В затылке пульсирует сильная боль. Я уже знаю, что совсем скоро разболится вся голова.

— Ты в порядке, приятель? — спрашивает Джейк и кладет руку мне на плечо.

Мы ужинаем у Грейс с Джейком. Это что-то вроде добрососедского жеста. Хэдли с Грейс о чем-то беседуют рядом с кухонным островком, хотя говорит в основном Грейс. А мы с Джейком сидим здесь, на диване в гостиной.

Бутылка пива приятно холодит разгоряченную руку, когда, сделав большой глоток, я отворачиваюсь от своей жены.

— Ага. Все в норме.

— Ты же ведь знаешь, да, что можешь поговорить со мной? — он переводит взгляд с меня на Хэдли и обратно.

От желания Джейка вмешаться я скрежещу зубами. Но на самом деле это не вмешательство, — говорю я себе. Джейк из тех, кто просто беспокоится о других, вот только я не готов выкладывать обо всем, что на душе. У слов есть власть делать происходящее реальным. Как некоторые люди не рассказывают о своих ночных кошмарах, чтобы те не стали частью их реальности, так и я никому не рассказываю, что не так в моей жизни и браке.

— Тут не о чем говорить. Все в порядке.

Почувствовав мое напряжение, Джейк примирительно поднимает обе руки вверх.

— Ладно. Настаивать не буду, — говорит он и тоже отпивает пива. — Знаешь, Сара тебя ненавидит.

Радуясь смене темы, я отвечаю:

— Сара всех ненавидит.

— Да, но не все спорят с ней на педсоветах и не все указывают на — цитирую — «дерьмовый учебный план». Только ты.

— Но он и правда дерьмовый.

— Ты не собираешься облегчить себе жизнь и отношения на работе, да? — покачав головой, Джейк добавляет уже серьезно: — Ты не можешь так себя вести сейчас, Томас. Не можешь отправить мне сообщение и уйти, в то время как я собирался познакомить тебя со всеми. И оскорблять своих коллег ты тоже не можешь себе позволить. Ты больше не поэт. Ты учитель. Командный игрок.

Больше не поэт.

В намерения Джейка это не входило, но меня его слова все равно задели. Пульсирующая головная боль усиливается и вот-вот взорвется тысячами разных мыслей. От этого я чувствую себя усталым, скорее даже вымотанным — подобное чувство возникает, когда я часами напролет работаю над стихотворением, правлю и оттачиваю, пока оно не засверкает… или пока не сдаюсь, потому что мои слова иссякли.

— Да. Я знаю, — запустив руку в волосы, вздыхаю я. — Я понимаю, что ты делаешь мне одолжение. И не хочу все испортить. Этого больше не повторится.

Я абсолютно серьезен. Если эта работа исправит все мои ошибки, я с ней справлюсь.

— Хорошо, — говорит Джейк и поднимает свою бутылку в мою честь. — Как студенты? В этом году вроде приличный набор, да?

Вопрос Джейка срабатывает триггером, и я сразу же вспоминаю Лейлу — и сознание без моего участия делает слайд-шоу ее образов. Ехидная дикарка с фиолетовыми глазами. Ее громкий и безудержный хохот. Струящийся между пухлых губ дым. Дикие кудри темных волос, которые никогда, наверное, не лежат спокойно. И эти ее фиолетовые шубы… Да кто сейчас вообще носит шубы? Ее голос достает из самых глубин моей души давно погребенные слова. Эти слова беспощадны. Они не дают смириться с тем, что я больше не поэт.

Я не могу им быть — новую судьбу я выбрал себе несколько месяцев назад, — но слова приходят ко мне благодаря ей, словно она моя муза. Вот только мне не нужна муза. Как и поселившаяся в моих мыслях Лейла Робинсон.

Не в состоянии больше сидеть расслабленно, я сильнее обхватываю бутылку, и делаю еще один большой глоток пива.

— Ага. Приличный, — отвечаю я на вопрос Джейка.

— Это плохо, что ли? — положив руки на пояс, он бросает на меня многозначительно взгляд. — Ты там полегче. Не каждый из них будущий Хемингуэй. Смотри на настрой, а не на талант.

— Это мой первый урок о том, как быть учителем?

— Можно сказать и так.

— А ты, я смотрю, сегодня преисполнен мудрости, верно?

— Как и всегда, — ухмыляется он, и я смеюсь.

Наш разговор длится до тех пор, пока не становится пора уходить. Хэдли благодарит Грейс за приглашение, и они обнимаются. А мы с Джейком похлопываем друг друга по плечу.

Поскольку мы с Хэдли живем за пределами кампуса, до нашего дома нужно немного проехать на машине. Я завожу двигатель и в зеркало заднего вида вижу, как Грейс и Джейк целуются и хихикают, словно два подростка. Головная боль усиливается.

Когда мы с Хэдли пристегиваемся, я выезжаю на дорогу. От ее близости мне мгновенно становится легче. Пальцы покалывает от желания прикоснуться к ней, провести по щеке и изящной шее — но я себя сдерживаю. Хэдли это не понравится.

— Ты как… хорошо провела время? — не отводя взгляд от заснеженной дороги, я съеживаюсь от собственного вопроса, такого же глупого, как и разговоры о погоде. Никогда не был тем, кто умеет вести светские беседы, но ради Хэдли я постараюсь.

— Да, — она кивает, в течение секунды-другой смотрит на меня, после чего отворачивается к окну.

Это молчание угнетает. Я до белых костяшек стискиваю руль.

— Как думаешь… сегодня пойдет снег?

Меня начинает подташнивать, едва я произношу эти слова — такие пустые и безликие. Мы как будто не знакомы, как будто никогда не прикасались друг к другу и не слышали стук сердец.

Как будто мы никогда друг друга не любили.

В ответ на мой жалкий вопрос она пожимает плечами.

— Возможно.

По телу разливается тошнота, и я ощущаю жар. Складывается впечатление, будто за последние пять секунд машина уменьшилась в размерах. Я хочу дать по тормозам и вытащить нас из этого замкнутого пространства. Хочу оставить все произошедшее где-нибудь позади. Абсолютно все.

Но деваться некуда. Поэтому продолжаю вести машину.

На самом деле, я настолько поглощен этой обыденной задачей, что пропускаю поворот в сторону дома. Продолжаю ехать прямо и останавливаюсь уже перед входом в парк. И только тогда Хэдли замечает, где мы находимся.

— Что… Что мы здесь делаем? — повернувшись ко мне, спрашивает она. Стыдно признаться, но мне нравится видеть ее дезориентированной. Нравится видеть, что я ей нужен. Даже если всего лишь для ответа на вопрос.

— Хочу тебе кое-что показать, — несмотря на бушующие внутри эмоции, я говорю тихо.

Взгляд золотисто-карих глаз Хэдли поднимается к моему лицу. Наверное, это первый раз за весь вечер, когда она по-настоящему обратила на меня внимание, но, словно жалкий попрошайка, я приму и эту малость. Я ликую от ее пристального внимания.

Но все это быстро исчезает. Она выскакивает из машины, а я иду за ней. Начинаю думать, что это плохая идея, но больше никаких вариантов у меня нет. Мне просто нужно, чтобы Хэдли поняла.

Заполняя тишину, под ногами хрустит снег, пока я веду ее к скамье — туда, где однажды под усыпанном белыми цветами деревом я сделал ей предложение.

Когда мы подходим к скамье, окруженной сугробами и освещенной фонарем, этот вечер словно меняется на день восемь лет назад. Меня отбрасывает в тот дождливый день, когда я сказал Хэдли, что хочу провести с ней всю жизнь. Я собирался уехать учиться в аспирантуре и хотел, чтобы она поехала со мной.

— Помнишь это место? Ты ждала меня здесь. Как и всегда, — с усилием сглотнув, я продолжаю: — А я, как всегда, опоздал. И думал, ты уже ушла. Репетировал извинения, но, увидев тебя, просто остановился. И мне даже пришлось перевести дыхание. Ты была такая красивая, такая спокойная, такая… нежная, — я провожу онемевшими пальцами по своим волосам. — А я чувствовал себя неполноценным, недостойным тебя. Я всегда был таким… высокомерным мудаком.

Я замолкаю, когда Хэдли поворачивается лицом ко мне. Не знаю, что именно ожидал увидеть на ее лице, но только не это. Безмолвие. Она будто чистый лист бумаги. И из-за отсутствия эмоций похожа на двухмерную проекцию. Словно под этой поверхностью нет глубины.

— Я хочу домой, — голос Хэдли по-прежнему тихий и мягкий, но в сочетании с ее ничего не выражающим лицом звучит непривычно и неправильно.

— Хэдли…