За те годы, что мы занимаемся подводным спортом, к нам привыкли многие морские животные и рыбы. Даже барракуды, которых мы встречаем в своих туристских вылазках в Атлантику, приметив, что у нас нет оружия, ведут себя без присущей этим хищникам агрессивности.
Самое большое удовольствие доставляют нашей семье глубоководные заплывы. У каждого из нас свое хобби.
Отец пополняет редчайшую коллекцию пресноводных червей, мама составляет гербарий морских цветов, сестры ищут камешки причудливых расцветок.
Интересным делом заняты трое дядей: последние пять лет они изучают на практике возможность игры в «козла» под водой в условиях сильного шторма.
Скажу без хвастовства, я тоже не плетусь в хвосте. Сконструировав микромагнитофон с очень высокой сверхчувствительностью, я фиксирую любой ультразвук.
Это и позволило мне записывать на пленку, а впоследствии систематизировать и изучать недоступные нашему уху языки рыб и морских животных.
Постепенно, за десять лет, мое хобби поглотило меня целиком и превратилось в основную профессию.
Наиболее сложным и увлекательным для меня оказался дельфиний язык.
Я понимаю, что здесь не место подробно останавливаться на этой теме, и потому ограничусь тем, что приведу всего лишь несколько фрагментов из составленного мною алфавита.
Буквы дельфиньего алфавита Русское звучание
/—1№ Аглд
/!—/! Бымпг
ю/—, Вушрм
—!ф№ Гнаюо
у4?—Т Счиштр
№УН—Б Зюкдт
?!! Княлф
Р/ПЗ—! Яузжн
Ц89!/— Мдрнкс
Ц5??/—/ Длчпк
Уже этих примеров достаточно, чтобы смышленый читатель, проявив упорство, выдержку и терпение, самолично убедился бы в трудности дельфиньего языка и представил себе объем затраченного мною труда и неописуемого мозгового напряжения.
Думаю, никому не покажется удивительным, что, освоив основы дельфиньей фонетики, я никак не мог найти на суше подходящих условий для усовершенствования своих знаний. Когда я пытался где-нибудь дома, на улице, в местах общественного пользования — в прачечных самообслуживания или в закусочных-автоматах — повторять вслух дельфиньи слова, дело неизменно кончалось вызовом районного психиатра.
Но как бы там ни было, а дельфиний язык я изучил настолько сносно, что позже, беседуя с дельфинами, вызывал их бурную похвалу.
Наиболее частые и задушевные беседы вел я с одним дельфином, с которым познакомился три года тому назад.
Это был удивительнейший дельфин. От своих собратьев он отличался острой памятью, образной речью и юмором.
Больше всего этот эрудированный дельфин любил говорить со мной о литературе. Особенно привлекали его внимание современные художественные произведения, где фигурировали животные. Говорил он об этих бесчисленных романах и рассказах с возмущением.
Для пущей наглядности считаю необходимым привести несколько высказываний, записанных мною со стенографической точностью и несомненно представляющих интерес для узкого круга широких читательских масс.
«По-моему, ваши писатели просто одержимы каким-то повальным стремлением, изображая животных, приписывать им поступки, свойственные только людям. Зачем они это делают?»
«Какое счастье, что животные не знают, что вы о них сочиняете. А то даже такое безобидное существо, как собака, перестало бы быть другом человека и превратилось в его злейшего врага».
«Я верю, что когда-нибудь все морские животные научатся читать ваши книги, и тут многим писателям несдобровать».
Потом мой подводный собеседник вдруг исчез, и на том месте, где мы постоянно встречались и беседовали, я обнаружил плотно обернутый в акулью кожу внушительного вида сверток и к нему сопроводительную записку. Дельфин извинялся, что не смог лично передать мне пакет, и просил, если я найду это достойным внимания, перевести находящуюся в пакете повесть на любой человеческий язык. Как писал дельфин, он надеется, что к этому первому произведению пока еще единственного писателя-дельфина люди отнесутся с присущей им снисходительностью.
Ознакомившись с повестью Бывалого дельфина (так он именует себя), я незамедлительно, с огромным увлечением принялся за перевод и теперь предлагаю его вашему вниманию.
После всего, что люди уже успели наговорить о дельфинах, трудно чем-нибудь удивить моих сухопутных читателей. Не исключено даже, что кое у кого одно только слово «дельфин» способно вызвать печаль и нервную икоту, как это бывает у дельфинят-подростков, когда их бабушки и мамы в тысячный раз рассказывают надоевшие небылицы о жизни людей.
Было бы еще обиднее, если кто-либо из недоверчивых читателей, по свойственной им привычке брать под сомнение достоверность любого не им самим сообщенного факта, воскликнет с презрительной усмешкой: «Во-о дает!» — что, кстати сказать, полностью соответствует молодежно-дельфиньему восклицанию: «Заливает, как болтливый морж!»
И все-таки, несмотря на присущую мне, как и всем дельфинам, скромность, я льщу себя надеждой, что мое повествование будет принято с должным уважением и доверием к автору и в какой-то мере явится ценным вкладом в так называемую науку дельфиноведения.
О существовании этой науки я узнал совершенно случайно от одной дикой утки. И вот при каких обстоятельствах.
Во время очередного сезонного перелета утка повредила крыло и, увидя меня отдыхающим после обеда на спокойной волне, обратилась с просьбой поймать электрического угря и приложить его к больному месту.
Надо вам сказать, что у нас в океане лечение электрическими угрями и скатами применяется чуть ли не со времен появления легенды о морском боге Нептуне. И скажу не хвастаясь, только мы, дельфины, в совершенстве владеем искусством угро-скато-терапии.
Видя, как мучается от боли несчастная утка, я мгновенно нырнул на дно, оглушил первого попавшегося угря, всплыл на поверхность, чтобы с той же стремительностью обвязать этим угрем поврежденное крыло.
Люди, которые намного позже, чем мы, дельфины, открыли электричество, хорошо знают, что с помощью его можно делать чудеса: у нас, например, в океане, наэлектризованными рыбами не только лечат, но и кипятят воду, растапливают льдины и, чтобы оградить себя от посягательств акул, устраивают даже электрическое ограждение.
Но вернемся к моей водоплавающей пациентке.
В благодарность за лечение она сообщила мне кое-что интересное. Как выяснилось, она сотрудничала в поднебесной газете «Свежая утка» и была в числе первой пятерки хорошо информированных работников этой популярной газеты.
— Я должна вам сказать, — доверительно прокрякала утка, — что, по имеющимся в моем распоряжении сведениям, среди людей в последнее время возник сильно возросший интерес к дельфинам. Говорят, что появились книги, в которых вовсю расхваливают вашу породу и ставят дельфина даже выше обезьян.
— Странно, — удивился я, — насколько мне известно, обезьяны всюду утверждают, что люди произошли от них и находятся с ними в родстве.
— Поди-ка счастье зачислять себя в родню каких-то безнравственных и неинтеллектуальных мартышек! — иронически заметила утка. — Другое дело вы — дельфины! От таких прародителей не то что люди, даже мы, утки, и то бы не отказались!
Не знаю, как там у вас, у людей, а нас, дельфинов, прямо крабами не корми, только скажи что-нибудь лестное, похвальное. Особенно приятно, если эта похвала исходит от такого много повидавшего на своем веку существа, как утка, гусь или нафаршированная сенсационными новостями сорока.