Выпрыгнув из пироги, Волчица крепко привязала ее к большому камню и, не обращая на нее больше внимания, большими шагами направилась к форту.

Было около шести часов вечера, меновая торговля с индейцами уже кончилась, краснокожие со смехом и песнями направлялись к своим бизоновым палаткам, между тем как наемники компании, собрав лошадей, неторопливо гнали их обратно в форт.

Солнце заходило за снежные вершины Скалистых гор и заливало небо багряными отблесками. По мере угасания дневного светила на земле сгущался мрак.

Песни индейцев, крики наемников, ржание лошадей и лай собак составляли странный хор, который навевал на сердце тихую грусть в этих дальних краях, перед лицом величественной природы, где во всем, в каждой мелочи незримо присутствовал перст Божий.

Волчица приблизилась к воротам форта в ту минуту, когда через них проходил последний наемник, гоня перед собой отставших от табуна лошадей.

На пограничных постах, где требуется постоянная бдительность, чтобы предупредить возможную измену, часовые с исключительной обязанностью обозревать безмолвные и пустынные равнины, расстилающиеся вокруг крепости на сколько хватает глаз, стоят день и ночь и неусыпно караулят, устремив глаза вдаль, готовые поднять тревогу при малейшем необычном движении людей или животных в этих бескрайних прериях.

Уже больше шести часов назад часовые заметили пирогу Волчицы; каждый ее шаг не остался незамеченным. Когда, привязав свою пирогу, Волчица подошла к воротам форта, она нашла их запертыми на запор — не потому, что лично внушала опасения гарнизону, но потому, что было строго запрещено без уважительного повода впускать кого-либо после захода солнца.

Волчица с трудом удержалась от движения неудовольствия, когда увидела, что ей придется провести ночь под открытым небом, — не потому, конечно, чтобы ей казалось страшным оставаться до утра на равнине, но по важным причинам, которые требовали ее немедленно входа в форт. Однако, не теряя надежды, она наклонилась, подняла с земли камень и два раза постучала в ворота.

Окошечко немедленно приоткрылось, и в отверстии заблестели два глаза.

— Кто там? — спросил грубый голос.

— Друг, — ответила Волчица.

— Гм! Это слишком неопределенно для такого позднего часа, — продолжал голос со зловещей усмешкой. — Кто вы такая?

— Женщина, белая женщина, как можно видеть по моей одежде и языку.

— Но сейчас слишком темно, чтобы я мог рассмотреть вас как следует. Если у вас нет более веских доказательств, то прощайте, ступайте своей дорогой. До встречи завтра на заре!

И говоривший сделал движение, собираясь захлопнуть окошечко. Волчица остановила его твердой рукой.

— Еще минуту, — сказала она.

— Да что вам надо? — воскликнул голос с досадой. — Торопитесь, я не собираюсь разговаривать с вами тут всю ночь.

— Я хочу только задать вам один вопрос и попросить об услуге.

— Ого! — продолжал голос. — Как вы шустры! Разве это совсем немного? Ну ладно, говорите, однако я ничего не обещаю.

— В форте ли теперь майор Мелвилл?

— Быть может.

— Ответьте, да или нет.

— Ну, да, дальше-то что?

Волчица глубоко перевела дух, сорвала с безымянного пальца правой руки перстень и подача его в окошечко своему неизвестному собеседнику, говоря:

— Отнесите этот перстень майору; я подожду здесь ответа.

— Гм! Берегитесь! Комендант не любит, чтобы его беспокоили по пустякам.

— Делайте, что я вам говорю, я отвечаю за все.

— Плохое ручательство, — пробормотал голос из-за окошечка, — однако попробую рискнуть… Ждите тут.

Окошечко затворилось.

Волчица села на край рва и, опустив голову, закрыла руками лицо.

Уже совсем стемнело; вдали на равнине блистали, как маяки во мраке, костры, разведенные индейцами; вечерний ветер глухо гудел в волнующихся вершинах деревьев; временами рев диких зверей примешивался к звонкому хохоту краснокожих. Ни одной звезды не мерцало на небе, черном, как чернила; река глухо шумела в темноте; природа точно облеклась в саван — словом, все предвещало грозу.

Волчица ожидала неподвижная, как те гранитные сфинксы, которые целые тысячелетия бесстрастно стерегут вход в египетские храмы.

Прошло четверть часа. Наконец раздался стук отодвигаемых железных запоров, и ворота приоткрылись.

Волчица вскочила, словно распрямившаяся пружина.

— Входите, — сказал голос. Она вошла.

Ворота были немедленно затворены за ней и заперты на запор.

Охранник, тот самый, с которым она говорила в окошечко, стоял перед ней с факелом в руке.

— Ступайте за мной, — обратился он к ней.

Она наклонила голову, не отвечая, и пошла вслед за провожатым.

Тот прошел через весь двор и, обернувшись к Волчице, сказал:

— Сюда; майор ожидает вас.

— Постучите, — ответила она.

— Нет, стучите сами, я вам больше не нужен. Я должен возвращаться на пост.

И, слегка поклонившись, он ушел, унося с собой факел. Волчица осталась одна в кромешной темноте. Она провела рукой по влажному лбу и сделала над собой неимоверное усилие.

— Так надо! — пробормотала она глухим голосом. Она постучала в дверь.

— Войдите! — ответили ей изнутри.

Она взялась за ручку, нажала на нее, дверь отворилась, и она оказалась лицом к лицу с пожилым человеком в военной форме, сидевшим у стола, на который он облокачивался, глядя на нее пристальным взором.

Этот человек сидел таким образом, что мог очень ясно видеть входившую, тогда как она, напротив, не могла рассмотреть его лица, скрытого в тени.

Волчица прошла несколько шагов по комнате, вооружаясь решимостью.

— Благодарю, что вы приняли меня, — сказала она, — я опасалась, что вы совсем утратили воспоминание обо мне.

— Если это укор, то я не совсем вас понимаю, — медленно возразил военный. — Вы обяжете меня, объяснившись точнее.

— Разве вы не майор Мелвилл?

— Это действительно мое имя.

— То, что меня впустили в форт, доказывает, что вы узнали перстень, который я просила вам передать.

— Я узнал его, он напомнил мне о дорогом для меня существе, — сказал майор, подавив вздох. — Но как этот перстень попал в ваши руки?