекалась по полу, где демона стошнило, и медленно разъедала ковер.

Двигаясь так быстро, как позволяло болящее тело, следя за демоном, Виддершинс прошла по комнате, набирая порох в рожок из рожков всех бандитов Клода. А потом она склонилась над демоном.

— Катись в ад, — прошептала она.

Виддершинс бесцеремонно сунула рожок в раскрытый рот существа, подальше в горло, и выбежала из комнаты. Она замерла на пороге, схватила факел со стены и бросила в извивающееся существо, а потом закрыла дверь.

От оглушительного взрыва ее уши звенели, хоть дверь должна была заглушить звук. Она осторожно приоткрыла дверь, заглянула в церковь, чтобы убедиться, и улыбнулась.

И двадцать шесть душ, что два года висели над Адрианной Сатти, улетели на заслуженный покой.

— Теперь, — устало сказала она Ольгуну, — пора домой.

Она говорила и знала, где «дом» должен быть.

Она могла выказать уважение.

Эпилог

НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ СПУСТЯ

— Ну, — сказала девушка хриплым от подавляемого горя голосом, слезы давно были пролиты, — думаю, это конец, — Робин огляделась, сжала метлу, словно не хотела дать вещи и всему, что с ней связано, исчезнуть.

Зал таверны месяцами так хорошо не выглядел. Работницы, особенно Робин, постарались прибрать тут. Пол был без пыли и мусора, даже самые упрямые пятна оттерли. Впервые за годы запахи спирта и опилок были сильнее, чем от пота. Столы были чистыми и отполированными… Все, кроме одного. Виддершинс по кускам скормила его огню.

Служанка все еще не знала, что произошло. Часть нее хотела требовать объяснений, но она не могла поступить так с подругой. Шинс расскажет ей все, если она будет готова, ни минутой ранее.

— Красиво получилось, Робин, — тихо сказала Виддершинс за ней. Она сжала плечо девушки. — Она гордилась бы тем, что ты сделала с местом.

С жалобным воем Робин бросила метлу и прижалась к груди Виддершинс, рыдая. Виддершинс сжала девушку руками, давая ей успокоиться.

Она приглядывала с тревогой за Робин после ее припадка, близкого к безумию, охватившему ее в ночь смерти Женевьевы. Больше таких приступов не было, но Виддершинс ходила на цыпочках вокруг нее, боясь нового приступа.

Но Робин была расстроена не только из-за смерти подруги. Рыдания утихали, Виддершинс расслышала приглушенное:

— Что мне теперь делать? — от темноволосой головы у своей груди.

— А что еще, Робин? Возьмешь себя в руки, организуешь других, когда они придут, и подготовишь это место к открытию. Мы уже потеряли много денег.

Робин отпрянула от объятий подруги, словно ее толкнули, ее покрасневшие глаза расширились.

— Шинс, — начала Робин, пытаясь сохранить голос ровным, — открытия не будет. Ты знаешь, что отец Жен думал об этом месте! Он закроет его или продаст, и тогда…

— Робин, с чего ты взяла, что месье Маргулис решает в этом деле все?

Девушка удивленно моргнула. Виддершинс рассмеялась от ее ошеломленного вида.

— Завещание Женевьевы точно передаст «Дерзкую ведьму» другому владельцу.

— Но у Жен нет завещания! — воскликнула Робин. — Она так и не написала его.

— Виддершинс печально улыбнулась.

— Ты забываешь, с кем я работаю, Робин. Когда Маргулис прибудет сюда забрать «его» таверну, у меня уже будет такое идеальное завещание, что сама Женевьева не поверила бы, что это подделка.

— Э-это правильно? — девушка сомневалась. — Жен одобрила бы это?

— Это лучше, чем если ее отец продаст ее дом незнакомцу.

Робин начала улыбаться, такое случилось впервые за неделю.

— И этот новый владелец…?

Виддершинс потерла ногти о жилет.

— Конечно, — признала она, — я не знаю, как управлять таверной, так что это придется делать тебе. Боюсь, мне придется платить тебе больше, но ты точно поймешь!

Стараясь вдохнуть, Виддершинс осторожно выбралась из самых крепких объятий в мире.

— Вижу, ты счастлива, — выдавила воровка.

— Можно и так сказать, — ответила Робин.

— Поэтому ты пыталась меня раздавить?

Улыбка девушки стала шире.

— Я подумала, что нужно так сделать, пока ты не передумала.

Виддершинс долго смотрела на нее, а потом рассмеялась.