— Ты идешь в душ.

— Мам, я не хочу, чтобы ты поранилась.

— Ты каждый раз так говоришь, — рявкнула она и помогла мне снять рубашку. — Я ни разу не поранилась. Ты можешь думать, что ты выносливый солдат, но ты все еще мой мальчик. Мне все равно, насколько ты тяжелый, я всегда смогу поднять моего мальчика.

Мама сегодня просто швыряла меня направо и налево. Сколько раз она еще поставит меня на место, пока не появится Мика?

Душ, который должен был занять пять минут, занял тридцать. Я попытался одеться, но бесполезно. У меня болела рука, в ноге пульсировала боль, и все тело как будто горело в огне.

— Ты принимал утром лекарства? — спросила мама.

Я вдруг почувствовал благодарность, что смотреть ей в глаза не имело смысла.

— Мне они не нужны.

— Нужны.

Моим приговором был грохот пузырька с таблетками. Прежде, чем я смог возразить, она засунула мне их в рот и заставила запить водой. Я терпеть не мог таблетки. Я ненавидел тяжелое чувство после них, оцепенение. И от них мне хотелось спать. В моей коляске спать было неудобно, но когда я принимал обезболивающие препараты, именно там я в конечном итоге и засыпал. У меня не было сил добраться до кровати.

— Ну, ладно. Я сделаю вам, мальчики, пару бутербродов перед уходом. Я поставлю тебя у окна. Оно открыто.

То, как она это сказала... это было сказано озорным тоном. Будто она знала что-то, чего я не знал, и это действовало мне на нервы. Слепота было наихудшим, что вообще могло со мной случиться, потому что я терпеть не мог не знать, как что выглядит и что происходит вокруг меня.

Так было всегда, но после того, что я увидел во время моей поездки, это стало чистым инстинктом. Потребностью, к которой у меня больше не было доступа.

Я сел и долго размышлял о чем-то, пока не почувствовал, что обезболивающие подействовали. Каждый раз им требовалось все больше и больше времени, чтобы подействовать. Из-за этого я ненавидел их еще больше.

Мой слух уловил звук движения справа, с той стороны, где было окно. По крайней мере, мама в спешке подумала о том, чтобы оставить меня в покое. Правая сторона моего лица выглядела нормально, в то время как левая сторона выглядела...

Черт, я понятия не имел, как оно выглядит или сколько шрамов покрывают мою щеку и челюсть. Все, что я знал, — это то, что моя кожа не была похожа на кожу, а моих глаз как будто больше не было в моей голове.

Затем я слышал его. Ее голос. Он был сексуальным и с привкусом дыма, и я мог только представить, как выглядело лицо у обладателя этого голоса. Она просто напевала под нос. Мелодия была знакомой, но я не мог ее узнать. Пока она не начала ее петь, и я осознал, как сильно мне было нужно услышать ее всего после одного раза.

— Чей-то «Хейникен»

заполняет мой холодильник,

Чье-то холодненькое

Будоражит меня.

Думаешь, я просто закрою глаза?

О, да,

Хорошо

Как здорово

Внутри.

Черт возьми. Эти слова, этот голос.

Сколько времени прошло с тех пор, как я почувствовал движение внизу? Черт, прошло много времени. Если бы только я мог вспомнить ее лицо. Я уверен, что видел ее не раз за прошедшие годы. В то время «Уизер» была одной из моих любимых групп, и по тому, что она это знает, думаю, что это просто означает, что она тоже не раз меня видела. Тот факт, что я считал, что она пела для меня, говорил о том, каким олухом я на самом деле был.

— Скажи, что это не так,

Твой наркотик разбивает сердца,

Скажи, что это не так,

Мое пристрастие забирает жизни.

Я закрыл глаза и просто слушал, даже не думая о зрении. То, как она пела песню, вообще-то звучало странно; из ее уст она звучала как гребаная молитва. Она замедляла мелодию до такого темпа, благодаря которому можно было считать, что песня была о любви. И то, как ее голос попадал в ноты, как будто песня была написана только для ее голоса. Черт. Это было необыкновенно.

Спокойный.

Я чувствовал покой, сидя там, слушая пение Грэйс Сэмюэлсон.

Мне казалось, что ничто больше не имело значения, только ее голос, ласкающий каждую ноту, каждое слово. Он был безмятежным.

— Скажи, что это не так,

Твой наркотик разбивает сердца,

Скажи, что это не так.

— Меррик! Ты меня слышишь?

Я бессмысленно повернул голову, ожидая увидеть лицо моего брата, но по-прежнему видел только темноту. Пение Грэйс внезапно прекратилось, и я понял, что меня поймали. Я даже не знал, были ли открыты жалюзи, пока я бессовестно подслушивал ее в тихий час.

Я сжал кулаки, растерянный от того, что Мика фактически выдал меня.

— Я слышу лучше, чем ты думаешь, Мика.

— Я зову тебя с тех пор, как я сюда пришел, и когда вошел сюда, мне показалось, что ты спишь. Ты был так спокоен. Надо же было убедиться, что ты жив.

— Придурок.

Мика рассмеялся так, что мне тоже захотелось смеяться вместе с ним, но я не засмеялся. Не смог.

— Да, ладно тебе, парень. Мама сделала несколько убойных бутербродов.

Я ловко развернул коляску одной рукой и здоровой ногой, затем объехал вокруг кровати.

— Эй, не Грэйс ли это?

Я остановился, надеясь, что он не заметил взгляда, который я предположительно послал в его сторону.

— Привет, Грэйс. Как поживаешь?

Я закрыл глаза, но это не помогло мне спрятаться, но я все равно надеялся, что мой брат просто шутил со мной.

— Мика Тэтчер. У меня все хорошо. А у тебя?

— Не жалуюсь, — немного громче сказал брат, заставив меня вздрогнуть. — Слышал, ты вернулась в город.

— Да, ненадолго.

— Нам нужно как-нибудь встретиться и поболтать.

— Было бы здорово, Мика.

Я мог слышать улыбку в ее голосе, и я тотчас возненавидел своего брата. Все, что ей нужно было сделать, — это посмотреть на меня, и улыбка исчезла бы с ее лица. Единственный шанс быть с ней — это слушать, как она поет.

Шанс быть с ней? Какого черта, Меррик?

— Я голоден, Мика, поэтому убирайся с дороги.

Я услышал, как брат вздохнул, и почувствовал, как он отодвинулся от меня. Не останавливаясь, я поехал по коридору, подальше от их голосов. Мика спросил что-то о больнице, и я покачал головой. Ему нужно поработать над умением флиртовать. Он все время в работе. Неужели нельзя просто оставить все как есть?

Моя обида только усилилась к тому времени, как закончился обед. Мика все говорил о Мэри и Митче, рассказав мне, чем они занимались, что они передавали привет и беспокоились обо мне. Я ничего не говорил и проигнорировал эту информацию, делая вид, что не слышал его вопросов. Как только я доел последний кусок вкусного бутерброда, сделанный мамой, я уехал из кухни и устроился у окна, выходящего в задний двор.

По крайней мере, я на это надеялся.

Смысла устраиваться где-то еще не было, потому что вид всегда был один и тот же, но Мика понял намек и оставил меня в покое на весь оставшийся день. Он появлялся передо мной, только чтобы помочь с тем, что я мог бы сделать сам. Я более чем уверен, что он тоже долго и хорошо поспал.

Его не мучили никакие кошмары, он не страдал от боли. Но он оставил меня в покое, и это именно то, чего я хотел.

Мне было скучно, больно, и я чувствовал слабость. Я хотел спать, и мне было страшно одновременно. К тому времени, как Мика ушел, мама вернулась и помогла мне приготовиться ко сну. Она напевала себе под нос, пока вынимала мою раненую руку из рукава рубашки. Черт, наверное, я весь день носил розовое и даже не знал об этом.

— Сиделка будет здесь с утра пораньше, Меррик. Она замечательная, и я знаю, она тебе понравится.

— Как ее зовут? — спросил я, внезапно заинтересовавшись женщиной, которой моя мать собиралась доверить жизнь своего сына. Я полностью игнорировал голос в моей голове, который спрашивал, почему вдруг имена стали так важны сейчас.

— О, не думаю, что ты знаешь ее так хорошо. Я познакомлю тебя с ней завтра и покажу ей здесь все. Тебе лучше вести себя хорошо, или я расскажу ей, где спрятано твое оружие.