– Меня ещё сегодня ждёт настоящая работа, – говорит он. – Как и тебя.

Он замолкает, поднимает стопку бумаги и выравнивает её.

– Сегодня вечером, если хочешь, можем об этом поговорить. Я зайду. Прихвачу с собой что-нибудь приличное выпить, потому что знаю, что у тебя дома не водится ничего кроме дешёвого вина и диетической содовой, – его голова всё ещё опущена, но он поглядывает на меня из-под бровей. – Просто поговорить, понимаешь?

– Не знаю, почему вы считаете необходимым это подчёркивать, – бормочу я и ёрзаю на стуле, чувствуя, как краснею. – Я говорила вам, что не позволю этому случиться снова.

Эдриан берёт в руки карандаш.

– Вообще-то не говорила.

– Что ж, хорошо, я говорю вам это сейчас.

– Принято к сведению, – отвечает он мне с проказливой улыбкой. – Сегодня вечером, Меган. В восемь часов. Убедись, что у тебя в холодильнике есть маринованные огурчики.

Не успеваю я отреагировать, как он взмахом руки отпускает меня и поднимает трубку телефона.

Три года назад, когда я всё ещё верила в то, что где-то в глубине души он сохранил хоть какие-то остатки совести, мы провели поздний вечер, работая над каким-то дурацким предложением для совета директоров, которое они потребовали только тогда, когда почти никого не осталось в офисе. Мне и правда тогда стало его жаль, и я знала, что он не успеет закончить его в одиночку. Никому из нас не хотелось оставаться в офисе ни минуты, поэтому я предложила поехать ко мне, поскольку до моей квартиры было сравнительно недалеко.

Мы провели вечер, корпя над бумагами и распивая столь любимый Эдрианом бурбон, и в какой-то момент он убедил меня попробовать шот, в который были добавлены соль и огуречный рассол – и он оказался довольно неплох.

Он улыбался гораздо чаще в то время. Я помню это.

Когда я оказываюсь дома, то трачу какое-то время на то, чтобы прибраться, чтобы комната выглядела хоть сколько-нибудь прилично. Мне нужно было сказать ему, что нам лучше встретиться в ресторане или в кофейне или ещё где-нибудь, но а) я была уверена, что он, как обычно, катком пройдётся по всем моим аргументам; и б) мне на самом деле нравится идея того, что он придёт сюда. Это напоминает мне прошлый раз, когда он был здесь, – удивительно, но было весело. У меня такое чувство, что тот самый парень, который смеялся со мной тем вечером, всё ещё живёт где-то глубоко внутри него, погребённый под всеми этими насмешками, колкостями и неуместным перфекционизмом.

Как только я заканчиваю с уборкой, я по-быстрому готовлю себе ужин, чтобы съесть его перед телевизором. Я совершенно точно не собираюсь пить бурбон, который принесёт Эдриан, на пустой желудок, даже если прямо сейчас у меня нет особого аппетита.

Когда я почти доела, мой телефон начинает звонить, и имя на экране мгновенно вызывает у меня предчувствие беды. Я делаю глубокий вдох перед тем, как ответить.

– Привет, мам.

– Уж очень ты быстро, – говорит она. – Надеюсь, ты не сидишь весь вечер напролёт у своего телефона.

И сразу же она начинает пичкать меня этим дерьмом. Папа, должно быть, довёл её до белого каления своей пассивной агрессией.

– Нет, вообще-то я вяжу крючком копию Тайной вечери в натуральную величину.

Она вздыхает.

– У меня нет настроения слушать твои остроты.

– Зачем ты тогда позвонила, мама? – я чувствую, что у меня самой терпение уже на исходе.

– Перестань набивать рот, пока я с тобой разговариваю.

Кровь закипает у меня в жилах, когда я опускаю вилку.

– Ты позвонила мне прямо во время ужина, мама.

– Что ж, тогда тебе не следовало брать трубку, – фыркает она. – Это грубо.

– Если бы я не ответила, ты бы просто продолжала мне звонить, – моя рука на коленях сжимается в кулак. – Снова, и снова, и снова…

Она вздыхает.

– Тогда просто перестань есть. Сомневаюсь, что пропуск приёма пищи время от времени убьёт тебя.

Мне требуется весь мой самоконтроль, чтобы не бросить телефон в стену.

– Я должна идти, мам. У меня свидание.

– Уверена, что так оно и есть, – она улыбается на том конце провода, и я словно вижу это воочию. – Твой отец и я всего лишь хотели узнать, когда ждать тебя на День благодарения, чтобы мы могли заказать тебе билеты.

– Вообще-то, я собиралась позаботиться о них сама в этом году, – говорю я ей. – Мистер Райзингер выплатил мне неплохую премию.

– Ерунда. Тебе стоит положить эти деньги на сберегательный счет.

– Это мои деньги, мам. Я сообщу тебе, в какой день прилетаю, но я сама куплю себе билеты, и если ты их для меня закажешь, сама потом будешь разбираться, что с ними делать.

– Когда ты такой стала? – восклицает она. – Клянусь, Меган…

– Должна идти, мистер Райзингер звонит мне по другой линии. Пока, мам.

Я со стоном бросаю телефон на диван. Теперь-то я уж точно не собираюсь доедать свой ужин.

Я сижу напротив Эдриана, и он знает, что что-то не так.

Наблюдать за тем, как он пытается определить, стоит ли ему говорить что-нибудь на эту тему или нет, и если стоит, то что именно, настолько забавно, что почти позволяет мне забыть о том, как я ненавижу свою жизнь.

Но только почти.

– Итак, – говорит он, – что ты хочешь знать о Натали?

Это странно, то, что он говорит о ней, как будто она реальный человек. Как будто у него на кухне в углу стоит метла, на которой помадой нарисован рот.

– Вы и правда думаете о ней, как об отдельной личности?

– Вообще-то нет, – отвечает он. – Но так проще всего говорить о ней, чтобы не путаться.

У меня уже раскалывается голова, но, справедливости ради, по большей части это никак не связано с ним.

– Так что… она – это вы, но без члена?

– Она никто, – говорит он, слегка усмехаясь. – Просто имя, которое я поставил на обложку своих книг. Серьёзно, тебе бы стоило поговорить на эту тему с Карой.

– Что-то говорит мне, что Кара придерживается другого мнения.

Он гримасничает.

– Она очень ревностно относится к моей карьере. Недолюбливает всё, что может каким-то образом поставить её под угрозу.

Конечно. Его карьера. В этом всё и дело.

– Я вижу, что ты настроена скептически, – говорит он. – Но, поверь мне, не каждую женщину, которая встречает меня, немедленно обуревает клокочущая ревность.

– Вы намекаете на то, что она обуревает меня? – требовательно спрашиваю я.

– Нет, Меган, – медленно улыбается он. – Конечно же, нет.

В любое другое время, в любом другом настроении этот разговор мог бы стать опасным. Но я только бурчу в ответ, уткнувшись в свой напиток, и Эдриан, наконец, проигрывает свою внутреннюю битву за то, чтобы ничего не упоминать.

– Ты ещё более колючая, чем обычно, – наконец говорит он. – Кого мне нужно убить?

Делая глубокий вдох, я переплетаю пальцы.

– Что, и даже не пошутите на тему того, что я, должно быть, поссорилась со своим ковеном?

– Ты явно не в настроении шутить, – говорит он, делая ещё один глоток. – И мне это не нравится. Да ладно тебе, уверен, что чья-нибудь пара сломанных коленных чашечек сможет улучшить ситуацию.

Теперь и я посмеиваюсь.

– Что именно заставляет вас думать, будто это можно решить с помощью насилия?

– На самом деле я так не думаю, – говорит он, – но, по крайней мере, я заставил тебя улыбнуться.

Мои щеки слегка розовеют.

– Не думала, что вас это волнует.

– Ну конечно же, меня это волнует, – говорит он. – Помнишь, как я сломал руку, и ты все шесть недель завязывала мне галстук? Мужчина не забывает такие вещи.

Я помню это, и я помню, как думала тогда, что ещё никогда не была к нему так близко. Что-то есть в том, чтобы так близко стоять к такому человеку, близко настолько, чтобы чувствовать его запах, ощущать жар его тела. В этих действиях было что-то до странного интимное. Это что-то, что должна была бы делать для него жена, будь она у него. Но, конечно же, у него её нет.