Серый от дождя горизонт по-прежнему окутан черными тучами.
Около полудня перед нами появляются какие-то сваи, которые я поначалу принял за обломки погибшего судна и чуть было не повернул в сторону открытого моря, чтобы избежать той же участи. Однако, сверившись с лоциями, я вижу, что это всего лишь приспособление для рыбной ловли, используемое местными жителями. К огромным сваям, установленным на илистом дне, привязывают сети. Естественно, лоции рекомендуют обходить их стороной. Большому судну они не страшны, а наше рискует получить серьезные повреждения.
Внезапно впередсмотрящий, еще утром забравшийся на мачту, испускает долгожданный крик: «Земля!»
Вскоре из тумана возникает город. Мы приближаемся к Бомбею. К моему великому изумлению, мы подходим к берегу именно там, где я рассчитывал. Эта неожиданная удача, которой мы обязаны случаю, поднимает мой авторитет в глазах экипажа, убежденного, что именно мое искусство позволило нам расстроить козни злых духов.
Я направляю судно ко входу на рейд. Глядя на сваи, я убеждаюсь, что встречное течение достигает скорости в несколько узлов. Мне приходится запустить двигатель, и все же судно продвигается с трудом, несмотря на то, что дует довольно сильный бриз.
Наконец после часовой борьбы с течением нам удается обогнуть риф Пронг. Теперь мы следуем вдоль частокола свай, и, если бы в эту пору были раскинуты сети, трудно сказать, что стало бы с нашим винтом.
Мы движемся на небольшой глубине в мутной воде почти вслепую. Это очень неприятное ощущение, поскольку мы привыкли по цвету воды еще издали угадывать отмели и рифы.
И вот слева открывается картина порта и города, омытых дождем. Хаотически разбросанные постройки с башнями и колоколенками виднеются из-за деревьев. Невероятный красный цвет крыш еще более подчеркивает безвкусицу вычурных дворцов. Там и сям арековые пальмы гнутся на ветру, а дальше, до прокопченного горизонта простирается лес подъемных кранов и элеваторов.
Огромное облако подкрадывается к городу, словно гигантская улитка, волоча за собой черную пелену дождя. На нас обрушивается теплый ливень, прячущий порт от глаз. Но я успел запомнить местонахождение маяка Сан-Рок, установленного на рифе, и держу на него курс, чтобы стать на якорь и дождаться утра. Близится ночь, и мне бы не хотелось блуждать по этой быстрой реке с капризным течением, озаренной мерцающим светом разноцветных огоньков, значение которых мне неизвестно.
Я мечтал о сказочной Индии с волшебными пейзажами, и что же я увидел в действительности? Мутная река, дождливое небо, ревущие сирены и закопченный город.
Звон колокольчиков доносится из темноты, и по правому борту вырисовывается черный силуэт сампана[16] с бамбуковой хижиной на палубе. Мы проходим в нескольких метрах от лодки, и я вижу разведенный очаг, вокруг которого собрались индийские матросы. Судя по их спокойному виду, непогода и страшный ливень им нипочем.
Сампан стоит на якоре; значит, я оказался на якорной стоянке. Я останавливаю судно и отдаю два якоря, так как течение может изменить свое направление.
Ливень бушует всю ночь. Моя каюта затоплена водой, всюду течет, и до утра мы законопачиваем самые большие ватервейсы.
Сегодня — 6 сентября; день выдался пасмурный и серый, и небо сливается с грязной водой.
Начинается прилив, и течение несется к берегу. Нужно поднимать якорь и идти к порту.
Большие пароходы разбросаны по бесконечному рейду; мне приходится включить двигатель, чтобы справиться с коварным течением.
Я не знаю, куда поставить судно, и, стараясь привлечь к себе внимание, водружаю флаг и, подобно другим судам, указывающим свою национальную принадлежность при входе в порт, передаю четырьмя флажками название нашего порта приписки: «Джибути».
Тотчас же сзади появляется таможенный катер, и я останавливаю судно. Английский офицер окликает меня в рупор и спрашивает, действительно ли наш парусник называется «Альтаир». Не дожидаясь ответа, он подходит к судну.
Что означает подобный прием? Неужели слух обо мне донесся даже до Индии, и мое суденышко водоизмещением в тридцать шесть тонн с нетерпением ждут в одном из самых больших портов империи?
Английский офицер не поднимается на борт. Он снисходительно заговаривает со мной по-английски, не сомневаясь в том, что я должен его понимать. Разве можно не знать английский язык? Он говорит очень быстро, но даже если бы он говорил медленно, я понял бы ничуть не больше. Но в случае необходимости человек становится более сообразительным: он машет рукой в сторону рейда и произносит слово down — значит, я должен пришвартоваться среди местных парусников.
Я бросаю в ответ с достоинством all right[17] без малейшего акцента, мы машем друг другу рукой, и катер удаляется в сторону большого парохода, который величественно входит в порт. Швартуясь у причала среди фелюг и сампанов, я спрашиваю себя с некоторой тревогой, каким образом власти заранее узнали название моего судна.
Мы становимся на якорь среди индийских судов с бамбуковыми хижинами. Не проходит и получаса, как великолепный, сияющий, начищенный медью катер становится рядом с нами. В катере сидят краснолицые блондины в форме.
Трое английских офицеров поднимаются на борт «Альтаира», и один из них без всяких вступлений требует у меня документы. Я вручаю ему свое свидетельство, безуспешно пытаясь произнести что-нибудь внятное по-английски. Трое англичан, напротив, говорят со мной удручающе небрежно, не обращая внимания на то, доходят ли до меня их разъяснения. Кажется, им не к чему придраться, и они уходят, а я провожаю их со вздохом облегчения. Я вынес из их речей лишь неоднократно повторенное слово «доктор» — видимо, сейчас явится санитарная служба.
В самом деле, вскоре появляется еще один катер под желтым флагом. В нем также сидят люди в форме, но на сей раз никаких блондинов. Врач-индиец устало поднимается на судно, молча щупает пульсы, бесцеремонно трогает самые сокровенные части тела, осматривает наши языки и удаляется.
Должно быть, на этом формальности закончены. Ан нет — к нам летит на всех парах серая канонерская лодка со знакомой желтой трубой; на корме развевается зеленый флаг с надписью Castom (таможня).
На борт всходят пятеро чиновников. Один из них, видимо, важная персона, ибо другие оказывают ему всяческие знаки почтения. Но снова никто не говорит по-французски.
Я кажусь самому себе неким папуасом или готтентотом — редкой птицей, дикарем, язык которого неведом цивилизованным народам. Господа переговариваются между собой, бросая на меня изучающие взгляды, словно ученые мужи, осматривающие диковинного зверя, завезенного издалека. Я вызываю у них огромный интерес. Если бы вдобавок я говорил немного по-английски, то мои шансы на успех несомненно бы возросли. Во взглядах чиновников сквозит нескрываемое изумление: как это такой маленький кораблик, на борту которого нет ни одного англичанина, проделал такой невероятный путь!
Один из офицеров с тремя звездами на погонах изъявляет желание осмотреть трюм. Я приказываю открыть главный люк и предлагаю поднять содержимое трюма на палубу. Другая важная особа с тремя коронами на плечах заявляет с улыбкой, что это ни к чему, и все тоже расплываются в улыбках.
Меня приглашают перейти в катер, вежливо пропускают вперед, усаживают на скамейку, устланную ковром, и катер быстро удаляется от «Альтаира», а вся команда оторопело следит за столь внезапным похищением.
Я прохожу через бесконечный двор, где расположены таможенные службы. Завидев мою блестящую, свиту, часовые становятся навытяжку, и я небрежно отдаю им честь.
Один из солдат отправляется за экипажем, и после сердечных shake hands[18] меня вверяют кучеру, который получает приказ доставить меня в наше консульство, где можно найти переводчика, владеющего столь редким языком, как французский.