На рассвете начинает появляться город, окутанный голубоватой дымкой, — проснувшиеся хозяйки принялись разводить огонь в печи и готовить завтрак. Воздух прозрачен, и море отливает перламутром.

Мукалла прижимается к горе, ее белые с розовым оттенком дома смотрят на море своими маленькими решетчатыми окнами поверх плоских крыш. В спокойной воде меж спящих фелюг дрожат отражения стройных минаретов.

На узкой полоске пляжа мужчины совершают утреннее омовение и, преклонив колени на влажном песке, твердят слова молитвы.

Все приходит в движение, когда я включаю двигатель, чтобы подойти к причалу. Сбегается толпа зевак, привлеченная видом судна с непривычной оснасткой.

Причалив, я схожу на берег, и тут же меня окликает по имени какой-то человек:

— Как дела, Абд-эль-Хаи?

Я узнаю своего старого знакомого из Обока, араба, торгующего чем придется. Небольшое судно, принадлежащее его брату, время от времени доставляло его товары, когда он отправлялся в залив Таджуры. Я всегда подозревал, что Мокбель — так зовут моего приятеля — со своим братом занимаются более прибыльным делом под видом мелкой торговли.

— Ты уехал из Обока насовсем? — спрашиваю я.

— Да нет… То есть мой брат по-прежнему там. Я приехал, потому что Мукалла — моя родина, и я не был здесь пять лет. Я отправился сюда, чтобы отдохнуть и жениться, потому что моя последняя жена не может родить мне детей.

Мокбель рассказывает собравшимся зевакам, что я мусульманин, легендарный Абд-эль-Хаи, и толпа сразу же теряет ко мне интерес и быстро рассеивается. Нахальные мальчишки провожают меня любопытными и почтительными взглядами, в то время как Мокбель ведет меня к себе домой. Он держит меня за руку, чтобы все видели нашу близость, и вскоре опять примется набивать мне цену.

Благодаря ему мне удается быстро договориться с одним из баньянов о продаже бензина. В то время как матросы выгружают товар, я вынужден отправиться к Мокбелю на обед, спешно приготовленный в мою честь.

Здешние женщины, кроме жен богатых арабов, ходят дома с открытым лицом, дочери хозяина и тем более служанки не носят покрывал.

В доме Мокбеля немало женщин-рабынь африканского происхождения. Столь многочисленный штат прислуги не соответствует скромному положению мелкого торговца, за которого выдает себя мой приятель. Вскоре я догадываюсь об истинном роде занятий Мокбеля и его брата. Все эти женщины — не что иное, как товар, которым он пользуется сам в ожидании покупателей.

Мы находимся на аравийской земле, вдали от глупцов-неверных, и ему не пристало притворяться, занимаясь столь почетным ремеслом.

Мокбель рассказывает мне, как ему поставляют живой товар. Его брат с помощью двух кузенов привозит девушек из Эфиопии или Судана в качестве законных жен. Женщины путешествуют под вуалью, как благородные дамы, прижимая к груди, для отвода глаз, арабских младенцев, в сопровождении одной-двух служанок и старухи-арабки с открытым лицом, которая играет роль матери. Таким образом, за один раз без труда привозят трех-четырех рабынь. Их доставка обходится всего лишь в стоимость железнодорожного билета.

Разумеется, женщины, как и подавляющее большинство рабов, добровольно соглашаются на обман и скорее предпочтут умереть, чем оказаться в руках белых людей, этих исчадий ада, страх перед которыми передается им с молоком матери.

XIV

Ключ к тайне

Между делом я рассказываю Мокбелю о недавней высадке на острова Куриа-Муриа. Он сразу затихает и отвечает на все мои вопросы односложно и коротко, словно желая уклониться от разговора.

— Ты, конечно, знаешь, — внезапно спрашиваю я, — об острове Сода?

— Да, я о нем слышал. Это проклятый остров, лучше туда не заглядывать… Его тень приносит несчастье.

— Вот как! — продолжаю я, — я был там и видел в расселине скалы очень мрачные вещи.

И тут же у меня за спиной кто-то шепчет или скорее вздыхает:

— Бисмиллахи ар-рахмани ар-рахим!.. (Во имя Бога милостивого и милосердного!)

Я оборачиваюсь и вижу старого суданца, сидящего в дверном проеме. Видимо, он слушает нас уже некоторое время.

— Ступай прочь, Матар, — грубо говорит ему Мокбель. — Зачем ты подслушиваешь?

— Я хочу узнать о сыне…

Мокбель вскакивает с места и, не давая старику закончить фразу, наступает на него с угрожающим видом. Суданец убегает.

— Этот бедняга — сумасшедший, да смилостивится над ним Аллах! Он попал к нам давно, еще когда был жив мой отец, и тронулся умом после того, как его сын утонул в море во время рыбной ловли, как раз около тех островов, о которых ты рассказывал.

Я делаю вид, что не придаю значения этому происшествию, и перевожу разговор на другую тему. Но Мокбель никак не оправится от пережитого волнения.

Вернувшись на судно, я посылаю суданца Ахмеда Бакета за Матаром, наказав ему во что бы то ни стало привести старика. В десять часов он возвращается вместе с Матаром.

Я жду, пока старик освоится в непривычной обстановке. Он пьет чай среди матросов, а затем я отзываю суданца на корму вместе с Ахмедом Бакетом, к которому он питает слабость из-за его возраста — примерно столько же лет, говорит он, было бы сейчас его сыну.

Разумеется, я попросил всех не упоминать о зловещих находках на острове Сода.

Но старый суданец сам начинает рассказ, словно размышляя вслух. Вот что он нам поведал:

— Мы выехали из Мукаллы рано утром до рассвета на паруснике Мокбеля. На борту было пятеро пассажиров — четыре женщины и юноша. Команда состояла из четырех арабов и нас с сыном, которому было тогда двенадцать лет. Я был накудой, ибо хорошо знал море, проплавав двадцать лет на большой фелюге Базоры, богатого судовладельца из Адена. Он определил меня к Мокбелю неизвестно зачем, и мой сын последовал за мной. Мой новый хозяин поместил меня вместе со своим братом на судно, совершавшее рейсы в Обок и Таджуру. Мы часто доставляли рабов в Маскат и даже в Бендер-Аббас, что в глубине Персидского залива.

В тот раз мы возвращались из Мукалы, где Мокбель купил пятерых рабов — наших пассажиров — с торгов.

Вечером мы шли, как обычно, вдоль берега, высматривая место для стоянки, а днем удалялись в открытое море.

В тот день мы были очень далеко от суши, но рассчитывали провести ночь на островах Куриа-Муриа. Около полудня мы увидели странный корабль, приближавшийся к нам на большой скорости. Он напоминал большую рыбу. Мокбель перепугался, решив, что это английский военный корабль пограничной охраны. Что было делать? Надо было смириться с неизбежностью. Странный корабль подошел вплотную и зацепил нас баграми. Мы увидели европейцев в офицерских фуражках, с нашивками на рукавах… Переводчик-эфиоп обратился к нам на нашем языке с вопросом, кто хозяин судна. Побелевший от страха Мокбель указал на меня пальцем. Я не стал протестовать против такой чести. Меня тотчас же отвели внутрь корабля, где я предстал перед высоченным человеком, видимо, командиром. Пристально глядя на меня своими голубыми глазами, он спокойно сказал, что не причинит нам зла, если мы подчинимся его приказам. Мы должны вернуться в Мукаллу, взять на борт ящики с бензином и без промедления доставить их на острова Куриа-Муриа. Можно ли было отказываться в нашем положении?

Однако я возразил ему, что у нас очень капризные пассажиры, которым это не понравится. В ответ он расхохотался, давая мне понять, что отлично знает, каких пассажиров мы везем, и заверил меня, что будет присматривать за ними до нашего возвращения. Когда во время пересадки пассажиров он заметил моего сына и понял, что я — его отец, так как мы с ним были очень похожи, он заявил: «Этот тоже останется с нами, пока ты не вернешься, и его голова будет залогом твоей верности. Я дам тебе своего переводчика, чтобы он сделал для меня покупки в Мукалле. Если кто-нибудь из вас скажет на берегу хоть слово о том, что видел, твой сын и так называемые пассажиры будут расстреляны».

Затем он сказал что-то переводчику на непонятном языке — не по-английски, видимо, давая распоряжение. В последний момент он передумал. Рабы остались с нами, и только мой сын поднялся на борт дьявольского корабля. Переводчик передал распоряжение оставить рабов на острове Сода, возле которого мы находились, так как в Мукалле нам предстоит взять тяжелый груз.