– Вы сказали: «древние расы»! Мертвые, истощенные, конченые. Чем мешает вам моя корона? Без сомнения, вы из тех, кто желает для меня позорной славы Монка... вы хотите снова увидеть на троне ваших истощенных Бурбонов!
– Нет!..
Это был крик души, и он поверг Марианну в изумление. Что происходит? Готье де Шазей, тайный агент графа Прованского, который заставил называть себя Людовиком XVIII, отказывается от своего повелителя?
Но ей некогда было раздумывать.
– Нет, – продолжал кардинал, – я признаю, что долгое время желал этого... но не желаю больше по личным мотивам. Я даже мог бы согласиться с вами. Но вы перестали быть полезным вашей стране. Вы думаете только о ваших завоеваниях, и, если вам позволить так действовать и дальше, вы опустошите Францию ради славы Александра Великого, чтобы достигнуть Индии и захватить корону Акбара! Нет! Довольно! Уходите! Уходите, пока еще есть время! Не испытывайте терпение Бога!
– Оставьте Бога там, где он есть! Я слишком долго вас слушал. Вы просто старый безумец. Немедленно уйдите, если не хотите, чтобы я приказал арестовать вас.
– Арестуйте меня, если вам угодно, но вам не удержать Божий гнев. Смотрите все, кто тут есть!
Такой великой была обитавшая в этом хрупком теле страсть, что все машинально повернули головы к окнам, в направлении, указанном трагически протянутой рукой.
– Смотрите! Это огонь Неба обрушился на вас. Если вы до вечера не покинете город, в нем не останется камня на камне и вы все будете погребены под развалинами! Я говорю вам святую правду...
– Довольно!
Бледный от гнева, со сжатыми кулаками, Наполеон двинулся на своего противника.
– Вашу наглость можно сравнить только с вашим безумием. Кто вас послал? Что вы пришли искать здесь?
– Никто не посылал меня... кроме Бога! И я говорил ради вашего блага...
– Ну, хватит! Кто вам поверит? Вы связаны с Ростопчиным. А знаете гораздо больше, чем говорите. И вы поверили, вы и те, кто вас послал, что достаточно прийти и нажужжать мне в уши ваши проклятья, чтобы я сбежал, как суеверная старуха, оставив вас на свободе смеяться надо мной? Я не старуха, аббат. И ужас, который вы вселяете в простые души в черной глубине ваших исповедален, меня не поражает. Я не уеду. Я завоевал Москву и удержу ее...
– Тогда вы потеряете вашу Империю! И сын ваш, этот сын, полученный вами ценой кощунства от несчастной принцессы, которая считается вашей супругой, а на самом деле только сожительница, никогда не будет царствовать. И это к лучшему, ибо если бы он стал царствовать, то над пустыней...
– Дюрок!
Заметно ошеломленные присутствующие расступились, пропуская гофмаршала.
– Сир?
– Арестуйте этого человека! Пусть его запрут! Это наемный шпион русских. Пусть его запрут и ждут моих распоряжений! Но он умрет прежде, чем я покину Кремль!
– Нет!
Испуганный возглас Марианны затерялся в шуме. И вот уже наряд солдат окружил кардинала, ему связали руки и повлекли прочь, тогда как он продолжал кричать:
– Ты на краю бездны, Наполеон Бонапарт! Беги, пока она не разверзлась у тебя под ногами и не поглотила тебя и всех твоих!
Страшно ругаясь, Наполеон вне себя бросился в свои апартаменты, сопровождаемый придворными, с возмущением обсуждавшими происшедшее. Марианна устремилась за Императором и, догнав его, успела проскочить в комнату, прежде чем дверь захлопнулась.
– Сир! – воскликнула она. – Мне необходимо поговорить с вами...
Он резко обернулся, и под мрачным взглядом, которым он ее окинул, она не могла удержаться от дрожи.
– Мы уже много поговорили сегодня утром, сударыня! Слишком много! И, по-моему, я послал вас отдыхать. Идите и оставьте меня в покое.
Она согнула колени, словно собиралась упасть к его ногам, и молитвенно сложила руки.
– Сир! Умоляю вас... заклинаю... сделать то, что сказал этот аббат! Уезжайте!..
– Ну вот! Снова вы!.. Да могут ли, наконец, оставить меня в покое! Я хочу побыть один! Вы слышите? Один!..
И схватив первое попавшееся под руку, оказавшееся китайской вазой, он швырнул ее через комнату. К несчастью, Марианна именно в этот момент поднималась. Ваза угодила ей в висок, и молодая женщина со стоном рухнула на ковер...
Щекочущий запах соли и отчаянная головная боль были для Марианны первыми признаками возвращения сознания. К ним тут же добавился мягкий голос Констана.
– Ах, мы пришли в себя! Могу ли я осведомиться, как чувствует себя Ее Светлейшее Сиятельство?
– Хуже некуда... и особенно никакой ясности, дорогой Констан! Даже на самую малость. – Затем, внезапно вспомнив, что произошло, она продолжала: – Император? Не могу представить себе, как он мог... Неужели он хотел убить меня?
– Нет, конечно, госпожа княгиня! Но вы были очень неосторожны! Когда Его Величество доходит до определенной степени раздражения, к нему опасно приближаться, тем более возражать ему... после недавней сцены...
– Я знаю, Констан, я знаю... но все это так серьезно, так срочно! По-видимому, в безумных предложениях этого... священника есть зерно истины! И вы знаете это так же хорошо, как и я.
– Служба при Его Величестве исключает всякое личное мнение, сударыня, – полушутя-полусерьезно сказал Констан. – Я добавлю, однако, что, увидев госпожу княгиню упавшей к его ногам, Император проявил некоторое беспокойство... и сожаление. Он сейчас же позвал меня и приказал проявить максимум внимания к... его жертве.
– Он наверняка не употребил это слово! Он должен был сказать: эта дура, эта мерзавка, эта нахалка или что-нибудь такое.
– «Эта несчастная сумасшедшая!» – да простит меня госпожа княгиня, – признался слуга с тенью улыбки. – В некотором смысле эта грубость помогла Императору. Его гнев немного утих.
– Я в восторге от этого. Хоть на что-то я пригодилась. А... тот человек... шпион, вы знаете, что с ним?
– Гофмаршал как раз приходил с отчетом. За неимением лучшего, он запер его в одной из башен ограды. Она называется Тайницкая. Ее, кстати, видно из окон.
Несмотря на болезненные толчки в голове, увлекаемая непреодолимым побуждением, Марианна покинула свое ложе, хотя Констан умолял ее полежать еще немного, и бросилась к окнам.
Отсюда было видно, как башни возвышались над красными стенами Кремля. Тайницкая башня, самая древняя, построенная в XV веке, находилась ближе других, угрожающая в своем нагромождении почерневших от времени кирпичей, придававших ей вид коренастого слуги палача, ставшего с протянутыми руками между дворцом и рекой, которую он загораживал. Но от башни взгляд Марианны пробежал к городу, и она испуганно вскрикнула. Пожар быстро распространялся.
За узкой лентой Москвы-реки будто неудержимым потоком разлилось море огня, захватывавшее все большее и большее пространство. На берегах реки выстроились бесконечные вереницы солдат, переносивших ведрами – смехотворное занятие – воду к огню. Они напоминали лилипутов, транспортировавших их крошечные бочки, пытаясь утолить жажду гиганта Гулливера... Другие, стоя на крышах, еще не тронутых огнем, несмотря на шквальный ветер, старались с помощью метел и мокрых тряпок сбрасывать непрерывно падающие горящие обломки, в то время как гонимые ветром густые клубы черного дыма постепенно заволакивали весь пейзаж.
– Разумно ли, – пробормотала наконец Марианна бесцветным голосом, – арестовать и запереть человека, когда жизнь всех нас висит на волоске? Сколько мы еще сможем сопротивляться стихии огня?
Констан пожал плечами.
– У этого негодяя не будет времени привыкнуть к тюрьме, – воскликнул он гневным тоном, таким необычным для всегда невозмутимого фламандца. – Приказ Императора категоричен: сегодня будет созван военный трибунал под председательством герцога де Тревиза, губернатора Москвы. Он осудит его, и еще до ночи этот человек заплатит за свое невообразимое злодеяние...
– Невообразимое? Почему же?
– Но потому, что он француз и низкого сословия. Эти бессмысленные оскорбления, брошенные им в лицо Императору, были бы объяснимы в устах русского, поверженного врага или одного из тех непримиримых эмигрантов, для которых Его Величество представляется одновременно Кромвелем и Антихристом. Но простой сельский священник! Нет, эти оскорбления, эти проклятия в форме пророчества, накликивающие беду в такой драматический момент, нельзя простить. Впрочем, этот человек, возможно, даже не доживет до вечера.