Господи. Боже мой. Мне кажется, я умираю. И я на небесах и в аду одновременно. А может, в параллельной вселенной. Я — повсюду. Он сокрушил меня своими порочными обещаниями, сломил меня, и я не уверена, что когда-либо вновь обрету целостность.

— Но не сегодня, — говорит Томас и поднимается, держа руку у меня на затылке, чтобы я оставалась на месте. — Сегодня я покажу тебе кое-что другое. Покажу, как сгораю дотла я.

С этими словами он резко входит в меня, и мне приходится прикусить губу, чтобы не вскрикнуть. Томас не нежничает. И не дает мне время приспособиться к его размеру. Он причиняет боль — между ног еще долго будет побаливать, — но это не имеет значения, когда с каждым движением его бедра ударяются об мои и когда он истекает потом, тяжело дышит и стонет. Мне хочется открыть глаза и посмотреть на него, но боль такая приятная, что перетягивает на себя все внимание.

Намотав мои волосы на руку, Томас поднимает меня вертикально, и тут же меняется угол его проникновения. Теперь он прижимается к передней стенке вагины, и я чувствую его член где-то в животе. Он держит меня с такой силой и мощью, что, запрокинув голову, я завороженно смотрю на его свирепое лицо снизу вверх.

— Я чувствую себя ненормальным, Лейла. Готовым сгореть в этом аду. Как будто каждая клетка тела вибрирует, — сквозь зубы произносит Томас. Его слова сочатся похотью и вожделением. — Начиная от низа живота и распространяясь по груди и плечам, превращаясь в яростную боль в затылке. И я знаю, что сгорю в любую секунду, если, не сдержавшись, продолжу думать о тебе.

Давление внизу живота неумолимо нарастает. Как будто меня сейчас разорвет на части или я описаюсь, или произойдет что-то еще в этом духе.

— Т-томас. Это слишком… — не договорив, замолкаю я, чувствуя выступившие на глазах слезы.

— Наоборот. Недостаточно, — врываясь в меня и касаясь чуть ли не самого сердца, говорит он. Хорошо, что одной рукой он зажал мне рот, потому что на этот раз сдержать крик у меня не получается. Как и не дать пролиться слезам. Они стекают по моим щекам и его ладони.

На лице Томаса появляется хищное выражение, но он не останавливается. Господи, он и не собирается останавливаться. Продолжает вколачиваться, а мне…

— Тебе нравится. Да? — хрипит он, продолжая мою мысль. — Может, именно поэтому ты забыла запереть дверь. Может, хотела, чтобы тебя застукали и увидели, как сильно ты любишь мой член. Я угадал? Ты хотела, чтобы все увидели, как тебе это нравится.

В знак согласия я несколько раз моргаю. На большее у меня просто не осталось сил. Отпустив мои волосы, Томас со стоном прижимается лицом к моей шее. Его движения стали хаотичными, как будто он приближается к разрядке.

Теперь, когда голова не запрокинута, я могу свободно дышать и погружаю пальцы ему в волосы. Я чувствую спокойствие. Его агрессия и жестокость меня успокоили. И я не хочу покидать его объятия и этот кабинет. Хочу остаться с ним навсегда.

При этой мысли мои глаза широко распахиваются. Нет. Никаких «навсегда». Все это временно.

— Дотронься до клитора. Хочу, чтобы ты кончила.

От звука властного голоса Томаса из моей головы исчезают все мысли, и я делаю, как он сказал. Одну руку опустив себе между ног, второй я играю с напряженными сосками.

— Вот о чем я постоянно думаю, — рычит он. — Даже когда тебя нет поблизости. Об этом. О том, чтобы снести к чертям любое препятствие и оказаться внутри тебя. И все мои мысли только о том, как я тебя трахаю, Лейла. Постоянно. И каждую минуту. Ты в моей крови, и разорву на части любого, кто посмеет до тебя дотронуться.

И именно в этот момент меня накрывает оргазм. Тело напрягается, мышцы твердеют, и я кончаю в ответ на его исповедь — слова, которые, кажется, вырваны из самых глубин души. Они обостряют ощущения и делают удовольствие более полноценным и почти болезненным.

Я чувствую, как кончает вслед за мной Томас, и только тогда понимаю, что он когда-то успел надеть презерватив. Я была настолько поглощена своим желанием, что ничего даже не заметила. Томас не издает ни звука — видимо, сказав и так слишком много.

Отпустив меня, он поглаживает мою вспотевшую спину. Прикосновения дарят долгожданный покой, и я сонно улыбаюсь.

Томас ревновал. Он неравнодушен ко мне.

Припомнить не могу, когда в последний раз я чувствовала себя такой счастливой.

  

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Слова всесильны. Они удивительно прекрасны. Обожаю слова.

Я сегодня не столько ходила, сколько порхала, без остановки слушая Лану, потому что Томас сказал важные для меня слова. «Ты в моей крови, и разорву на части любого, кто посмеет до тебя дотронуться».

Не перестаю удивляться тому, как нечто мощное и уродливое вроде ревности вызывает у меня положительные эмоции. Да я бы снова поцеловала Дилана, лишь бы ощутить на себе агрессию Томаса. Интересно, все ли люди такие? Нормально ли — настолько страстно желать чего-то подобного?

Я открываю дверь своей квартиры, и все мысли о поцелуях с Диланом вмиг улетучиваются, едва вижу плачущую на диване Эмму.

— Что случилось? — бросаюсь я к ней.

— Мы с Диланом расстались, — шмыгая носом, отвечает она.

— Что? — я обнимаю ее. — Н-но почему? — «Неужели из-за поцелуя?» — хочу добавить я, но не хочу ее ранить. И потом, тогда она обвинит во всем меня.

— Потому что он вел себя как придурок.

— Что случилось? Что он… натворил? — спрашиваю я и поглаживаю Эмму по спине. В любой момент она оттолкнет мою руку и прекратит нашу дружбу.

— Дилан обвинил меня в измене, — поморщившись, говорит она. — Но я никогда и никому не изменяла. Я же не шлюха!

— Он имел в виду Мэтта?

— А ты откуда знаешь? — подозрительно прищурившись, интересуется Эмма.

Вот черт. Надо было держать язык за зубами. Теперь уже не знаю, стоит ли рассказывать про случившееся этим утром: как я соврала ей и встретилась с Диланом и как потом он меня поцеловал. Надо же быть таким идиотом. Но я и без того часто вру Эмме, поэтому лучше ничего не говорить. Иначе это будет выглядеть как-то так: «Слушай, я такая же, как твоя мать — вернее, женская версия того мужика, из-за которого распалась твоя семья. Кстати, давай останемся лучшими подругами».

Я смотрю на заплаканное лицо Эммы и думаю обо всех проблемах, которые свалились на ее голову за последние несколько дней. Кто в этом виноват? Их с Диланом ссора из-за чего-то, произошедшего давным-давно? Или ее мать, совершившая ужасный поступок много лет назад? Или же я? Может, ошиблась именно я, когда свела ее с Диланом? Но ведь они любили друг друга. Это же всем заметно. И если ты кого-то любишь, то тебе нужно быть с этим человеком, вот и все.

Боже, творится какая-то бессмыслица. Мне стало трудно отличать верное от неверного. Разве любовь стоит всех этих проблем?

В итоге я принимаю решение, что больше не могу врать Эмме. Она ведь моя подруга.

— Я… м-м-м… знаю это, потому что…

— Потому что он тебя поцеловал, — заканчивает Эмма вместо меня.

Я замираю. А сердце начинает грохотать, будто отбойный молоток. Пожалуйста, пусть она не начнет обвинять меня. Меня и так все во всем винят.

— Прости меня, ладно? Это было глупо. И совершенно ничего не значило. Он и не прикасался ко мне. Просто… — от нарастающей паники мой голос звучит пронзительно. — Ты должна мне поверить. Этот поцелуй не значил ровным счетом ничего.

— Эй, Лейла, конечно же, я тебе верю, — теперь черед Эммы меня успокаивать и гладить по спине. — Разве может быть иначе? Я знаю, что ты никогда бы так не поступила — не стала бы сознательно бросаться на чужого мужчину. Так что расслабься.

Ее слова обнадеживают, но мое сердце продолжает биться с бешеной скоростью, как будто не понимает, какого черта происходит.

— Ты веришь мне?

— Да, — грустно усмехнувшись отвечает Эмма. — В том поцелуе только его вина. Не твоя. А после того как он бросил мне в лицо, будто я изменяю ему с Мэттом… — она качает головой. — У меня появилось чувство, что я его на самом деле совсем не знаю.