После традиционных приветствий я объясняю им по-арабски, что мы вынуждены были стать здесь на якорь из-за встречного ветра и для починки снастей.

Сержант заявляет с важным видом, что должен осмотреть судно. Нет ничего проще — я приглашаю его в лодку, и Кадижета даже расстилает на переднем сиденье свой тюрбан. Но в последнюю секунду сержант посылает вместо себя солдата, а сам остается на берегу с верблюдами. Оказавшись в одиночестве среди черных людей непонятной расы, египтянин явно чувствует себя не в своей тарелке, и по мере того, как мы приближаемся к «Альтаиру», его страх все возрастает. Я очень рассчитываю, что это помешает ему осмотреть судно как следует. Да и что он может сделать?

Если он будет настаивать на том, чтобы открыть закупоренный груз, мы тотчас же снимемся с якоря и высадим его на противоположном берегу. Правда, сержант может открыть с берега стрельбу, но благодаря попутному ветру мы в мгновение ока удалимся на безопасное расстояние. Поэтому я поднимаюсь на борт «Альтаира» с легким сердцем. Я сразу же вижу, что Юсуф подготовился к встрече пограничников. Он расстелил парус поверх бидонов, и все матросы усердно занялись его починкой.

Я тотчас же отвожу пограничника в машинное отделение. Оказавшись в темном чреве судна, он окончательно теряет присутствие духа и, спотыкаясь, пробирается в носовую часть, где брезжит чуть больше света. Но тут перед взором солдата предстает Кадижета, небрежно смазывающий лезвие своей джамбии. Затем египтянин наступает на что-то мягкое — разбуженный Раскалла вскакивает и бросается на него с кулаками. Обезумевший от страха солдат мчится к выходу, не разбирая дороги. Пробегая по палубе, он наступает на парус, под которым спрятана контрабанда, но ничего не замечает, одержимый одной-единственной мыслью — скорее вернуться на берег. Я предлагаю ему чаю, но он уже уселся в лодку. Я доставляю его к сержанту и показываю ему на прощание свой карантинный патент. Но пограничник не умеет читать, и мне приходится написать на клочке бумаги сведения о судне для его начальства. Я сочиняю: итальянский парусник, направляющийся из Могадишо в Палермо. Капитано: Данте Алигьери. Пироскафо[31]: «Виргилий» и т. д.

Пограничники садятся на верблюдов и продолжают свой путь к северу. Вечером они будут уже в Суэце. Я радуюсь, что все обошлось. Если бы я высадил солдата на другом берегу, то не смог бы больше появляться в этих краях. Но Юсуф, благодаря своей находчивости, нашел выход из положения.

— Если бы он упирался, — спокойно говорит он, — пришлось бы пристрелить обоих, а затем утопить всех, и людей, и животных.

В этих словах проявляется грубая воинственная натура данакильца. Что стоит для него убить человека или умереть самому, если речь идет о защите своего племени, своей семьи или своего добра. Бедуин, не колеблясь прикончит любого, кто будет покушаться на его ягненка стоимостью в десять франков.

Юсуф печется обо мне как родная мать, когда я болен; он, не раздумывая, отдаст свою жизнь, чтобы вызволить товарища. Но, если на него нападают, он готов на все, чтобы уничтожить врага.

Все его сородичи таковы, но в Юсуфе эта черта особенно поражает из-за его всегдашней мягкости и чувствительности. Подобные противоречия не понять тем, кто никогда не пытался заглянуть в душу этих первобытных людей. До чего же нелепо судить туземцев по нашим законам! Для них следует создать особый, соответствующий их обычаям кодекс.

Мы прячем пирогу за скалой, и Мола садится в кустах, чтобы следить за берегом во время нашего отсутствия. Я тотчас же снимаюсь с якоря, чтобы не вызывать у пограничников подозрений. Мы проводим весь день в открытом море и возвращаемся только к четырем часам. Мола сообщает, что все спокойно и никто больше не приходил.

Вскоре на севере появляются два паруса — большая палубная шлюпка, похожая на рыбацкий баркас, и небольшая лодка. В шлюпке находятся матросы в голубых рубахах и белых колпаках, а в лодке сидят Ставро и Горгис.

Когда я рассказываю им об утреннем происшествии, они меняются в лице — я и не ожидал, что они так перепугаются. Им всюду мерещатся засады и облавы, и они наперебой принимаются расписывать мне воображаемые ужасы, которые может повлечь встреча с пограничниками. Но мне не страшно. Правда, я возвращаюсь домой налегке, в то время как они еще два-три дня будут бороздить воды залива, прежде чем встретятся с караваном верблюдов.

Мы перебрасываем груз в мгновение ока и расходимся, не теряя времени на лишние слова. Через час оба парусника исчезают на горизонте, и я остаюсь в море один, избавленный от бремени груза и забот.

Восемь дней спустя мы прибываем в Массауа, где я получаю известие о том, что груз благополучно прибыл на место назначения. Значит, встреча с пограничниками осталась без последствий.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

XX

Таинственный пассажир

Окрыленный первым успехом, Горгис наконец решается доверить мне крупную сумму для важного дела.

В Джибути Мэрилл тоже горит желанием оказать мне финансовую помощь, в которой я уже не нуждаюсь. Однако в знак признательности за то, что он поддержал меня на первых порах, я делаю его своим компаньоном. Он может мне пригодиться, так как безвыездно живет в Джибути. Недавно он получил письмо из Египта от некого Троханиса, который предлагает поставлять ему гашиш. Разумеется, Мэрилл ответил отказом, ибо мы почуяли здесь подвох. Но это странное предложение не очень-то меня удивило. В Джибути столько греков, в свое время торговавших гашишем и, возможно, торгующих им по сей день; кто-то из них, возможно, разговорился со случайным попутчиком и рассказал о наших с Мэриллом делах. Это представляется мне вполне вероятным.

Получив телеграмму от Тернеля, я решил немедленно ехать в Бомбей. Он сообщает мне, что нашел способ регулярно осуществлять транзитные перевозки шарраса через Индию, и просит денег для покупки товара в Туркестане.

Добравшись до Адена на «Альтаире», я оставляю парусник на рейде вместе со всей командой и пересаживаюсь на английское почтовое судно «Мальва», следующее в Бомбей.

Я впервые путешествую как пассажир на английском пакетботе. Мои предыдущие недолгие рейсы на судах королевского флота носили своеобразный характер и не позволяли мне разглядеть подробности быта на English Mails. Мое прибытие на собственной шхуне, легкая пирога, доставившая меня с багажом на борт, и, кроме того, черная свита сразу же выделили меня из толпы пассажиров и вызвали ко мне симпатию у влюбленных в море англичан. В Джибути на любом французском судне отношение ко мне было бы совершенно другим — меня бы тотчас же сочли за выжившего из ума чудака, а вид моего парусника не произвел бы на завсегдатаев бара ни малейшего впечатления.

Меня особенно восхищает непосредственность и простота респектабельных англичан, резвящихся, как дети, когда мы выходим в море. Они ничуть не боятся показаться смешными и с самым серьезным видом присутствуют при невообразимых сценах. Так, две пожилые дамы затеяли бега деревянных лошадок и увлеченно дергают их за ниточки. Подобное зрелище вызвало бы у моих соотечественников приступ гомерического смеха. А вот престарелый джентльмен, который изо дня в день в течение часа скачет, обливаясь потом, через веревку вместе с маленькими девочками. Никто и не думает улыбаться, глядя на старого младенца, который занимается физкультурой ради гигиены.

Но к ужину все эти бесхитростные люди, следуя обычаю, облачаются в нарядную одежду и преображаются. Каждый занимает место, соответствующее его положению, и общается только с представителями своей касты. Офицеры в парадных мундирах, чопорные джентльмены в смокингах, юные и старые леди с чудовищными декольте торжественно восседают за столами, возглавляемыми судовыми офицерами.

Я не подумал захватить с собой смокинг, но даже если бы он у меня был, это ничего бы не изменило. Я надеваю к ужину свой самый красивый костюм из белого полотна и чувствую себя среди людей в черном как фасолина, затесавшаяся среди кофейных зерен. Я жду, что главный стюард, важный, как вестминстерский церемониймейстер, подойдет ко мне и, окинув меня презрительным взглядом, выведет из зала, но он молча, скупым жестом указывает мне на свободное место в конце стола. Никто не косится на меня, как на белую ворону — видимо, шхуна подняла мой престиж в глазах англичан, придающих огромное значение спорту.