Изменить стиль страницы

Она оттолкнула его, на этот раз решительно, вышла из укрытия и отдала себя во власть ледяного ветра. Крепко сжав руки в муфте из чернобурки, она гордо вскинула голову, и в последний раз ее зеленые глаза встретили умоляющий взгляд человека, которого она оставляла и который заслужил только ее презрение!

– Нет, Язон! – строго сказала она. – У меня тоже есть сын! И я княгиня Сант’Анна!..

Ночь наступила. Марианна не оборачиваясь шагала к трактиру, который сверкал в темноте, как сигнальный фонарь корабля, как луч маяка в буре, поглотившей ее любовь...

Эпилог

Конец странствий. Май 1813

Как когда-то, обрамленная каменными гигантами черная с золотом решетка словно сама отворилась перед лошадьми. Как когда-то, спокойное волшебство парка ласково окутало проникших в его пределы...

Это была все та же посыпанная светлым песком аллея, убегавшая, подобно реке, между черными перьями кипарисов и пахучими шарами апельсиновых деревьев, чтобы затеряться среди тумана и брызг высоко бьющих фонтанов. Тем не менее у Марианны сразу появилось ощущение, что что-то изменилось, что сад стал не таким, как тогда, три года назад, почти день в день, когда она въехала сюда рядом с кардиналом, как входят в неизвестность...

Восклицание Аделаиды позволило ей определить разницу.

– Господи, как красиво! – вздохнула новобрачная. – Все эти цветы!..

Вот в чем дело! Цветы! Когда-то в парке не было цветов, кроме поры цветения лимонов и апельсинов. Его красота поддерживалась исключительно контрастами деревьев и лужаек, бассейнов с проточной водой, где неподвижные статуи имели такой скучающий вид. Теперь цветы выглядывали повсюду, словно какой-то шаловливый волшебник рассыпал по парку все краски радуги. Тут были розы, особенно множество розовых, высокие олеандры, бледные и душистые, громадные перламутровые пионы из Китая, гигантские фиолетовые рододендроны и незапятнанной белизны лилии... Фантазия цветов! И их великолепие вернуло жизнь в этот громадный сад. Она играла в сверкающих струях фонтанов, аккомпанировавших пению птиц. Ибо они тоже тут, птицы. Тогда их почти не было слышно, словно нависшая над этим владением давящая тоска пугала их. Теперь они пели от всего сердца.

Забавляясь удивленным видом Марианны, Жоливаль, нагнувшись, коснулся ее руки.

– Вы грезите, Марианна, или проснулись? Можно подумать, что вы никогда не видели этот чудесный сад.

Она вздрогнула, словно в самом деле только что проснулась.

– Это почти правда! Я никогда не видела его таким. Тогда не было ни цветов, ни птиц, ни настоящей жизни, мне кажется... Все это как удивительный сон.

– Вы были так напуганы. Просто вы плохо смотрели.

И Жоливаль рассмеялся, поворачиваясь к своей жене, словно призывая ее в свидетели. Но Аделаида, просунув руку под руку Марианны, покачала головой.

– Вы ничего не услышите, друг мой. Я полагаю, что все эти перемены связаны с появлением ребенка! А перед ребенком даже сухой пень зацветет.

Уже прошел месяц, как Аркадиус и Аделаида поженились. Вернувшись в Париж в январе, Марианна нашла их обоих, живших практически безвыходно в особняке на Лилльской улице, угнетенных болью, которую они вместе делили и которая мало-помалу сблизила их. Они были уверены, что Марианна погибла, и оплакивали ее.

Прибытие официальных бумаг, делавших Аделаиду законной владелицей фамильного дома вместо Марианны, не внесло ясности, а наоборот. Это неожиданное наследство окончательно убедило их, что Марианны нет на этом свете, тем более что никакой весточки от нее не поступало. И тогда они полностью ощутили свое одиночество и заброшенность, не зная, как жить дальше. Особняк д’Ассельна превратился в своего рода мавзолей, за закрытыми занавесями которого они готовились к неотвратимому концу, пользуясь услугами одного Гракха... Гракха, больше не оглашавшего воздух своим пением...

Вечером, когда заляпанная грязью карета с Марианной и Барбой остановилась у подъезда, путешественницы увидели, как появились старик и старуха, поддерживавшие друг друга под руки и едва не умершие от радости...

Это неожиданное возвращение действительно было великим и чудесным событием. Начались бесконечные объятия и поцелуи, а Гракх после того, как тоже поцеловал хозяйку, присел на ступеньку и никак не мог остановить слезы.

Ночь прошла в рассказах о пережитых приключениях: Аркадиуса и Гракха с обозом генерала Нансути, Марианны и Барбы – о бесконечной дороге домой. Не обошлось без еды и выпивки. Аделаида, долгие месяцы питавшаяся кое-как, мгновенно вновь обрела свой сказочный аппетит. И в эту памятную ночь она поглотила цыпленка, целый паштет, чашку компота и две бутылки шампанского.

К рассвету она изрядно опьянела, но была счастлива, как королева. Когда она, слегка пошатываясь, ушла на покой, Жоливаль повернулся к смотревшей на портрет отца Марианне.

– Что вы собираетесь теперь делать?

Не отводя глаз от гордого лица, иронический взгляд которого, казалось, следил за ее движениями, она пожала плечами.

– То, что я должна! Пришла и мне пора стать взрослой, Жоливаль! И я уже устала от приключений. В них разрываешься, теряешь силы, а пользы – никакой. Существует Себастьяно... Я больше не хочу ни о ком думать, кроме него.

– Кроме него... одного? Вспомните, что рядом с ним кто-то есть...

– Я не забываю. Ведь можно обрести немного счастья, принося его другому. А он, Жоливаль, более чем заслужил быть счастливым.

Он подтвердил это кивком, затем после легкого колебания спросил:

– И вы не испытываете никаких сожалений?

Она взглянула на него так же гордо, как при расставании на Бофора. Но в этом взгляде больше не было гнева. Он был спокоен и чист, как волна на солнце.

– Сожалений? Не могу сказать! Единственное, что я знаю, – это то, что впервые за долгое время я в мире сама с собою...

Бесконечное путешествие истощило ее. Так что перед отъездом в Италию она решила провести некоторое время в этом доме, который, конечно, всегда будет открыт для нее. Повидалась с некоторыми друзьями. Фортюнэ Гамелен рыдала, как пансионерка, когда Марианна рассказала ей о ее встрече с Франсуа Фурнье. Талейран, по-прежнему сердечный и в равной мере язвительный, был напряженный и нервный, как и сам Париж, который Марианна плохо узнавала.

Город выглядел хмурым. Император вернулся в него почти тайком, затем вслед за ним неделя за неделей появлялись выжившие из того, что было самой прекрасной армией в мире: раненые, больные, обмороженные. Многие не встали с постелей, до которых с таким трудом добрались. И тем не менее поговаривают, что Император старается организовать новую армию. Сержанты-вербовщики приступили к работе, потому что Пруссия, ободренная русской катастрофой, подняла голову, местами восставала, торопливо искала оружие и союзников. Весной, со свежими войсками, Наполеон выступит... И Париж начинал роптать.

Среди этих довольно мрачных дней Жоливаля нашла добрая весть, переданная его нотариусом. Добрая, хотя и траурная: его невидимая супруга скончалась. Септимания де Жоливаль получила смертельное воспаление легких, сопровождая герцогиню Ангулемскую во время ее визитов милосердия вокруг Хартвела.

Аркадиус не стал лицемерить и проливать слезы. Он никогда не любил ее, и в его скомканной жизни она играла только роль статистки, но он был достаточно хорошим дворянином, чтобы воздержаться от проявления неуместной радости. Марианна занялась им. Мимо ее внимания не прошли растрогавшие ее горячие чувства, связывавшие виконта и ее кузину. Жоливаль относился к Аделаиде с уважением и заботливостью, из-за которых проглядывала нежность. И именно она, сообщив о своем намерении в ближайшее время уехать в Лукку, заявила:

– Раз вы теперь свободны, Жоливаль, почему бы вам не жениться на Аделаиде? Вы оба отлично подходите друг другу, и ваше положение в семье станет более солидным, чем роль какого-то заморского дядюшки...

С достойным подражания единодушием оба покраснели. Затем Жоливаль, явно разволновавшись, сказал совсем тихо: