– Это наглая ложь, мистер Мэнтон, – бросилась в атаку заведующая хозяйством. – Я говорила девушкам, которые готовят детям завтраки, чтобы они мыли руки и стелили на стол газеты. И уж куда лучше для детей, когда завтраки готовятся здесь, а не в их грязных, вонючих домах, не их грязными, вонючими матерями.

– Нет, вы только взгляните на них! – вдруг закричал инспектор. – Вы только взгляните на них, миссис Кэкстон, и подумайте, с какими отбросами мне приходится иметь дело! Они не могут содержать в чистоте ни себя, ни своих детей.

– Хотелось бы мне посмотреть, как бы вы сами содержали себя в чистоте, если бы вам пришлось мыться в жестяном тазу в прачечной, двери которой всегда открыты, – резко возразил учитель. – Ведь, кроме как здесь, им негде помыться.

– А кто в этом виноват? Я? Не желаю больше выслушивать ваши замечания.

– И я тоже, – добавила заведующая хозяйством. – Все они мерзкие, грязные потаскухи. Прошу прощения, миссис Кэкстон.

– А почему вы не позаботитесь о том, чтобы матери получили хоть какие-либо знания по гигиене? – обернулся к ней учитель. – Раз вы заведуете хозяйством, это ваша прямая обязанность.

– Да с какой же стати? – возмутилась заведующая хозяйством. – Разве мы не установили здесь еще две бочки с водой, а в школе не сделали умывальник после того, как вы затеяли всю эту склоку?!

Учитель в отчаянии схватился за голову и, повернувшись к Тэмпи, воскликнул:

– Какой-то заколдованный круг! Этих людей загоняют в грязные лачуги, заставляют жить в антисанитарных условиях, а потом их же обвиняют в нечистоплотности.

– А это уж совсем не ваше дело, – перебил его инспектор. – Ваше дело – учить детей, вернее, пытаться учить их, ведь это пустая трата времени – ума у них не больше, чем у моего фокстерьера. Пустая трата времени и денег, которые правительство дает на новые школы, будто нет других неотложных нужд. Много ли они выучили за этот год? Вот что мне хотелось бы знать.

Учитель снова обратился к Тэмпи:

– Они сами создают трудные, почти невыносимые условия для учебы детей, а потом обвиняют их в невежестве. – Он повернулся к инспектору: – Дети усваивали бы куда больше, если бы они не были вынуждены жить в перенаселенных хижинах, где даже нет электричества. Как же они могут готовить домашние задания?

– Вы знаете так же хорошо, как и я, что, если мы проведем в эти дома электричество, старики будут против. Ведь они не хотят, чтобы дети учились.

– Это относится отнюдь не ко всем. Когда я попытался организовать родительский совет, многие отнеслись к этому с интересом.

– А я заявляю вам, что не потерплю здесь никаких родительских советов. Вы делаете это с одной-единственной целью – напичкать их своими идеями. Ведь вы, так же как и я, отлично знаете, что дети эти никогда ничему не научатся.

– А вы, так же как и я, отлично знаете, что это неправда. Я уже много раз рассказывал вам о Шерли Картер. Она прекрасная ученица и с будущего года сама сможет вести занятия с начинающими.

– Но только не в этой резервации, мистер Мэнтон. У меня и так хватает забот с або. Вы не прожили здесь еще и года, а уже имеете дерзость вести себя так, будто лучше меня понимаете, что нужно этим аборигенам.

– Во всяком случае, я получил специальное образование, чего, к сожалению, нельзя сказать ни о ком из вас.

– Вы… – Инспектор с трудом сдерживал ярость. – Если вы и дальше позволите себе дерзить, я доложу о вас начальству.

– Не беспокойтесь, я раньше вас напишу обо всем в своем докладе.

Учитель снова повернулся к Тэмпи и сказал язвительным тоном:

– Надеюсь, мадам, вы найдете в себе мужество посмотреть на все честными, открытыми глазами, а не поступите так, как другие. Они вихрем проносятся по резервации, одуревшие от алкоголя, ничего не видя, а потом в своих отчетах расхваливают ее как образцовую.

Сказав это, он пошел большими шагами по направлению к зданию школы, ярким пятном выделявшемуся среди деревьев.

– Я должен принести вам извинения, миссис Кэкстон, – сказал инспектор, когда машина снова тронулась. – С тех пор как этот человек приехал сюда, мы не знаем покоя. Дело дошло до того, что либо департаменту придется убрать его отсюда, либо я подаю в отставку. Этот субъект – отъявленный смутьян.

Дом Джорджа стоял в зарослях кустарника, которыми заканчивалась единственная в резервации улица. Это была такая же хижина, как и остальные, но с двухкомнатной пристройкой из грубых бревен, с верандой, увитой виноградом, с садиком, огороженным частоколом, и она больше походила на жилое помещение, чем все другие строения, служившие, видно, только для того, чтобы в них можно было укрыться от непогоды.

Инспектор остановился, опершись о калитку.

– Я пытался уговорить управление по делам аборигенов разрешить мне снести все эти пристройки, чтобы придать дому такой же вид, как у других. Не к чему выделяться и вызывать зависть и недовольство.

– Но они, очевидно, построили все это своими руками.

– Здесь все принадлежит управлению, и оно вправе, если потребуется, снести любой дом.

– Но они, вероятно, гордятся своим домом.

– Вот это-то и плохо. Гордость как раз не то чувство, которое нужно развивать в аборигенах. Они делаются чересчур заносчивыми, и с ними совсем трудно справляться. Возьмите того же Джорджа. Стоило ему половить рыбу с этим отродьем из Уэйлера, и он возомнил о себе бог знает что. Грубит, пререкается, оказывает дурное влияние на других. А теперь еще спелся с учителем, значит, жди от этой пары новых неприятностей. Ну да ладно, дом его так или иначе заполнен теперь до отказа, и, если он не утихомирится, я быстро вышвырну его прочь.

Инспектор открыл калитку. Его зычный голос эхом разнесся между деревьями:

– Эмма, Эмма, поди-ка сюда. Ты нам нужна.

В дверях показалась смуглая женщина, очень похожая на Пола: сильное, волевое лицо, глаза человека, постоянно погруженного в мрачное раздумье, крепкая, ладная фигура. Женщина была чисто и аккуратно одета, поверх ситцевого платья красовался нарядный шерстяной джемпер. Она оперлась одной рукой о дверной косяк и смотрела на гостей, всем своим видом выражая вызов и готовность к обороне.