– Я говорю, несчастная, что это невинное существо, которое ты преследовала как гиена, это бедное дитя, которое ты заставила терпеть невыразимую муку, твоя дочь!.. Твоя дочь, слышишь ли ты?.. Та, которую ты так любишь и которую требуешь от меня так настойчиво!..

Красавица оставалась с минуту неподвижна как бы пораженная громом. Вдруг она захохотала демонским смехом и вскричала:

– Прекрасно сыграно, прекрасно сыграно, дон Тадео! Ей Богу! С секунду я думала, что ты говоришь правду, что эта тварь действительно моя дочь!

– О! – прошептал дон Тадео. – Эта кровожадная женщина не узнает свое дитя, у нее нет сердца, если ничто не говорит ей, что эта несчастная, которую она приносит в жертву своему постыдному мщению, ее дитя!

– Нет, я тебе не верю, это невозможно! Господь не допустил бы такого великого преступления!.. Что-нибудь предупредило бы меня, что это моя дочь.

Красавица бегала взад и вред как хищный зверь, произнося невнятные крики и беспрестанно повторяя глухим голосом:

– Нет! Нет! Это не моя дочь! Бог не допустил бы меня до этого...

Сильное чувство ненависти невольно овладело доном Тадео при виде этой неизмеримой горести; он также хотел мстить.

– Безумная, – сказал он. – Это дитя, которое я похитил у тебя, не имело ли каких-нибудь примет, по которым тебе возможно было бы узнать ее; ты, ее мать, должна это знать.

– Да! Да! – сказала донна Мария тихим и прерывистым голосом. – Сейчас, сейчас...

И, бросившись на колени, она наклонилась к спящей донне Розарио и с живостью сбросила мантилью, покрывавшую ее шею и плечи. Вдруг она испустила отчаянный крик:

– Дитя мое! Это она! Это мое дитя!

Она приметила три черные родинки на правом плече молодой девушки. Вдруг все члены ее задрожали, лицо странно вытянулось, глаза неизмеримо раскрылись и как будто хотели выскочить из своих орбит; она крепко прижала обе руки к груди, испустила глухое хрипение, походившее не рев, и грохнулась на землю с отчаянием, которого невозможно передать.

– Дочь моя! Дочь моя! О, я спасу ее! – восклицала она. Она ползала у ног бесчувственной девушки, и с неистовством целовала ей ноги.

– Розарио! Дочь моя! – кричала она голосом, прерывавшимся от рыданий. – Это я, мать твоя! Узнай меня! Боже мой! Она меня не слышит, она мне не отвечает! Розарио! Розарио!

– Это ты ее убила, – бесстрастно сказал ей дон Тадео, – бесчеловечная мать, холодно подготовившая бесчестье своего ребенка. Лучше пусть она не пробуждается никогда! Лучше пусть она умрет прежде чем ее осквернят нечистые поцелуи человека, которому ты предала ее!

– Ах! Не говори таким образом! – вскричала донна Мария, с отчаянием ломая себе руки. – Она не умрет! Я этого не хочу! Она должна жить! Что буду я делать без моего ребенка? Я спасу ее, говорю я тебе!

– Слишком поздно!

Донна Мария вскочила и пристально взглянула на дона Тадео.

– Я говорю тебе, что спасу ее! – повторила она глухим голосом.

В эту минуту раздался лошадиный топот.

– Вот Антинагюэль! – сказал с ужасом дон Тадео.

– Да, – отвечала она голосом резким и решительным, – но какое мне дело до приезда этого человека! Горе ему, если он дотронется до моего ребенка...

Занавес палатки вдруг приподнялся. Явился Антинагюэль. За ним следовал воин с факелом в руке.

– Э! Э! – сказал вождь с иронической улыбкой. – Кажется я пришел кстати.

С легкостью, которой удивился даже дон Тадео, Красавица так изменила свое лицо, что Антинагюэль не возымел ни малейшего подозрения об ужасной сцене, которая только то происходила.

– Да, – отвечала она улыбаясь, – брат мой пришел кстати.

– Сестра моя имела со своим супругом удовлетворительный разговор?

– Да, – отвечала она.

– Хорошо; Великий Орел белых – воин неустрашимый; крики женщины не могут его тронуть; скоро окасские воины испытают его мужество.

Этот грубый намек на участь, которая для него готовилась, был понят доном Тадео.

– Люди моего характера не пугаются напрасных угроз, – отвечал он с презрительной улыбкой.

Красавица отвела вождя в сторону.

– Антинагюэль, брат мой, – сказала она тихо, – мы были воспитаны вместе.

– Сестра моя хочет просить меня о чем-нибудь?

– Да, и для собственной своей пользы, брат мой хорошо сделает, если согласится на мою просьбу.

Антинагюэль взглянул на нее.

– Говорите, – сказал он холодно.

– Я сделала все, чего желал мой брат. Вождь утвердительно наклонил голову.

– Эту женщину, которая ему сопротивлялась, – продолжила она с неприметным трепетом в голосе, – я выдала ему беззащитной.

– Хорошо.

– Брату моему известно, что бледнолицые знают разные секреты?

– Да...

– Если брат мой хочет, я выдам ему эту женщину не такую холодную и неподвижную...

Глаза индейца сверкнули странным блеском.

– Я не понимаю моей сестры, – сказал он ей.

– Я могу, – отвечала Красавица с намерением, – в три дня так изменить эту женщину, что она будет так же любезна и так же предана моему брату, как до сих пор он видел ее непослушной, злой и упорной.

– Сестра моя сделает это? – сказал он недоверчиво.

– Сделаю, – отвечала донна Мария решительно. Антинагюэль размышлял несколько минут; Красавица внимательно рассматривала его.

– Зачем сестра моя ждала так долго? – возразил он наконец.

– Затем, что я не думала, чтобы необходимость могла заставить меня прибегнуть к этому.

Индеец задумался.

– Впрочем, – прибавила Красавица равнодушно, – я говорю таким образом из дружбы к моему брату; если мое предложение ему не нравится, он вправе отказаться от него.

Когда она произносила эти слова, внутренний трепет пробегал по всему ее телу.

– И ты говоришь, что нужно три дня для совершения этой перемены?

– Три дня.

– Это очень долго.

– Стало быть, брат мой не хочет ждать?

– Я этого не говорю.

– Как же поступит брат мой?

– Антинагюэль вождь мудрый, он будет ждать. Красавица встрепенулась от радости; если бы вождь отказал, она решилась заколоть его кинжалом, рискуя быть убитой сама.

– Хорошо, – сказала она, – брат мой может положиться на мое обещание.

– Да, – отвечал вождь, – молодая девушка больна; лучше пусть она выздоровеет... она будет женой вождя.

Красавица улыбнулась с неописанным выражением. Дон Тадео, услыхавший эти слова, нахмурил брови.

– Пусть Великий Орел белых следует за мной, – продолжал Антинагюэль, – чтобы я вверил его надзору моих воинов, если он не предпочтет дать мне свое слово, как уже сделал однажды...

– Нет, – лаконически отвечал дон Тадео.

Оба вышли из палатки. Антинагюэль приказал своим воинам караулить пленника и сел перед огнем.

Мы уже имели случай заметить, что ароканы чрезвычайно суеверны, так же как и все другие индейцы; они верят с величайшей легкостью чудесам, которые обещают им совершить белые, это объясняет легкость, с какою Антинагюэль согласился на трехдневную отсрочку, которой потребовала Красавица.

С другой стороны индейцы, хотя имеют решительную наклонность к испанским женщинам, не сладострастны по природе; привыкнув обращаться с женщинами как с существами низшего разряда, они считают их рабынями и в своей слепой гордости предполагают, будто они должны быть слишком счастливы, пользуясь их добрым расположением. Антинагюэль любил дону Розарио и, по причине этой самой любви, не прочь был добиться взаимности, это льстило его гордости и возвышало его в собственных глазах.

Еще одно обстоятельство было в пользу молодой девушки: токи вернулся в лагерь в лучшем расположении духа, потому что его экспедиция имела благоприятные результаты, которых он не смел ожидать. Приехав в лагерь чилийцев, он нашел генерала Фуэнтеса, который командовал войсками вместо дона Грегорио, уехавшего в Сантьяго, куда народ призвал его принять временно сан президента республики в отсутствие дона Тадео.

Фуэнтес был человек характера кроткого и благосклонного; он принял токи почетным образом; оба долго разговаривали. Разговор их кончился тем, что все окасские пленные, кроме заложников, взятых доном Грегорио, были освобождены чилийцами; со своей стороны, Антинагюэль обязался освободить через неделю дона Тадео, уверяя, что он находится под караулом далеко в Кордильерах.