— Тьфу, Клив, ты здорово меня напугал, — сказал человек, поднимаясь из-за стола. Голос его предательски подрагивал.

— Где они, Майк? — слова прозвучали тихо, невыразительно. — Я должен их увидеть.

Майк Арлин наклонился вперед, подхватил упавшую на пол шляпу. Растерянно помяв в руках, бросил на стол. Пальцы барабанили по столешнице, выбивая нервную дробь. Его взгляд не отрывался от медленно увеличивающейся чернильной кляксы.

— Это против правил, ты знаешь, — еле слышно проговорил он. — Их будут судить…

— Не мели чушь! — голос Клива зазвенел, как натянутая струна. Глаза, еще мгновение назад, пустые и безразличные, полыхнули яростью. — Я хочу увидеть этих ублюдков!

Майк отшатнулся, едва не споткнувшись о стоявший за спиной стул, и оперся рукой на стену.

— Успокойся…

— Не надо меня успокаивать, — в голосе Клива звучала неприкрытая угроза. — Клянусь Богом, если мне придется тебя пристрелить, я так и сделаю. Ты веришь мне?

Майк медленно кивнул. С трудом оторвав взгляд от чернильного пятна, он посмотрел на стоящего перед ним человека. Белая, как мел, кожа, туго обтягивала выступающие скулы, заострившийся нос больше походил на клюв хищной птицы. Изогнувшиеся в жуткой полуулыбке губы обнажали крепко сжатые зубы, лоб перечеркивали вздувшиеся синеватые вены. В глубине темных провалов глазниц то и дело поблескивало адское пламя. Майк не был трусом. Но сегодня, взглянув в лицо своего друга, он видел смерть. Скажи он «нет», и Клив переступит через его окровавленное тело так же легко, как переступает человек еще содрогающуюся тушку убитой метким пинком крысы.

Майк примирительно поднял руки.

— Хорошо, хорошо. Но ты должен пообещать мне, что не сделаешь им ничего дурного. — Клив согласно кивнул головой. Маска смерти исчезла с его лица, теперь перед Майком стоял отчаявшийся, убитый горем, человек. — И еще, — тут Майк на мгновенье замялся, — ты оставишь свой револьвер здесь, в этой комнате.

Он ожидал услышать возражения и уже приготовился к спору, но Клив только молча кивнул головой. Распахнув плащ, он быстрым движением расстегнул массивную пряжку оружейного пояса и бросил его на стол. Майк недоверчиво уставился на лежащий перед ним револьвер, затем подхватил пояс и несколькими движениями обернул ремень вокруг рукоятки ремингтона. Открыв верхний ящик стола, он положил в него получившийся сверток, и с видимым облегчением задвинул его обратно.

— Клив, послушай, — неуверенно произнес Майк, — может, чуть подождем? Я сварю тебе кофе.

Тот отрицательно покачал головой.

— Хорошо. Только Господа нашего ради, держи себя в руках, — тяжело вздохнув, проговорил Майк. — Идем.

Он вышел из-за стола, поправил пояс с висящим на нем револьвером, и направился к небольшой двери в дальней стене комнаты. Открыл деревянный засов, чуть наклонившись, шагнул внутрь. Клив последовал за ним.

Часть здания, служившая теперь городской тюрьмой, была остатками армейского форта, построенного лет сорок назад. Вероятно, он защищал торговую миссию в те далекие времена, когда граница индейских земель проходила в двух милях от Трои. Понемногу стены ветшали и разрушались, а все увеличивавшееся население города испытывало острую потребность в строительном материале. Как бы то ни было, нетронутым остался лишь небольшой фрагмент первого этажа, к которому позднее и был пристроен офис шерифа.

Помещение тюрьмы представляло собой большую прямоугольную комнату, разделенную на две неравные части. В большей, предназначенной для охранников, стоял низкий деревянный лежак, стол и два табурета. Меньшая была поделена на четыре небольших клетушки. Три толстых стены, сложенных из обожженного на солнце кирпича, а вместо четвертой — тяжелая железная решетка, запиравшаяся на большой навесной замок. Окна — крохотные бойницы, забранные коваными прутьями, сквозь которые едва можно просунуть руку. Вся скудная обстановка камер состояла из вмурованных в стену деревянных лежаков, покрытых тощими грязными матрацами с набивкой из прелой соломы, да широких жестяных горшков для оправления естественных надобностей. На половине охраны с потолка свешивалась толстая ржавая цепь, оканчивающаяся крюком. А на нем, мерно покачиваясь, висела лампа с прикрученным фитилем. Оранжевый огонек, едва теплившийся за мутным закопченным стеклом, не мог развеять царящий в помещении полумрак.

Майк подошел к висящей на цепи лампе и, сняв защитное стекло, отрегулировал длину фитиля, максимально увеличив яркость. Теплый свет залил помещение тюрьмы, пробрался в камеры, расчертив пол падающими от решеток тенями. Две соседние были заняты, и Клив шагнул вперед, стремясь получше разглядеть их невольных постояльцев.

Один из заключенных сидел на вмурованном в дальнюю стену лежаке, подавшись вперед и спрятав лицо между грязных, расцарапанных ладоней. Услышав шаги, он поднял на Клива мокрые от слез глаза. Совсем мальчишка, не больше шестнадцати лет. На скуле красовался огромный черный кровоподтек, лоб украшала лиловая шишка.

— Ребята перестарались, — почему-то шепотом, пояснил Майк.

Клив молча кивнул. Он перевел взгляд на соседнюю камеру. Там, заложив руки за голову и прикрыв шляпой лицо, лежал тощий мужчина в грязной, местами порванной одежде. На вошедших он не обратил никакого внимания. Подойдя вплотную к камере, Клив от души пнул железные прутья. Решетка издала громкий, лязгающий звук и слегка подпрыгнула в петлях. Лежащий мужчина медленно повернул голову, пыльная шляпа соскользнула на грязный пол. На Клива уставились блекло-голубые, чуть выпученные глаза. Разбитые в кровь губы растянулись в ехидной усмешке.

— Так, так. Кто это к нам пожаловал? Неужто сам папашка? — мужчина громко испортил воздух и встал с лежака. — Томми, гляди, тут папашка твоей маленькой курочки! Иди скорее, познакомься с родственничком.

Из соседней камеры раздались приглушенные, захлебывающиеся рыдания.

— Ну что ж ты, Том! Невежливо заставлять гостя ждать, — в высоком, неприятном голосе отчетливо слышались глумливые нотки.

Клив словно окаменел. Он едва слышал этот резкий, пронзительный голос, выкрикивающий омерзительные подробности прямо ему в лицо. Клив снова увидел своих девочек, в белых нарядных платьях, лежащих на длинном столе похоронного бюро. Бледная, чуть синеватая кожа, заострившиеся черты, скрещенные на груди руки. Прикрытые веками, запавшие глаза. Клив целует холодный, восковый лоб жены и поворачивается к дочери. Ее лицо прячется под прямоугольником плотной креповой ткани, видны лишь побелевшие губы и тонкая линия подбородка. Один из мерзавцев выстрелил девочке в затылок, превратив милое личико в ужасную кровавую маску. Он вновь закрывает лицо руками, сквозь пальцы текут горячие слезы, грудь содрогается от беззвучных рыданий.

— А когда она попробовала на вкус… — голос убийцы накатывает на Клива, возвращая его в реальность, — никогда не угадаешь, о чем попросила твоя милая женушка! — мужчина радостно ухмыляется, словно готов открыть самую важную тайну. Он стоит у решетки, обхватив пальцами толстые железные прутья. Губы его растянулись, обнажив редкие, гнилые зубы, блеклые глаза радостно сверкают.

Нестерпимый огонь вспыхнул в груди Клива. Плотный туман ярости застлал сознание, оставляя лишь одну, пульсирующую в такт ударам сердца, мысль: «Убить, убить, убить!» Вцепиться зубами в горло и сжимать челюсти, пока не потечет горячая кровь, не хрустнет, ломаясь, эта тощая шея. Пинать тяжелыми сапогами, превращая извивающееся на полу тело в мешок, заполненный переломанными костями и гнилой требухой.

Издав короткое, сдавленное рычание, Клив бросился вперед, стремясь дотянуться до запертого в камере мужчины. Но согнутые, словно звериные когти, пальцы схватили пустоту. Заключенный уже сидел, вольготно развалившись на заскорузлом от грязи матраце, закинув ногу на ногу и заложив руки за голову. И с веселым удивлением изучал побледневшего от ярости Клива.

— Ей, папашка, да не спеши ты так! — в его голосе слышались издевательские нотки. — Я еще не все рассказал. Кое-что придержал на десерт, — глаза мужчины масляно блестели, губы растянулись в похотливой гримасе. Темный, покрытый желтым налетом, язык замелькал меж редких, побитых гнилью, зубов. Из уголка рта потянулась тонкая ниточка слюны. — Например, про малышку и Томми. Ты знаешь, он хоть и пацан, но…