Он сразу полюбил ее.

Сказал ей:

— Ты одна живешь здесь, а я один живу там — давай жить вместе.

Уточка ответила, что согласна жить вместе, но в лодку к нему она не сядет, пока он не даст ей обещание:

— Когда мы будем ехать по озеру, что бы ты ни увидел — не удивляйся, не смотри, не замечай, даже виду не показывай, что ты что-нибудь видишь!

Парень, конечно, согласился.

Тогда она сказала:

— Вот тебе три яичка. Береги их, храни пуще глаза, держи их у сердца своего. Пусть будут теплые, не застуди!

Пейвальке яички припрятал. Он положил их за пазуху, — холодновато тут, но больше девать их было некуда.

— Согревай яички те, — сказала девушка. — А если случится беда, бросай их в меня. Не бойся, смело в меня бросай!

Сказала так и села в лодку. И вот поехали они в дом Пейвальке. Едут по озеру, смотрят, берегами любуются, острова мимо них проплывают, словно они над водой летят, вокруг рыбы играют и плещутся, круги так и ходят по воде — это рыбы играют, тут «дома рыб» находятся. Хорошо. Однако Пейвальке ни на что не глядит, он Уточкой любуется, на Уточку смотрит, Уточку только и видит.

Вдруг с неба на остров тень упала. Свет брызнул. Засияло все, свет от воды отражается, а откуда псе исходит, неведомо. Пейвальке внимания не обращает, едет себе и едет, веслом весело поигрывает да Уточкой любуется. Остром обогнули, и тут-то воссиял из воды камень. Камень не простой, тот камень был медный камень. И лицо девицы Уточки, и берег дальний, и остров ближний — все осветилось светом этого медного камня.

Тут и закричал Пейвальке Уточке:

— Смотри, смотри, краса какая перед нами открылась — медный камень явился, как огонь горит! Привернем, посмотрим, что за камень такой?

Отвечает ему Уточка:

— Ты мне обещал, что бы ни случилось, мы не видим, не слышим, не смотрим, мимо плывем.

Пейвальке смолчал, дальше поехали. Ехали, ехали, долго ехали, и опять тень мелькнула и за островом спряталась. И опять сияла земля: остров ближе — сильнее свет. Обогнули они и этот остров, а за ним камень лежит серебром так и блистает, лучи летят в небо, небо серебром переливается, и берег и острова серебряными лучами играют, а и лес-то на острове серебряный, небывалый, так и хочется между тех серебряных елей и березок прогуливаться и веточки ломать, серебряные листья собирать.

Опять Пейвальке просит Уточку:

— Смотри, как хорошо, тут бы нам и жить! Давай привернем!

Девица молчит, только смотрит с укором.

— Что тут делается? Что творится? Ехал я себе, ничего такого не видел, а еду с тобой — погляди, дивные камни из земли поднимаются, светятся, нам дорогу освещают.

Девушка ему говорит:

— Что бы ни случилось — мы не видим, не слышим, не смотрим, незачем нам ехать к этим камням!

И на этот раз послушался Пейвальке. И этот камень они миновали, остались позади камень медный и камень серебряный.

Дальше поехали.

Ехали, ехали, опять тень на остров упала. Долго плыли они, уже виден стал дом Пейвальке. Уже миновали его лучший «рыбный дом», как опять увидели: впереди свет лучами вверх летит, в небо стремится. И опять из воды камень растет, словно солнце сверкает этот камень. А камень-то не простой — чисто золотой, и свет от него идет золотистый. Все светится золотом — и берег дальний, и ближний остров, и лесок над ним, и даже вода золотится от этого света. А рыбы-то! Рыбы в озере плавают и тоже золотистые.

— Ну, уж этого камин я не миную! — воскликнул Пейвальке. — Около самого дома моего такое диво дивное живет, камень чистого золота лежит, а я буду мимо ехать и даже глазом не моргну. Не бывать тому!

А сам уж не на Уточку смотрит, а на камень глядит золотой, как на свой.

И он направил лодку к этому камню. Очень не хотелось Уточке приворачивать, но Пейвальке круто свернул лодку в сторону от прямого пути. Встрепенулась Уточка. Встала. Руки подняла, словно собираясь взлететь…

Только причалила лодка к золотому камню, как стало ясно, что не камень это, а сама Выгахке злая, сама подземная хозяйка перед ними. Это она прикинулась сначала медным, потом серебряным, а теперь золотым камнем, это она распустила по ветру свои волосы так, что страшно на небо смотреть… А Пейвальке-то видел их золотыми лучами.

Выгахке выскочила из воды, выхватила из лодки Уточку и в озеро швырнула, на ее же место свою дочку — Выгахкенийду ткнула.

Но Уточка была не проста, она еще и воды не коснулась, как превратилась в птицу летучую — в настоящую птицу. Не растерялся и Пейвальке — метнул он яички, одно за другим, прямо в Уточку. Уточка склюнула одно яйцо и проглотила его. И другое глотнула, а третье-то не смогла, подхватила его на лету, удержала в клюве, а заглотнуть не смогла. Так и полетела с яйцом в клюве, домой.

Остался Пейвальке один. И поехал он домой не с Уточкой милой, а с дочерью страшной Выгахке. Это она, Выгахке злая, заставила его жить вместо Уточки с дочкой своей — Выгахкенийдой.

Ну и стали жить.

Уточка прилетела домой. Превратилась она в простую девушку человечью и зажила по-старому — одна. Два яичка она носила в себе, а третье-то так и не могла проглотить, осталось оно снаружи, она его держала за щекой. Двум яичкам было тепло — они хорошо согрелись в животе-то у матери, а третьему за щекой было холодно. Пришло время, и Уточка поняла: скоро у нее будут детки. И правда, родила она трех сыновей — двое родились обликом человечьим, а третий-то не согрелся, не допарился за щекой у матери, так и остался яичком. Старшего сына она назвала Левушкой, второго Правушкой, а третьему имя положила — Недопарушек.

Уточка очень любила Недопарушка. Она берегла его и все боялась, что упадет и разобьется, пропадет ее болезный сынок. Дети жили дружно, росли хорошо, — крепкие выдались ребятки. И Недопарушек вырос — из маленького пестрого яичка он превратился в простое яйцо, только лицо у него стало в крапинку. Возмужали ребята и начали сами, без матери, ездить на озеро и ловить рыбу — ставили сети тут и там. С каждым годом они заезжали на лодке в глубину озера, забирались в такие места, где никогда еще не бывали. Заезжали даже за три острова, что издали видны были, словно летят они по-над гладью воды. Мимо «рыбного дома» не раз они плавали, где рыбы играют и плещутся. Так-то вот они ездили-ездили, а однажды заехали в далекий залив. Пристали к берегу, хотели рыбу поудить да ухи сварить, а тут-то на другом берегу домик увидели. Дом не простой, а вернее сказать, настоящие хоромы — и сени большие, и горницы по сторонам просторные.

В хоромах жил человек с женою, с той самой дочкой Выгахкиной. Сыновья не догадались, к кому они попали, не поняли, что в этом доме отец их живет. А отец не знал, что его дети к нему в гости пожаловали. Догадалась обо всем одна только Выгахкенийда.

— Ага! Это сынки моего мужа из яиц повылупились! — сказала она и губами причмокнула от удовольствия, она задумала их съесть.

Выгахкенийда зазвала братьев в дом. напоила и накормила их. В горнице с печкой она сама им постелила постели. Спать их уложила и мехами сверху укрыла: «Спите, детки!»

А Недопарушку жарко стало. Он из мехов на волю выбрался. Братья его положили на печку, на шесток у печки, на ветерок, а сами смотрели — не свалился бы он, не разбился бы: они его берегли, они любили братца своего Недопарушку.

Уложили Недопарушка на шесток, а сами крепко уснули. Один Недопарушек не спит: он братьев своих стережет. Заприметил он, что дочка Выгахки недоброе затеяла.

Учуяла Выгахкенийда, что ребята уснули, — она к двери легонечко подкралась и тихонько стукнула, а сама-то спрашивает:

— Спят ли гости? Отдыхают ли гости?

Недопарушек — он не спит, не дремлет, все видит, все слышит — отвечает ей: