Сказала — и вышла. И только предгрозовая свежесть, оставшаяся висеть в воздухе, напоминала о её появлении.

— Опять летала на драконе, — неодобрительно произнёс главный портной и цокнул языком. — Как будет детей потом рожать? Дурёха! — а затем зыркнул на Ганса и вдруг как рявкнет: — Всё слышал! Жизни тебе с этого дня не видать! Парни, отдайте ему одежду принцессы.

Признаться, Ганс только в этот момент и очнулся. С ним определённо творилось что-то странное. Сердце колотилось в горле и висках, на лбу выступила испарина, щёки горели, по всему телу разлилась предательская слабость.

Может, он заболел?

Но стоило Гансу опустить взгляд на свои руки, как все симптомы болезни исчезли, а на их место пришла грусть. Все пальцы были в шишках, кровоточили ранки от уколов иголок, на ладонях — потёртости и мозоли, а кожа — шершавая и грубая. Разве эти руки хотя бы отдалённо напоминали холёные, затянутые в шёлк перчаток руки аристократа?

Конечно же, нет.

О чём он, вообще, думает? На что смеет надеяться? Радуется, как дурак, что его заметили и выделили среди других, но…

Не в положении Ганса было мечтать даже о девушке своего уровня. Куда уж там о принцессе!

Даже если он заработает денег…

Даже если поправит дела в поместье…

Даже если раздаст накопившиеся долги…

Всё ещё оставались сёстры, которых нужно было выдать замуж, а значит — дать за ними богатое приданое. Вот и получалось, что либо он ищет невесту себе, либо женихов им. Либо — либо.

Сделать счастливыми всех даже в самых смелых мечтах у Ганса не получалось.

После прихода принцессы дни потекли похожие друг на друга. Ганс шил, не разгибая спины и не поднимая головы от строчки стежков, потому что работу, которую раньше делили между собой портные, теперь приходилось выполнять ему одному.

В какой-то момент Гансу стало казаться, что он не выдержит, умрёт за работой: он засыпал с шитьём в руках на два, максимум на три часа, и просыпался с ним же, а корзины с одеждой только множились.

Большим башенным колоколом, гулко и низко, звенела голова, глаза покраснели и немилосердно чесались, в спине хрустела каждая косточка — и всё-таки юноша не прекращал улыбаться и каждый стежок делал на совесть.

Ведь сшитую его руками одежду носила принцесса.

В один из дней, проснувшись с головной болью и ломотой в плечах, Ганс настороженно замер. В его маленькой каморке под самой крышей пахло грозовой свежестью и тонким ароматом лимона, а на низком деревянном столике лежала записка и крохотный стальной цилиндр, испещрённый полукруглыми выемками, как лицо несчастного, перенёсшего оспу.

В записке было одно-единственное слово: «Пользуйся».

Ганс долго крутил в руках цилиндр, пока не догадался надеть его на указательный палец. С таким помощником шитьё стало даваться легче, да и в целом юноша приободрился.

Подарок принцессы Иветты красноречиво указывал ему на его место — место портного, но всё-таки это был подарок принцессы.

Спрятав записку, Ганс никому о ней не рассказывал, а на вопросы про цилиндр отвечал, что его прислали сёстры.

Вскоре по дворцу пронеслась новость, ошеломившая всех его обитателей, и особенно Ганса: король решил выдать принцессу Иветту замуж и с этой целью устроил испытание! Что за испытание, толком никто не знал, но приглашали на него официально.

Сначала во все уголки страны разлетелись письма герцогам, потом маркизам, следом графам, ещё чуть позже — их сыновьям.

Весь дворец бурлил от слухов и предвкушения. Когда ко двору приезжал очередной кандидат на руку принцессы, на его успех или неудачу заключались пари и делались ставки.

И только Ганс находился в стороне от всеобщего оживления.

Его принцессу — а в мыслях он звал Иветту своей — выдавали замуж. Чему тут радоваться?!

При мысли, что ему придётся шить для неё свадебное платье, на Ганса нападала такая тоска, что впору было завернуться в саван и прошлёпать босыми ногами до любезно открытого гроба. Да, и крышку за собой опустить. Непременно с обиженным стуком.

Чтобы как-то развеяться, юноша с головой ушёл в работу.

Из-под его рук стали выходить чулки и рубашки, коротенькие штаны, до бёдер, собирающиеся внизу на шнурке, пурпуэны со съёмными басками[3], колеты[4] и плащи — одна вещица лучше другой. Ведь каждый наряд, который Ганс придумывал для принцессы, он шил как последний, потому что не знал, когда и кому посчастливится стать её мужем, — и в каждом она была чудо как хороша.

Вскоре слухи о его мастерстве разнеслись по всему дворцу.

Да и сам Ганс заметил, что рубашка, которой раньше принцессе хватало на день, не возвращалась к нему на починку целую неделю, а пурпуэн мог исправно прослужить хозяйке весь месяц.

Если даже избалованная и своевольная принцесса стала относиться к вещам бережно — это ли не лучшее признание таланта?

Но одного признания для счастья всё-таки было мало. Ганс первым в своей каморке под самой крышей слышал призывные трели ездовых драконов и хлопанье их крыльев. Когда очередной жених прибывал в замок, сердце юноши тревожно сжималось, и он со смесью восхищения и страха смотрел, как статный всадник на великолепном звере кружит над двором.

Соискатели руки и сердца принцессы являли собой цвет высшей аристократии: обходительные и весёлые, красивые и мужественные, немногословные и надёжные, как крепостная стена — каждый был хорош по-своему.

Но как же далеко от них находился Ганс!

У него не было дракона, не было драгоценной упряжи, меча в богатых ножнах или цепи, которыми можно блеснуть, да даже приличного костюма, в котором не стыдно показаться на людях, и того не было.

И всё равно, глядя, как очередной жених уезжает ни с чем, Ганс выдыхал с облегчением: судьба дарила ему ещё один день, когда он мог, пусть лишь в мыслях, называть принцессу Иветту своей.

Так бы Ганс и продолжил вздыхать, глядя из крохотного окошка под крышей на драконов и их всадников, если бы не очередная встреча с Мартой. С прошлого раза он накопил приличную сумму и спешил обрадовать сестёр — теперь им хватит денег, чтобы нанять плотника и починить крышу. Но раньше радостные вести настигли его.

Марта протянула ему распечатанный конверт.

Ганса официально приглашали во дворец пройти испытание. Точнее не его, а сына барона Валентина д’Эльба.

Стоило юноше представить, как он, в своей простой одежде, без оружия и хотя бы самого захудалого, невзрачного дракона, предстанет перед королём и принцессой, свет перед глазами померк. Бедной Марте пришлось брызгать на него водой, чтобы привести в чувство.

Следующую ночь Ганс не спал. Мыслей в голове крутилось слишком много и разных.

То он представлял, как приходит с приглашением к королю — и все придворные смеются над его бедным костюмом. То перед ним вставал красивый и статный мужчина, настоящий воин, который вёл прекрасную принцессу к алтарю, а он сам с красными после бессонной ночи глазами следил из последнего ряда, чтобы на её белоснежном платье не сбились двадцать слоёв тафты, нашитые поверх ветрюгада[5].

Впрочем, был и третий вариант.

Позаимствовав у принцессы немного шёлка и сукна, он мог сшить себе приличный костюм, чтобы хотя бы на первый взгляд выглядеть достойно. Только внутри всё восставало против воровства. Юноша стыдился бедности, но не настолько, чтобы пойти на подлость и обокрасть любимую.

К утру Гансу стало настолько муторно и тошно, что он чуть не выкинул злополучное приглашение. Слишком больно оказалось обладать возможностью исполнить заветную мечту — и одновременно не иметь ни шанса на успех.

Он высунул из окна руку с приглашением, но так и не смог заставить себя разжать пальцы.

Пока разум убеждал его, что ничего хорошего из этой затеи не выйдет, что все только посмеются над портным, посмевшим прийти к королю, сердце спросило: будешь расшивать бриллиантами шлейф подвенечного платья и глядеть, как любимая становится женой другого? Да или нет? — и он решился.