— С какого времени?

— Две или три недели! — отвечала она, покраснев и опустив голову от стыда за свою ложь.

— Однако его уже давно видели здесь.

— Я уже ответила, сеньор!

— Можете вы сказать, что дон Луис Бельграно не скрывался в этом доме с мая и до настоящего месяца?

— Я не буду пытаться утверждать подобную вещь.

— Итак, это правда!

— Я не сказала этого.

— Однако же вы сами говорите, что не будете утверждать, что это не так.

— Потому что это ваше дело, сеньор, доказать мне противное.

— Не знаете ли вы, где он находится сейчас время?

— Кто?

— Бельграно.

— Я этого не знаю, сеньор, а если бы знала, то не сказала, — ответила она просто.

— Разве! Вы не знаете, что я исполняю поручение сеньора губернатора? — возразил Викторика, который начинал раскаиваться в своей снисходительности.

— Вы уже говорили мне об этом.

— Тогда вы должны отвечать с большим почтением, сеньора.

— Кабальеро, я хорошо знаю с каким почтением я обязана относиться к другим, но я знаю также, какое почтение они обязаны оказывать мне самой, и если сеньор губернатор и сеньор Викторика ищут доносчиков, то уж, конечно, не в этом доме они найдут их!

— Вы не доносите на других, но доносите на саму себя.

— Как так?

— Потому что вы забываете, что говорите с начальником полиции и открыто выдаете себя за сторонницу унитариев.

— О, сеньор, в стране, где их считают тысячами, нет большой важности в этом.

— К несчастью для отечества и для них самих, — сказал Викторика, поднимаясь с недовольным видом, — но наступит день, когда их не будет столько, клянусь вам в этом!

— Или их будет еще больше.

— Сеньора! — вскричал он, бросив на нее угрожающий взгляд.

— Что такое, кабальеро?

— Вы злоупотребляете тем, что вы дама.

— Как вы вашим положением.

— Вы не опасаетесь за эти слова, сеньора?

— Нет, сеньор. В Буэнос-Айресе мужчины трусы и забывают свое достоинство, а мы, женщины, умеем защищать наше.

— Конечно, женщин более всего следует бояться! — пробормотал дон Викторика про себя. — Ну-с, окончим, сеньора, — продолжал он, обращаясь к молодой женщине. — Будьте добры открыть этот секретер.

— Зачем, сеньор?

— Я должен исполнить последнее поручение.

— Какое поручение?

— Осмотреть ваши бумаги.

— О, это переходит все границы, сеньор! Вы пришли искать у меня одного человека. Вы его не нашли, уверяю вас, что я больше не потерплю унижений.

Викторика улыбнулся.

— Откройте, сеньора, откройте, — сказал он, — поверьте мне.

— Нет.

— Вы не хотите открыть?

— Нет, тысячу раз, нет!

Начальник полиции решительно подошел к секретеру, ключ находился в замке.

Внезапно Мариньо, слышавший все, решил попытаться завоевать это гордое сердце красивым жестом. Стремительно войдя в комнату, он вскричал с жаром:

— Мой дорогой друг, остановитесь! Я ручаюсь за то, что в бумагах этой сеньоры нет ничего компрометирующего наше дело: ни журналов, ни писем нечестивых унитариев.

Викторика сделал шаг назад, уже Мариньо был уверен в своем успехе, но неожиданно молодая женщина с глазами, пылающими гневом, бросилась к секретеру, чуть не сломав, открыла его и, повернувшись спиной к Мариньо, сказала Викторике:

— Вот все, что находится в этом секретере, — вскричала она, — смотрите!

Мариньо до крови закусил себе губы. Начальник полиции бросил рассеянный взгляд на письма и бумаги, не касаясь, однако, ни одной из них, и произнес:

— Я видел, сеньора.

Донья Эрмоса поклонилась и села на софу, она была совершенно измучена.

Двое мужчин, низко поклонившись, вышли и присоединились к полицейскому комиссару, который ждал их во дворе.

Как раз в тот момент, когда они садились на лошадей, к даче подъехал дон Мигель.

Они обменялись холодным поклоном, и дон Мигель вошел в дом, проговорив про себя:

— Скверно, я начинаю опаздывать — это плохой признак! Мариньо в это время говорил Викторике:

— Этот должен все знать. Это унитарий, несмотря на поведение его отца!

— Да, с ним надо держать ухо востро.

— И кинжал наготове, — прибавил Мариньо сквозь зубы. И оба быстрым аллюром понеслись по направлению к городу.

Дон Мигель недолго пробыл у своей кузины. Он старался успокоить ее, рассказал ей о Луисе, затем уехал задумчивый.

Положение становилось угрожающим. Молодой человек чувствовал, что надежда покидает его. В размышлениях он проехал мимо барранки генерала Брауна, въехал на улицу Завоевателей и остановился перед домом доньи Авроры. Он испытывал потребность в счастье, чтобы придать себе силы для начатой им страшной борьбы. Но это был несчастный день.

Войдя в гостиную, он заметил, что мадам Барроль лежала в глубоком обмороке, а ее дочь, поддерживая своими руками голову матери, смачивала ей виски одеколоном.

— Иди, Мигель! — вскричала молодая девушка.

— Что произошло? — спросил Мигель.

— Тише, не говори так громко: она в обмороке.

Дон Мигель опустился на колени и взял бледную и холодную руку мадам Барроль.

— Это ничего, она скоро придет в себя! — заметил он, пощупав пульс.

— Да, она начинает дышать, ступай в спальню, принеси плащ, платок, все равно что, Мигель!

Молодой человек повиновался и сам закутал свою будущую тещу в плащ, затем он и Аврора опустились перед нею на колени, каждый взяв ее за руку.

— Но что же такое произошло? Этот обморок неестествен. С вами случилась какая-нибудь неприятность?

— Да.

— Сегодня?

— Только что. Ты не встретил Викторики?

— Нет.

— Он был здесь!

— Он?

— Да, он приходил с комиссаром и двумя солдатами и обыскал весь дом.

— Чего же он искал?

— Он не говорил об этом, но я думаю, что он искал Луиса, так как он задал матушке несколько вопросов о нем.

— И…

— Она не хотела отвечать.

— Хорошо.

— Она отказалась также открыть дверь одной из внутренних комнат, которая случайно была заперта — Викторика приказал взломать ее.

— Но зачем же не открыли эту дверь тотчас же?

— Потому что когда он пришел, матушка сказала что она не будет помогать ему ни в чем и что, имея в своих руках силу, он может действовать по своему усмотрению. Пока этот человек оставался здесь, матушка не обнаружила своей слабости, но сразу после его ухода она упала на мои руки и потеряла сознание. Но посмотри, Мигель, она кажется открывает глаза!

— Девушка встала и бросилась в объятия своей матери. Мадам Барроль действительно пришла в себя.

— Мигель, — сказала она, — надо покинуть этот город вам и Луису завтра, сегодня, если это возможно. Эрмоса, моя дочь и я последуем за вами.

— Хорошо, сударыня, не будем говорить об этом теперь, когда вы нуждаетесь в покое.

— А вы думаете, что его можно иметь в этой стране, когда каждую секунду приходится дрожать за свою безопасность. С тех пор как глаза Росаса устремлены на мой дом, он осужден на постоянные доносы, каждый, кто переступает его порог, подвергается выслеживанию и преследуется.

— Через неделю, может быть, мы все будем спасены.

— Нет, Мигель, нет! Бог отвратил свой взор от нашей несчастной страны, мы можем ожидать только катастроф. Я не хочу, чтобы Эрмоса появлялась здесь.

— Эрмоса испытала ту же самую неприятность, что и вы, час тому назад.

— Это было час тому назад?

— Да, приблизительно.

— О, все это дело доньи Марии-Хосефы, матушка!

Дон Мигель рассказал о том, что произошло на даче в Барракасе и затем прибавил:

— Впрочем, во всем этом нет еще никакой серьезной опасности. Луиса они не найдут, я за это ручаюсь. Чтобы обеспечить Эрмосе и вам спокойствие, я поспешу предупредить Викторику о личных доносах, направляемых к Росасу с целью дискредитировать полицию. Что касается меня, то мне решительно нечего бояться! — проговорил Мигель, чтобы внушить дамам немного веры в будущее, хотя этой веры начинало недоставать и ему самому.