– Твои угрозы вызывают во мне только презрение.

– Я не угрожаю; я несчастная девушка, которую рок бросил беззащитной в ваши руки; я стараюсь только растрогать вас.

– Напрасные просьбы! – воскликнула донна Мария. – Ну что ж! – прибавила она, оживляясь гневом, кипевшим в ней. – Когда настанет мой час, я тоже не буду просить тебя пожалеть обо мне!

– Да простит вам Господь зло, которое вы хотите мне сделать!

Во второй раз невольно донна Мария почувствовала неизъяснимое волнение, причину которого напрасно старалась объяснить себе; но она старалась не обращать внимания на тайное предчувствие, которое как будто говорило ей, что мщение ослепляло ее и что, желая поразить слишком сильно, она ошиблась.

– Послушай, – сказала она прерывистым голосом, – это я велела похитить тебя, ты это знаешь, но тебе не известно, с какой целью ты похищена, не так ли? Ну, я объясню тебе эту цель: человек, который вышел отсюда, Антинагюэль, вождь ароканов, злодей! Он питает к тебе страсть, чудовищную, к какой способна одна его свирепая натура; послушай, мать хотела отговорить его от этой страсти, он убил свою мать!

– О! – с ужасом вскричала молодая девушка.

– Ты дрожишь? – продолжала донна Мария. – В самом деле, этот человек гнусное существо! Он способен только на преступления, он признает законы только своих страстей и пороков! Знай же, что это отвратительное существо, этот гнусный злодей, любит тебя; он влюблен в тебя, понимаешь ли ты? Я не знаю, чего не дал бы он, чтобы обладать тобой, чтобы сделать тебя своей любовницей; я продала тебя этому человеку, ты принадлежишь ему, ты его невольница, он имеет право сделать с тобой все, что хочет, и воспользуется этим, будь уверена!

– О! Вы не сделали такого гнусного поступка! – вскричала молодая девушка.

– Сделала, – отвечала донна Мария, заскрежетав зубами, – ты не знаешь, какое счастье испытываю я, видя тебя, белую горлицу, непорочную девушку, запачканною грязью; каждая из твоих слез искупит одну из моих горестей!

– Но разве у вас нет сердца?

– Теперь нет, давно уже оно разбито отчаянием... теперь я мщу.

У молодой девушки закружилась голова; она залилась слезами и упала к ногам своей преследовательницы с раздиравшими душу рыданиями.

– Сжальтесь! – кричала она. – О! Вы сами сказали, что у вас было сердце! Вы любили! Именем того, кого вы любили, сжальтесь, сжальтесь надо мной, бедной сиротой, которая никогда не делала вам зла!

– Нет, нет, не сжалюсь! Ко мне не имели жалости! – вскричала донна Мария.

И она грубо оттолкнула молодую девушку, но донна Розарио, уцепившись за ее платье, ползала за нею на коленях.

– Умоляю вас именем того, кого вы любили на земле, сжальтесь, сжальтесь!

– Я не люблю никого и ничего кроме мщения! – сказала куртизанка с отвратительной улыбкой. – О! Как сладостно ненавидеть; забываешь свою горесть! Слезы этой нечастной доставляют мне наслаждение!

Донна Розарио не слышала этих ужасных слов; она в сильном отчаянии продолжала плакать и умолять.

– О! – вскричала она после нескольких минут молчания. – У вас верно были дети! Вы их любили, очень любили, я в этом уверена!

– Молчи, несчастная! – закричала донна Мария. – Молчи! Не говори мне о моей дочери!

– Да! – продолжала донна Розарио. – У вас была дочь, кроткое и очаровательное существо! Вы обожали ее?

– Обожала ли я мою дочь!! – закричала Красавица.

– Умоляю вас именем этой обожаемой дочери, сжальтесь! Сжальтесь надо мной!

Донна Мария вдруг захохотала неистовым смехом и, наклонившись к молодой девушке, устремила на нее пылающие глаза.

– Несчастная! – закричала она голосом, прерывавшимся от ярости. – Какое воспоминание вызвала ты? Ты не знаешь, что именно затем, чтобы отомстить за мою дочь, гнусно похищенную у меня, я хочу сделать из тебя самое несчастное изо всех существ на земле... затем, чтобы отомстить за нее, я продала тебя Антинапоэлю!

Донна Розарио была поражена как громом, однако мало-помалу пришла в себя, медленно приподнялась и, взглянув прямо в лицо торжествовавшей куртизанке, сказала:

– У вас нет сердца, будьте же прокляты!.. Господь жестоко накажет вас... а я сумею избавиться от оскорблений, которыми вы напрасно угрожаете мне.

И движением быстрее мысли она вырвала из-за пояса донны Марии острый кинжал, который та носила постоянно с тех пор, как жила между индейцами. Красавица бросилась на нее.

– Остановитесь, – с решительностью сказала ей молодая девушка, – еще шаг и я убью себя. О! Теперь уже я вас не боюсь, я властна над своей жизнью! Я вам сказала, что Господь не оставит меня!

Взор молодой девушки был так тверд, лицо ее так решительно, что Красавица невольно остановилась.

– Вы не торжествуете теперь, – продолжала донна Розарио, – вы уже не уверены в своем мщении! Пусть этот человек, которым вы мне угрожаете, осмелится подойти ко мне, я вонжу себе в сердце этот кинжал! Благодарю вас; вам я обязана этим средством избавиться от бесчестия.

Красавица с яростью взглянула на молодую девушку, но не сказала ничего; она была побеждена.

В эту минуту в лагере послышался большой шум: кто-то торопливо приближался к палатке, в которой находились обе женщины. Донна Мария села, скрыв свое смущение, чтобы не дать заметить посторонним чувства, волновавшие ее. Донна Розарио с радостной улыбкой спрятала кинжал на груди.

ГЛАВА LXXI

Конец путешествия дона Рамона

Между тем дон Рамон Сандиас оставил Вальдивию. На этот раз сенатор был один, на своей лошади, жалкой тощей кляче, которая тащилась, потупив голову и опустив уши, и как будто во всех отношениях сообразовалась с печальным расположением духа своего господина.

Подобно рыцарям, героям старинных романов, служившим игрушкой злого волшебника и вертевшимся годами на одном месте без возможности достигнуть какой-нибудь цели, сенатор выехал из города с твердым убеждением, что он не достигнет цели своего путешествия.

Будущее вовсе не казалось ему розовым; он уехал из Вальдивии под тяжестью страшной угрозы; и потому на каждом шагу ожидал, что в него прицелится невидимое ружье из-за кустов, тянувшихся вдоль дороги.

Не будучи в силах устрашить врагов, без сомнения рассыпавшихся по дороге, своей силой, он решился подействовать на них своей слабостью, то есть снял с себя все оружие, не оставив при себе даже ножа.

В нескольких милях от Вальдивии его перегнал Жоан, который проезжая иронически поздоровался с ним, потом пришпорил лошадь и скоро исчез в облаке пыли.

Дон Рамон долго следил за ним глазами с завистью.

– Как эти индейцы счастливы! – пробормотал он сквозь зубы. – Они храбры; вся пустыня принадлежит им. Ах! – воскликнул он со вздохом. – Если бы я был на своей ферме, я также был бы счастлив!

Как он сожалел об этой ферме с белыми стенами, с зелеными ставнями и с густыми боскетами. Он оставил ее в минуту безумного честолюбия и не надеялся уже увидеть еще раз.

Странное дело! Чем более сенатор подвигался вперед, тем менее он надеялся благополучно кончить свое путешествие. Ему чудилось, что он не выйдет никогда из рокового круга, в котором он воображал себя заключенным. Когда ему приходилось ехать мимо леса или по узкой дороге между двух гор, он бросал вокруг себя испуганные взоры и шептал:

– Здесь они ждут меня!

Потом проехав лес или опасную тропинку без происшествий, вместо того чтобы радоваться, что он остался цел и невредим, он говорил, качая головой:

– Гм! Они знают, что я не могу от них ускользнуть и играют со мной как кошка с мышкой.

Между тем прошли два дня благополучно, и ничто не подтверждало подозрений и беспокойств сенатора. Дон Рамон утром проехал вброд Карампанью и быстро приближался к Биобио, надеясь достигнуть этой реки на закате солнца.

Биобио составляет границу ароканскую: эта река довольно узкая, но очень быстрая, которая спускается с гор, протекает через Кончепчьон и впадает в море, несколько на юг от Талькогуено.