Весь живший в этой местности люд носил на себе отпечаток нищеты в самом ужасном, отвратительном ее виде. Тут вечно грабили и резали друг друга, хотя тоже признавали Бога. Женщины и девушки каждый день бормотали молитвы перед статуей Бога-Отца, украденной в какой-то церкви. Но эта поломанная, забрызганная грязью статуя не раз уж валялась на земле во время ссор и драк. Много высыпало любопытных посмотреть на спутников Клер-де-Люня, но они не позволяли себе никаких оскорблений по отношению к ним, а, напротив, даже кланялись.
Это было такое место, что его боялась сама полиция; отряды солдат ничего тут не могли сделать и должны были уйти.
Граф и капитан, несмотря на всю свою храбрость, вошли сюда, чуть не дрожа, но Клер-де-Люнь и Дубль-Эпе шли совершенно спокойно. Они всех здесь знали и пользовались уважением.
— Вот мы и пришли, — объявил Клер-де-Люнь, подходя к дому посредине отвратительной площади. — Я сейчас скажу ожидающей вас особе; если только вы не хотите войти сами?
— Нет, нет! Мы здесь подождем, — отвечал дю Люк. Клер-де-Люнь шепнул что-то одному, шедшему за ними по пятам человеку; тот утвердительно кивнул головой и вошел в гадкую землянку.
По знаку Клер-де-Люня собравшаяся толпа любопытных разбежалась. Во Дворе Чудес, казалось, никого не было, а между тем из каждого окна, из щели каждой двери за ними следили и на них смотрели. Самая тишина Двора таила в себе что-то пугающее. Напрасно успокаивали графа и капитана Клер-де-Люнь и Дубль-Эпе, наши герои не отходили друг от друга и не отнимали рук от эфесов своих шпаг.
Клер-де-Люнь и его адъютант поговорили шепотом между собой, и Дубль-Эпе пошел к хижине с еловой веткой над дверьми, означавшей, что это трактир.
Как только Дубль-Эпе вошел туда, все грязные посетители мигом выбежали, толкаясь в дверях. Через четверть часа оттуда вышел человек, закутанный в плащ и в надвинутой на глаза шляпе.
Он хотел поклониться графу, но Клер-де-Люнь остановил его.
— Господа, — сказал он, — не забудьте, что мы здесь в разбойничьем притоне; не показывайте вида, что вы друг друга знаете. Вон Дубль-Эпе делает мне знак, что нашел удобное место, где вы могли бы переговорить без свидетелей.
Действительно, Дубль-Эпе звал их в трактир.
— Пока вы будете говорить там втроем с капитаном, — прибавил Клер-де-Люнь, — мы вас покараулим.
— Так пойдемте, если вам угодно, — предложил Оливье незнакомцу.
Тот молча поклонился в знак согласия, и они вошли втроем с Ватаном в душную, засаленную комнату.
Клер-де-Люнь зажег факел и воткнул его в железный обруч, приделанный к стене.
Когда он ушел, незнакомец сбросил плащ и шляпу.
— Здравствуйте, граф! Вы не ожидали, конечно, встретить меня здесь?
— Вы, мсье де Лектур! — с удивлением вскричал граф.
— Сейчас все вам объясню; но, извините, я, кажется, не имею чести знать…
Он взглянул на капитана.
Оливье рекомендовал его как друга, от которого не имеет тайн. Де Лектур сказал, что много слышал о капитане от герцога Делафорса. Капитан отвечал, что ему в сущности все равно до всех партий на свете; что его дело — только наносить или получать удары, а главное, наживать деньги; что он на пять месяцев обязался служить гугенотам и не изменит им, хотя в былое время они его раз чуть было не повесили.
— Так вы, по-моему, сделали удачную ставку, присоединившись теперь к нам, — произнес, смеясь, де Лектур.
— И я думаю так же, — согласился капитан.
— Я вам сейчас все объясню. Вы говорите на каком-нибудь иностранном языке?
— Я говорю на всевозможных европейских языках, — отвечал капитан.
— А я, — сообщил граф, — на испанском, итальянском и английском.
— Так будем говорить по-английски, — продолжал де Лектур. — Я должен передать вам серьезные вещи, господа. Десять дней тому назад был большой совет вождей партии под председательством герцога де Рогана. Король, то есть его министр де Люинь, забывая услуги, оказанные протестантами Франции, все больше и больше притесняет нас, понемногу отнимая привилегии, данные нам Нантским эдиктом. Нас хотят довести до полного возмущения и заставить употребить силу против силы. Пора положить конец этим несправедливостям и напомнить Людовику Тринадцатому, что он своим троном обязан именно гугенотам, которых так теснят!
— Так готовится война? — спросил граф дю Люк.
— Да; но я еще не все вам сказал. У нас много надежных крепостей, особенно, например, Монтобан и Ла-Рошель; много прольется крови, пока их у нас отнимут. Но прежде, нежели окончательно поднять знамя бунта, мы сделаем еще последнюю попытку, и в этом случае рассчитываем на вас, граф, и на вас, капитан.
— Что же надо делать? — поинтересовались оба.
— Я уж два дня в Париже…
— А мы до сих пор ничего не знали?
— Я скрывался; меня преследовала полиция; я бы непременно попал ей в руки, но меня выручил один славный малый, хотя он глава всех парижских Тунеядцев. Это Клер-де-Люнь. Лет двадцать тому назад я спас его от петли за какую-то проделку; он не забыл этого и спрятал меня от моих преследователей во Дворе Чудес, куда ни один дозорный не решится прийти искать кого-нибудь.
— Но кто же этот таинственный Клер-де-Люнь? — полюбопытствовал Оливье.
— Да все тот же шевалье де Ларш-Нев, которого вы знаете, друг мой, — отвечал капитан.
Графа заметно покоробило; но когда Ватан и де Лектур объяснили ему, какой это бескорыстно благодарный и добрый малый, несмотря на все свои недостатки, он примирился с ним в душе.
— И моя голова оценена, как и голова герцога, — продолжал де Лектур, — и хотя не так же дорого, но сумма, которую за нее назначают, все-таки может соблазнить какого-нибудь негодяя. Клер-де-Люнь это знал и тем не менее спас меня.
— О, это меня окончательно с ним мирит! — вскричал Оливье.
— Так возвращаюсь к нашему делу, господа, — проговорил де Лектур. — Совет решил поручить вам одно предприятие, которое могло бы помочь избежать кровопролития и вместе с тем навсегда избавить нас от постыдного ига. Герцог де Роган получил все ваши депеши, граф, и знает, что вы оказали огромные услуги. Вы склонили многих влиятельных дворян нашей партии принять деятельное участие в настоящих событиях, то есть отстаивать интересы своих собратьев.
— Действительно, мне посчастливилось устроить это.
— Как велико число тех, кто готов дать отпор двору?
— Их шестьдесят человек.
— Они готовы действовать всеми средствами?
— Всеми, даже взяться за оружие.
— А на скольких из них можно вполне положиться?
— На всех.
— Ого! Да это значительно облегчает дело. А кроме них, есть у вас под рукой люд помельче… Как бы вам сказать?.. Вроде нашего приятеля Клер-де-Люня, например?
— Есть, только это уж по части капитана Ватана.
— Я набрал довольно порядочное число молодцов, — сказал капитан, поклонившись. — Если у них немножко горяча кровь и легка нравственность, так зато они чужды всяких предрассудков. Я за них, как за себя, ручаюсь.
— Ого! Это отлично. И много у вас этих неоцененных шалопаев, любезный капитан?
— Триста двадцать один человек.
— Прекрасно!
— Надеюсь еще увеличить их число, — скромно добавил капитан. — Париж неисчерпаем в этом отношении.
— Это правда. Так вот в чем дело: Людовик Тринадцатый, как вам известно, страстный охотник. Его любимые места — Сен-Жерменский замок с его громадным лесом и не то домик, не то мельница, которая называется Версалем; это милях в пяти от Парижа. Знаете вы Версаль?
— Нет, — ответил Оливье.
— Я знаю, — произнес капитан. — Это холмистое пустое место.
— Да, и совершенно лишенное воды.
Сказав это, де Лектур подошел к двери и отворил ее, чтобы удостовериться, что никто их не подслушивает.
— Никого нет, — сообщил он, понижая голос. — На короля находят минуты грусти и отвращения ко всему; тогда он уезжает из Сен-Жермена, совершенно бросает двор и целые недели проводит в Версале. Поняли вы меня, господа?