После того братья в продолжении нескольких минут говорили о чем то шепотом и затем горячо обнялись и расстались, видимо, растроганные, со слезами на глазах.
Мексиканцы молча сняли шапки перед этим странным человеком, которого они не понимали, и не имея более права порицать, все же не могли вполне оправдать.
У мексиканцев убитыми и ранеными насчиталось не более десяти человек.
Благодаря распорядительности дона Рафаэля, по прошествии не более одного часа времени, тела убитых испанцев были вывезены за околицу пуэбло и схоронены в одной общей могиле. И теперь вблизи пуэбло показывают небольшой бугор, род кургана, который носит странное название: Sueno de Gavachos, т. е. сон испанцев.
И действительно, как гласит предание, под этим бугром почили вечным сном испанцы. Все баррикады были сняты, все дома опять разубраны и разукрашены и празднество Тела Христова было отпраздновано с большим торжеством, чем когда либо; кроме того был отслужен благодарственный молебен по случаю одержанной мексиканцами победы. Радость населения была всеобщая, было пущено множество cohetes, ракет, среди белого дня, так как иначе мексиканцы и не понимают никакого фейерверка.
По окончанию религиозных церемоний дон Рафаэль проводил своих дам до ранчо и провел там около двух часов.
Эти два часа времени прошли как дивный сон для дона Рафаэля; донна Ассунта призналась во всем донне Бените, которую она любила как родную мать, и радость всей семьи была бы полной, если бы только оба брата Кастильо не были участниками в этой войне — и не шли друг против друга.
Главною темой разговора являлся предстоящий брак, но срок для него еще не был назначен. Донна Бенита представляла молодым людям поступать в этом деле по их усмотрению и назначить день свадьбы, когда они хотят.
Перед тем как покинуть ранчо, дон Рафаэль посетил могилу отца, где долго и усердно молился, а затем простился с донной Бенитой и своей невестой, обещая им вернуться как можно скорее, но случайности войны закинули его слишком далеко и он не мог сдержать данного обещания.
Догнав свой отряд, молодой капитан вернулся вместе со своими людьми и тремя громоздкими повозками, запряженными волами, на которых везли оружие, снаряды и все остальное, забранное у испанцев после утренней победы, в место стоянки мексиканский войск на Quemada del Buitre.
Прошло несколько месяцев со дня сражения в Пало-Мулатос, дон Рафаэль был уже произведен в полковники и назначен командиром отряда кавалерии численностью в восемьсот человек, состоящего почти исключительно из бывших вакеро и укротителей степных коней, настоящих кентавров, беззаветно смелых и отважных, привычных к тяжелой военной службе, какова она была в ту пору, — прекрасно дисциплинированных и боготворящих своего молодого начальника, светлый ум, сердечную доброту и безумную смелость которого они давно успели оценить.
Эта партида номинально числилась при одном из корпусов мексиканской армии, который в последнее время маневрировал в провинции Дуранго против отдельного корпуса испанских войск.
Мы сказали, что партида дона Рафаэля только номинально числилась при корпусе, потому что в сущности дон Рафаэль располагал своими людьми, как хотел, и действовал вполне по своему усмотрению. Командир корпуса всецело доверял ему и предоставил полную свободу действий.
В последнее время эта партида расположилась лагерем в Сьерре Каденсе, где поджидала транспорт с провиантом, который должен был прибыть этим путем для прокорма испанских войск, осаждавших маленький городок Anco-Senores на Рио-Насес, не сдававшихся вот уже в продолжении более месяца и отчаянно сопротивлявшийся испанцам.
Дон Рафаэль задумал придти на помощь городу, не только отбить провиант, но, ввезя его в город, снять с него блокаду. Для осуществления этого смелого замысла ему необходима была помощь и содействие главнокомандующего.
Он отправил эстафету и ожидал теперь ответа. Эстафета была отправлена им два дня тому назад и он положительно не находил себе места от нетерпения, и ходил из угла в угол убогого хакаля, служившего ему штаб-квартирой.
Наконец, около восьми вечера он услышал оклик часового и конский топот, а вслед затем появился на пороге хакаля и вестовой. Следом за ним шел капитан, адъютант главнокомандующего.
— Ну, что? — спросил вошедшего полковник дон Рафаэль, не видя за спиной своего солдата приезжего офицера.
— Каков ответ?
— Я, ваше высокородие, не имею ответа!
— Как, не имеешь? — воскликнул полковник, сдвинув брови.
— Не имею, ваше высокородие! Его превосходительство, наш главнокомандующий, поручил его высокоблагородию капитану, своему адъютанту, передать вашему высокородию их ответ.
— Почему же ты не сказал мне этого сразу, болван? — смеясь, сказал полковник, здороваясь с офицером.
— Я так и доложил вашему высокородию! — сказал солдат.
— Ну хорошо иди и отдохни теперь, да вот возьми себе это на чай и скажи, чтобы мне сюда подали свету; ведь здесь ни зги не видать. — Солдат отдал поклон и поблагодарив полковника, повернулся на каблуках и вышел.
— Извините, что я вас так принимаю, капитан! — любезно обратился к нему полковник, — но мы здесь не в главной квартире, и, как вы видите, или вернее не видите, потому что здесь темно, что лишены здесь всякого рода удобств! — смеясь сказал дон Рафаэль.
— Мы также лишены всяких удобств там, в главной квартире, полковник.
— Тем хуже! ну, что же поручил вам передать генерал, господин капитан?
— Генерал в восторге от вашего плана, полковник, он его одобрил и предоставляет в ваше распоряжение пятьсот человек пехоты, двести человек конницы и четыре орудия, и просил передать вам, что его страстное желание, чтобы Анко-Сенорес был как можно скорее освобожден от блокады.
— Он может рассчитывать на меня в этом деле! — весело сказал полковник.
— Прекрасно! он и действительно сильно рассчитывает на вас.
В этот момент им принесли свет; тогда гость и хозяин взглянули друг на друга.
— Узнаете вы меня, полковник?
— Черты ваши, действительно, знакомы мне, капитан, помнится, что мы когда-то встречались, но не могу припомнить, где и когда?
— Если позволите, я осмелюсь напомнить вам, полковник. Я тот самый человек, которому вы спасли жизнь с год тому назад у моста Лиан.
— Ах, помню, помню! — воскликнул весело полковник, — вы дон Торрибио Карвахаль!
— Да, полковник, я тот развратный кутила, которого товарищи прозвали Калаберас за ту распутную жизнь, какую я вел тогда.
— Viva Dios! Капитан, я очень рад, что вижу вас, и что вы теперь на такой прекрасной дороге!
— Этим я обязан вам, полковник; теперь я женат на той девушке, перед которой я был виноват, и счастлив более, чем того заслуживаю; жена моя горячо любит меня, у нас прелестный ребенок и главнокомандующий очень благосклонно относится ко мне; так что, если Господь пошлет мне жизнь, я могу пойди и дальше по службе.
— О, несомненно, и я от души буду рад вашему благополучию!
— Я знаю о постигшем вас несчастье, дон Рафаэль, — сказал немного погодя дон Торрибио, — и был очень счастлив, если бы мог сколько-нибудь доказать вам свою признательность, наведя вас на след, если не самого убийцы, то такого лица, которое может помочь вам разыскать его. Именно с этой целью я и упросил генерала возложить на меня поручение к вам!
— Неужели вам что либо известно?
— Не смею вас уверять ни в чем, полковник, я даже не уверен, будет ли вам. сколько-нибудь полезно то, что имею сообщить вам.
— Я буду крайне благодарен вам, капитан, даже и за малейший намек или указание!
— Извините, полковник, если мне придется входить в некоторые семейные подробности для этого, но иначе я не сумею вполне объяснить вам все дело: я был воспитан, как вам, может, известно, одним охотником по имени дон Хуан Педрозо.
— Да, знаю и слышал, сколько помню, весьма не лестные отзывы о нем.
— Он, действительно, пользовался очень дурной репутацией и, к несчастью вполне заслуженно!