— Прекрасно, но как же быть, как мы можем вполне удостовериться в этом? Вы знаете, как я люблю моего брата! Я ни за что на свете не соглашусь причинить ему даже малейшего огорчения, а не только такое горе, какое он должен будет испытать в том случае, если он не отказался окончательно от мысли жениться на вас!

— Я прекрасно знаю все это, возлюбленный мой Рафаэль; но ничего более не могу теперь сделать. Теперь это ваше дело; мои отношения с ним не те, чтобы я могла вызвать его на объяснение, тем более, что своим до крайности сдержанным, почти церемонно вежливым отношением ко мне он делает всякое объяснение подобного рода совершенно невозможным!

— Да, это весьма затруднительно! — вымолвил дон Рафаэль, задумчиво качая головой:

— Правда, но только этой ценою мы можем купить свое счастье!

— Да, и я попытаюсь, если уж это так необходимо, но признаюсь сердце мое разрывается при мысли, что я должен буду причинить брату такое горе!

— Быть может, и не столь большое, как вы предполагаете! — сказала она улыбаясь.

— Но разве можно видя вас ежечасно, не любить вас? — влюблено прошептал дон Рафаэль.

— Льстец! — улыбаясь вымолвила она, — Лоп меня любил, — я это знаю, — он любил меня страстно, горячо, — все это правда, но теперь он не любит меня, как прежде!

— Нет, это невозможно! — воскликнул дон Рафаэль.

— Дорогой возлюбленный мой, знайте, что любовь живет и питается главным образом надеждой.

— Да, это правда!

— Отними надежду, — и любовь умрет!

— О, нет! — сказал он, отрицательно покачав головой.

— Нет, это так! Это закон природы: надо или жить, или умереть. И ваш брат уже не полюбит меня той страстной любовью, какой любил раньше. Страсть его ко мне, которая была скорее мечтой, чем действительностью, ослабленная постоянной привычкой видеть друг друга, мало-помалу, перешла в дружбу под разумным давлением его рассудка. У него хватило силы воли, хватило мужества взвесить на одних весах свою страсть или любовь ко мне, и свое братское чувство к вам, Рафаэль, и это последнее одержало верх. Да и мы, разве мы тоже почти не пожертвовали нашей любовью ради его спокойствия?

— Все это правда, прелестная моя проповедница, но…

— Итак, все это верно, — продолжала она с милой улыбкой, — то, что мы не задумывались сделать для него, он сделал сам для нас, для нашего счастья. Он стал бороться против своей страсти, мешавшей нашему благополучию. Это было мучительно тяжело для него, он ужасно страдал первое время, я это видела и страдала вместе с ним. Затем, мало-помалу, и совершенно помимо его воли горе его смягчилось уверенностью, что я не люблю его той любовью, какой он ожидал от меня. Это помогло ему окончательно вырвать из своего сердца тщетную мечту обо мне и о моей любви, и теперь если он и вспоминает о ней когда либо, то только как о приятном минувшем сне, развеянном и рассеянным пробуждением.

— Быть может, вы правы, но что же из этого?

— А то, объяснение, которого, без сомнения, ожидает ваш брат, не будет так тягостно, как вы думаете, особенно если вы сумеете приняться как следует за дело.

— О, я приложу все старания!

— И послушайте меня, дорогой друг, кончайте скорее с этим делом, ведь, вы, вероятно, страдаете не менее меня от этого ежечасного принуждения, которое мы возложили на себя?

— Да, конечно, это мне очень тяжело, тем более, что я ежеминутно опасаюсь выдать себя!

Вы правы, Ассунта, лучше разом покончить с этим вопросом!

— И так, вы скоро с ним поговорите?

— Сегодня же, если только представится удобный случай!

— Тем лучше, — но тсс!.. мы уже входим в ранчо! — добавила она, приложив пальчик к губам.

Люди, собравшиеся перед входом, пошли на встречу приезжим и приветствовали их. Встречавших было около сорока человек, это были охотники и контрабандисты, которых дон Рафаэль знал с самого раннего своего детства, все люди смелые, славные и честные, по-своему, понятно. На этих людей молодой человек мог смело положиться.

И вот, чтобы привлечь их поближе к ранчо и заставить оберегать спокойствие двух женщин, а в случае надобности стать их защитниками, дон Рафаэль придумал весьма простое и вместе с тем довольно остроумное средство. Он обратился к доброму чувству и одновременно к их материальным интересам. Все это были люди бедные. Он приказал построить для них за свой счет, для каждой отдельной семьи, по прочной маленькой хижине, достаточно вместительной, впрочем, чтобы приютить целую семью; обставить эти домики всякой необходимой мебелью, снабдить простой утварью и дав ко всему этому в придачу провианту на целые полгода, подарив в вечное потомственное владение каждому по такому домику со всеми его принадлежностями. К этому крупному дару он добавил еще полное вооружение для мужчин, а именно: дал каждому из них по ружью и по бочонку пороха, по двадцать фунтов свинцу, по здоровому топору, по мачете и доброму ножу.

За все эти блага молодой человек поставил единственным условием, чтобы эти люди обязались честным словом всегда охранять и, в случае надобности, защищать донну Бениту и донну Ассунту от всякого рода опасности и нападения.

Все с радостью согласились на это условие тем более, что большинство из них были люди семейные, сами имели жен и дочерей, и понимали положение беззащитных женщин. Кроме того, все они знавали дона Сальватора и не раз охотились и провозили контрабанду вместе с ним, а потому, чтя его память и будучи благодарны ему за его справедливые дележки барышей в общем деле, люди эти были очень рады служить и быть полезными его семье, тем более, что вместе с этим представлялся случай выбиться из нужды, с которой им до того времени приходилось постоянно бороться.

Эта затея стоила молодому владельцу ранчо около двух тысяч пиастров, что составляло до десяти тысяч франков, но он ни сколько не жалел об этих деньгах, зная, что этим обеспечивает безопасность двух самых дорогих ему существ.

Эти новые жители полянки приветствовали приезжих с величайшей радостью и уверяли их в искренности своих чувств. Донна Бенита и Ассунта знали их почти всех в лицо, и потому им было особенно приятно вновь увидеть их. Затем всякий из них вернулся к своим занятиям.

Дойдя до входа, донна Бенита с радостью заметила, что здесь их ожидал пеон, который находился при них в городе.

Согласно распоряжению дона Рафаэля, слуги выехали в след за своими господами и, избрав кратчайший путь, успели прибыть в ранчо настолько раньше хозяев, что имели возможность приготовить здесь завтрак и устроить все необходимое.

— Прежде всего, пойдемте навестить того, кого нет с нами! — грустно сказала донна Бенита, переступив порог дома.

— Пойдемте, матушка! — сказал дон Рафаэль.

Он провел дам через ранчо и отворил дверь, ведущую в тенистую и густолиственную, как самый лес, уерту; избрав извилистую дорожку, дон Рафаэль остановился среди густой группы деревьев, образовавших маленькую тенистую рощицу, обведенную кругом зеленой дерновой скамьей; в центре лежала мраморная плита, на которой было вырезано имя покойного ранчеро.

Все четверо умиленно опустились на колени и долго молились над этой могилой.

— Я часто буду приходить сюда! — растроганным голосом сказала донна Бенита.

— Как видите, все здесь приспособлено так, чтобы это место могло стать местом уединения, излюбленным уголком! — заметил улыбаясь дон Рафаэль и при этом обратил внимание вдовы на два кресла-качалки, несколько стульев, столик с гамаком, подвешенный тут же, вблизи дорогой могилы.

— Сын мой, дорогой Рафаэль! — воскликнула растроганная женщина, сжимая его руку в своих, — право, вы мне даете слишком много радости. Я не знаю даже, как благодарить вас за все это?!

— Дорогая матушка, — сказал дон Рафаэль, взяв руку брата и крепко сжимая ее в своей, — нас двое, и мы оба не имеем другого желания, как только угодить вам и видеть вас счастливою — и чтобы исполнить эту приятную для нас обязанность, мы и обдумывали и решали все вместе, что один из нас находил в своем сердце, то осуществлял и приводил в исполнение другой.