– Ты не отец нам, – сказал Данни, отказываясь от предложенных Майклом денег. – Побуждения у тебя хорошие, но ты же все равно будешь стараться проглотить все и вся.
Майкла это обидело. Ему достался великий дар – способность давать работу тысячам людей, делать для них деньги. А значит, долг его состоял в том, чтобы использовать этот дар. Использовать, разумеется, обдуманно и с добротой. Ни один магнат, сравнимый с ним по могуществу и положению, не мог бы похвастаться тем, что знает имена и истории семей стольких своих подчиненных. Ни один сравнимый с ним по могуществу магнат не приветствовал с таким энтузиазмом приход к власти лейбористов. Майкл платил налоги на сверхприбыль, как подобает мужчине, и никогда публично на них не жаловался, как бы они его ни коробили. Пережив кошмар девальвации и инфляцию 70-х годов, он утратил и уважение к партийным политиканам, и интерес к их кратковременным сварам. Присущую ему политическую энергию он сохранял для дел глобальных, предпочитая скудоумным муниципальным советникам Вестминстера государственных деятелей третьего мира, с их джеллабами и собранными в хвостики волосами. Отечественные политические партии относились к практикуемому им благодетельному патернализму с презрением, но деньги, которые он раздавал всем им поровну, тем не менее брали.
От сестры своей, Ребекки, Майкл и не ожидал, что она когда-либо примет участие в бизнесе. Он очень надеялся, что Ребекка сможет стать прекрасной второй женой его другу Уоллису, – понять его стихов или тем более насладиться ими Майкл так и не смог, но успех возглавляемого Тедом «Нового видения» доставлял ему подлинное удовольствие. Однако Ребекка вышла за человека по имени Патрик Баррелл, совершенно жуткого, по мнению Майкла, малого, который непрестанно и непристойно приставал к нему, клянча денег, но хотя бы управился породить на свет ближайшее, какое когда-либо выпадало Майклу на долю, подобие дочери – племянницу Джейн.
– Поскольку вы постоянно твердите, что деньги вам нужны для нее, – в конце концов сказал он Барреллу – я обеспечу ее средствами, раз и навсегда. Миллион фунтов – для нее и только для нее. Счет открою завтра. Когда Джейн исполнится двадцать один год, она сможет получить чековую книжку. До того времени, если потребуется оплатить ее учебу или купить ей одежду, вы дадите мне знать, ладно, Патрик?
Баррелл обиделся, а несколько лет спустя телеграфом известил из Нью-Йорка Ребекку, что нашел себе другую женщину. Майкл очень сочувствовал сестре, однако разрыв отношений с этим родственником воспринял с облегчением.
Еще один, на этот раз сильно огорчивший его разрыв, произошел через год с небольшим после свадьбы Ребекки. Майкла поставили в известность, что Эдвард Уоллис поворовывает принадлежащие журналу деньги, – не так чтобы помногу, но Майклу был важен отнюдь не размер растраты. Ему потребовалось немалое время, чтобы простить старого друга. Майкл страдал, наблюдая за тем, как творческие силы и обаяние поэта приходят в упадок, сменяясь тучностью и пьяной мизантропией.
В 1966 году Майкл опустился на колени перед королевой и поднялся с них уже рыцарем. В 1975-м он, барон Логан из Суэффорда, встал, чтобы произнести свою первую речь в палате лордов. Год спустя, в возрасте сорока шести лет, он решил, что заработал право направить часть своих властных способностей на то, чтобы обзавестись настоящей семьей. Он начал с сына, Саймона. Двумя годами позже Энн одарила его вторым мальчиком, Дэвидом. Именно после этого она и уговорила Майкла простить Уоллиса и забыть о его казнокрадстве.
– Я же вижу, милый, как ты по нему томишься. Давай попросим его стать крестным отцом Дэвида.
Через девять лет после этого, в том возрасте, в котором женщина обретает все основания простить и даже возблагодарить свое чрево за полную неработоспособность, Энн обнаружила, что снова беременна, – на сей раз двумя сыновьями сразу.
IV
В 1991 году, когда близнецам почти уж исполнилось пять лет, у Эдварда, младшего из них (на пятнадцать минут), проявились признаки астмы. Это заставило леди Энн учредить регулярный ночной дозор, коему надлежало следить за дыханием Эдварда.
В одну из ночей, воздух которой был густ от пыльцы и спор, раздался вопль ужаса – вопила няня близнецов, Шейла. Няня бежала по коридору детской половины, с подвыванием призывая леди Энн.
Эдвард – причитая, сообщила няня – лежит в кроватке весь синий и бездыханный. Мертвый, нисколько не дышит. Совсем мертвый. Ужасно, ужасно мертвый. Энн с Майклом понеслись по лестнице наверх, сердца их прыгали в груди от ужаса.
Крики и столпотворение разбудили двух старших мальчиков. В не меньшей тревоге они прибежали в спальню близнецов. Саймон, бросив один лишь взгляд на неподвижное маленькое тело, принялся разводить в стороны и снова сводить руки и ноги безжизненного Эдварда – не то смутно припомнив и пытаясь воспроизвести виденное на уроках по оказанию первой помощи, не то подражая ветеринарам, выхаживающим задыхающихся поросят.
– Нет! – крикнул Дэвид. – Дай мне!
Он оттолкнул старшего брата, уже начавшего с силой утрамбовывать ребра Эдварда. Энн с Майклом появились как раз вовремя, чтобы увидеть, как Саймона грубо отпихивают локтем.
Следом они увидели, увидели все, Дэвида, опустившегося у кроватки на колени и ласково положившего ладонь на грудь малыша. И сразу же, попросту в тот же миг, это они твердят в один голос, ребенок дернулся, начал давиться воздухом и вопить. Поначалу Майкл и Энн были слишком взволнованы, слишком заняты вызовом врача и отправкой Эдварда в больницу, чтобы задуматься над тем, чему они стали свидетелями. Майкл запомнил, однако, что, когда он взял старших сыновей за руку и велел им идти спать, ладонь Дэвида была обжигающе горячей, а Саймона – холодной.
Несколько недель спустя Майкл отвел в сторонку уже одного только Дэвида.
– Дэви, нам надо поговорить о твоем таланте.
– Каком таланте, папа?
– Ты знаешь, о чем я. О целительстве. Наверное, я должен был рассказать тебе все это раньше.
И Майкл поведал Дэвиду о тех эпизодах из жизни Альберта Бененстока, которые прежде утаивал от него: об исцелении и смерти Бенко, о последовавших за ними гонениях, о подозрениях и остракизме со стороны односельчан и раввинов.
– Понимаешь, твой дар – это не то, что будут радостно приветствовать люди.
– Но почему мама иногда смотрит на меня так, будто я болен или сделал что-то дурное?
– Она напугана, Дэви. Постарайся ее понять. Дэвид кивнул. Потом Майкл поговорил с женой.
– Скажи мне честно, как ты относишься к дару Дэви? – спросил он.
– К дару? – удивилась Энн.
– К дару, с помощью которого он возвратил Эдварда к жизни.
Энн отвернулась, однако Майкл взял ее за плечи и развернул лицом к себе.
– Ты же знаешь, что мы с тобой видели, Энн.
– Я знаю… – сказала она.
– И это смущает и беспокоит тебя. Энн кивнула.
– Мы должны постараться, – сказал Майкл, – чтобы жизнь Дэви не пошла прахом. Нельзя допустить, чтобы об этом стало известно.
Энн молча поразмыслила над словами мужа.
– Ты ведь думаешь о своем отце, верно? – спросила она.
– Я думаю о Дэви. Только о Дэви. Нельзя, чтобы к нему относились как к какому-то уродцу.
– Но, милый, не можешь же ты…
– И больше мы говорить об этом не будем.
– Хорошо, – сказала Энн. – Больше говорить об этом не будем.
Однако поговорить пришлось – на следующий год. Летом 1991 года племянница Майкла, Джейн, приехала в Суэффорд, чтобы провести там свои последние дни. Она уже многие месяцы сражалась с изнурительной жестокой болезнью и знала, что жить ей осталось лишь несколько недель. Все, чего ей теперь хочется, сказала она, это сельского покоя и любви дяди и двоюродных братьев; воспоминания о них скрасят ее последние, пустые часы в больнице.
Обморок, случившийся с Джейн на Королевской норфолкской выставке, все восприняли как начало необратимого упадка сил. Саймону пришлось самому везти ее назад в Суэффорд, хотя водительских прав у него по молодости лет еще не было и за рулем трактора он чувствовал себя намного увереннее, чем за рулем принадлежащего Джейн «БМВ». Саймон без труда отнес ее, бледную и слабую, – «легкую, как ощипанная куропатка, правда», – наверх и уложил в постель, стоявшую в комнате Ландсира. В комнате, где ей, по общему мнению врачей, предстояло в скором времени умереть.