— Ведь вы не все передали, уважаемый дон Хосе, — любезно прибавил мексиканец. — Действительно, сеньорита, я добиваюсь чести быть иногда допущенным к вам, потому что при всем страстном желании сделаться вашим супругом я хочу, чтобы вы узнали меня, прежде чем отдадите мне свою руку. Все мое честолюбие в том именно и заключается, чтобы своим счастьем я был обязан вашей собственной воле.

— Благодарю! О, благодарю вас, — вскричала девушка, в душевном порыве протянув крошечную руку, которой мексиканец почтительно коснулся губами.

— Браво! — вскричал дон Хосе Ривас с холодной иронией. — Это прелестно! Клянусь вечным блаженством, мы просто вернулись к самым цветущим временам рыцарей Круглого

Стола и двора короля Артура или императора Карла Великого. Ей-Богу! Я совсем умилен.

Молодая девушка опустила голову, покраснев от стыда, и прошептала голосом едва слышным от внутреннего волнения.

— Я исполню вашу волю, отец.

— Разве о моей воле идет речь, нинья? — продолжал он со сдержанным гневом. — Я имел глупость обещать вашему любезному рыцарю, что вы вольны принять или отвергнуть его предложение, и клянусь, вы будете совершенно свободны в своих действиях; никакого влияния, даже моего, не будет между вашим робким поклонником и вами. Повторяю, вы свободны.

— Слышите, сеньорита, — вскричал дон Торибио Морено с почтительным поклоном, — ваш отец подтверждает мои слова.

— Приходится, ей-Богу! — отозвался дон Хосе, презрительно пожав плечами. — Желаете вы сказать моей дочери еще что-нибудь?

— Ничего, друг мой, разве только повторить смиренную просьбу позволить мне иногда являться к ней с визитом.

Донья Эльмина молча склонила голову.

— Ну, довольны вы теперь? — грубо вскричал дон Хосе. — Становится поздно. Пойдемте, дон Торибио, пусть девочки вернутся к своим игрушкам и куклам.

— Як вашим услугам, друг мой.

— Прощайте, ниньи.

— Разве вы не поцелуете меня на прощание, отец? — спросила девушка, робко наклоняясь к нему.

Дон Хосе холодно поцеловал ее в лоб, глядя в сторону.

— Пора ехать, — повторил он.

Мексиканец почтительно раскланялся с двумя девушками.

Посетители вышли.

У наружной двери стояли неподвижно, как статуи, человек двенадцать всадников, вооруженных копьями с развевающимися значками, под командой унтер-офицера.

Губернатор подал знак, черный невольник подвел двух великолепных лошадей в кокетливой роскошной сбруе, употребляемой в испанских колониях.

Мужчины сели на лошадей и стали во главе отряда, который тотчас двинулся вслед за ними.

Когда отъехали шагов на сто от дома, дон Торибио Морено спросил:

— Вы возвращаетесь в Картахену, дон Хосе?

— Куда же вы хотите, чтоб я ехал? — изумился губернатор.

— Откровенно говоря, я не ожидал, что мы так скоро вернемся в город; я полагал, что ваше визит к дамам будет продолжительнее и что, пока вы отдыхаете, у меня будет время съездить на свою ферму, находящуюся здесь поблизости.

— Правда, я и забыл, что, если верить слухам, вы купили прелестное поместье на расстоянии двух-трех выстрелов от деревни.

— О! Это полуразвалившаяся жалкая лачуга, — с живостью вскричал дон Торибио, — потому-то я и прошу позволения оставить вас. Там производятся некоторые поправки, я и не прочь был бы невзначай нагрянуть к своим работникам.

— Я не спешу; хотите, мы поедем вместе?

— О нет, как можно!

— Почему?

— Во-первых, я должен поддерживать свою славу богача, друг мой, и не желаю вовсе лишиться ее, продемонстрировав вам свое приобретение в его нынешнем виде; во-вторых, признаться ли вам, я не знаю, где разместить вас, там все вверх дном. Итак, мой любезный дон Хосе, лучше послушайтесь меня и спокойно продолжайте путь к городу, а мне позвольте следовать по своим делам.

— Пусть будет по-вашему! Но вы знаете, что я скоро жду вас в своем дворце, у нас сегодня большое собрание.

— Я не замедлю явиться.

— Обедайте у меня без церемонии, что будет проще.

— Не отказываюсь; подождите меня до семи часов. Быть может, я представлю вам еще одно лицо.

— Кого же?

— Капитана своей шхуны «Санта-Каталина», которая пришла сегодня утром из Веракруса.

— Это человек из хорошего общества?

— Моряк, но очень приличный, к тому же прекрасный игрок.

— Так постарайтесь привести его ко мне, особенно если он богат, — сказал со смехом дон Хосе.

— Надеюсь привести. Во всяком случае, подождите меня до назначенного часа.

— Хорошо.

И они разъехались.

Дон Хосе Ривас крупной рысью отъехал от деревни со своим конвоем, тогда как дон Торибио вернулся в нее, то есть повернул назад к Турбако, но, проехав несколько шагов в этом направлении, сошел с лошади и с минуту тщательно поправлял мундштук, в котором нечего было поправлять, потом снова вскочил в седло, сперва, однако, удостоверившись, что граф и его конвой скрылись за поворотом дороги и что нигде вокруг не видно ни души.

Тогда дон Торибио круто свернул вправо, немного погодя опять влево, очутился на опушке леса и поскакал по глухой тропе, с обеих сторон окаймленной частыми деревьями, густая листва которых образовывала над его головой непроницаемый свод.

Спустя четверть часа он достиг жалкого шалаша из сплетенных ветвей, какие устраивают вольные охотники и деревенские жители для защиты от солнечного зноя и страшных ливней.

Рослый детина с бледным лицом, изможденным от выпавших на его долю невзгод и лишений, но с мрачным и решительным выражением сверкающих глаз, внезапно вырос у входа в шалаш, заслышав стук конских копыт.

Человек этот, в расцвете лет, гордо драпировался в гадкие лохмотья неопределенного происхождения; за поясом у него были заткнуты длинный нож и топор; обеими руками он опирался на дуло буканьерского ружья, которое поставил перед собой, и насмешливо поглядывал на приближающегося дона Торибио.

Мексиканец остановил лошадь перед самым шалашом.

— Ты войдешь? — спросил по-французски вместо всякого приветствия хозяин шалаша.

— Войду, — ответил дон Торибио на том же языке, — если только у тебя найдется, где спрятать мою лошадь. У меня вовсе нет охоты оставлять ее таким образом на виду посреди дороги.

— Не беспокойся на сей счет, — возразил незнакомец, взяв лошадь под уздцы, — слезай и ступай в шалаш.

Дон Торибио повиновался, а его странный собеседник увел лошадь и скрылся с ней в чаще леса.

Внутренность шалаша была, если только подобное возможно, еще жальче наружного вида. В одном углу ворох сухой травы служил постелью; в середине яма с тремя камнями заменяла очаг, два-три бычьих черепа выполняли назначение стульев; старый, совершенно пустой матросский сундучок без крышки, чугунный котелок и две-три плоские деревянные чашки без ручек, скорее напоминавшие тарелки, — вот и вся обстановка.

Вероятно, давно уже знакомый с ней, дон Торибио Морено окинул убранство шалаша равнодушным взглядом, уселся на бычий череп, потом достал из портсигара сигару, закурил ее и в ожидании хозяина преспокойно стал пускать к потолку клубы.

Тот явился почти немедленно.

— Черт возьми! Аромат-то какой! — посмеиваясь, сказал вошедший. — Славные сигары ты куришь! Вот что значит быть богатым!

— Возьми! — небрежно подал незнакомцу свой портсигар дон Торибио Морено. — Что с моей лошадью?

— На мягкой подстилке и с вязанкой корма перед собой. Он выбрал сигару, закурил ее о сигару дона Торибио, потом возвратил портсигар и сел напротив него. На минуту установилось молчание.

Два человека исподтишка наблюдали друг за другом, но, видя, что гость упорно молчит, хозяин шалаша наконец решился заговорить.

— Давно тебя не было видно в этих краях.

— Я завален делами.

— Бедняга! И все же ты вспомнил о старом товарище.

— Разве не были мы братьями-матросами?

— Правда, но очень давно, и после того много что произошло. Ведь было это в экспедицию Монбара Губителя на Маракайбо. Помнишь?

— Еще бы!