– Что в горах, что на равнине, не одно – так другое, исход один. Для нас.

– А кто-нибудь остался там, у вас, не из этой, а из предыдущей Стаи? – спросил после долгого молчания Волк.

– Предание гласит, что отец и мать матери были последними, кто ушел с равнин в горы. Поэтому они так гордились своей Стаей и уже решали, кто куда пойдет – кто дальше в горы, а кто и назад – на равнину. Но видишь, как получилось.

– Получилось, что мы здесь, далеко от твоих гор, далеко от моих равнин. Нам бы на волю, там бы мы создали свою Стаю…

– Как?

– Но ведь как-то они появляются! От свежего ветра, от запаха земли на проталинах или густого аромата летних трав, или от яркой луны в разводах елей?

– Я хочу туда, я хочу иметь Стаю. Как?

– Я пока не знаю, но я придумаю. Я верю, я знаю – я умру свободным. Рожденный свободным найдет способ умереть свободным.

Они дождались, пока все служители ушли, пока зажглось ночное освещение, дававшее мягкий полумрак в сиянии луны, пока дневные птицы и животные, пошелестев, устроились на ночлег, пока, перемигиваясь, начали засыпать берлоги двуногих.

– В это время я обычно бегаю, – немного смущаясь, сказал Волк, – лежишь тут целыми днями – зажиреешь.

– Давай! Я тоже застоялась.

Они понеслись по большому кругу, вдоль самой кромки рва, Волчица впереди, Волк, чуть сдерживаясь, на полкорпуса сзади. Запах, все усиливавшийся по мере бега, будоражил Волка, кидал его вперед, но в то же время удерживал на дистанции, там, где он был особенно крепок. Вдруг, не оборачиваясь, Волчица остановилась и Волк налетел на нее сзади, взгромоздившись грудью ей на спину. Он еще был весь в этой восхитительной погоне и продолжал по инерции рваться вперед, дрожа и подталкивая сзади Волчицу, и вот возбуждение фонтаном излилось из него и спало. Из заклинило и они, нежно обнимаясь, тихо простояли полчаса, пока набухшие мышцы не расслабились. Волк спрыгнул со спины Волчицы и вдруг его охватила такая радость жизни, такой восторг, что он принялся носиться большими кругами по вольеру, по щенячьи вскидывая лапы, а Волчица бережно отошла к привычному лежбищу Волка посреди вольера, легла и, посмеиваясь, стала наблюдать за Волком, счастливая.

На следующую ночь все повторилось: и неспешные разговоры, и бег взапуски, и резкая остановка в понятный только для Волчицы момент, и сладостное склещивание, и победный одинокий бег Волка.

На третью ночь они опять бежали по кругу, но запах, так будораживший Волка, пропал, и теперь он, как вожак Стаи, бежал впереди, а рядом, отставая, как положено, на голову, Волчица. Иногда она ласково покусывала его в плечо, призывая не поддаваться, и он, улыбаясь, прибавлял ходу, гордый, что еще много кругов Волчица ни на шаг не отставала от него.

– Нет, вы гляньте – как разнесло! – вещал пару месяцев спустя Директор во время еженедельного обхода вверенного ему объекта. – И некоторые осмеливаются утверждать, что у нас плохо кормят животных! Приведите сюда этого бумагомараку, я ткну его в брюхо этой Волчице!

– Ой! – только и смогла выдавить из себя Мария, сокрушенно хлопнув себя ладонями по бокам.

– Такое со мной было первый и последний раз лет двадцать назад, – протянул зам по науке, – каждый день ведь мимо проходил, лежат себе и лежат, мне и невдомек. Докатился! Доадминистрировался!

– Что бы вы без меня делали, дармоеды! – разорялся чуть погодя Директор. – Все проспали, все профукали!

Все сотрудники, понурив плечи и тупо пересчитывая камешки возле ботинок, молча сносили брань – за дело!

– Все! Беру дело в свои руки! Немедленно разгородить вольер на служебной территории пополам, сделать дополнительный вход – два дня, ответственный – зампотех. Сразу по готовности перевести волков – раздельно! – в этот вольер, ответственный – зам по науке. Проверю лично – никому доверять нельзя!

– Зачем же их так быстро переводить? Как срок придет. Мы теперь с точностью до дня можем рассчитать, – промямлил зам по науке.

– С точностью до дня вы будете считать, когда ваша жена весной родит после летней поездки на курорт, – оборвал его Директор, – выполняйте!

На третий день Волк и Волчица лежали рядом в новом вольере, разделенные металлической сеткой.

Смотритель с трудом разлепил глаза, попробовал оторвать голову от подушки, но она двухпудовой гирей впечаталась в перину и попытка завершилась тем, что перед ним задрожали желто-коричневые кольца осиных телец и вот одна из них впилась в левый глаз и, раздуваясь и подрагивая в такт биению его сердца, начала выгрызать нежную мякоть, затем ввинтилась в мозг и, продолжая раздуваться, быстро проделала ход до макушки. Наткнувшись на преграду, она заметалась в поисках выхода, все круша на своем пути. Смотритель лежал без мыслей, неспособный пошевелиться, потому что оса, разъевшись до размера огромного шершня, походя смела мозжечок, пронзив смертоносным ядом спинной мозг. Пустая голова резонировала и гудела, как колокол, чутко реагируя на каждый удар осы-языка. Но вот, наконец, гудящая тварь нашла выход и, ужалив напоследок в левый глаз, вылетела вон.

– Хорошо хоть правый не тронула, – мелькнула первая мысль.

Он провел указательным пальцем по глазницам, брезгливо стряхнул прилипшие к нему затвердевшие крошки гноя из уголков глаз и как черепаха, медленно и не отрывая туловище от кровати, сместился к краю, пока левая нога не соскользнула на пол. Потом он уперся руками в матрац и бережно, как медузу, поднял и усадил себя. Откуда-то налетела стая попугаев и, пронзительно крича, захлопала разноцветными крыльями перед его лицом. Попугаи пропали столь же неожиданно, как и появились, и человек смог осмотреться, но не рискуя двигать головой, лишь осторожно поводя глазами. У окна клубился рой мошкары.

– Как над падалью. Что же там успело провонять за ночь?

Потом он понял, что это не мошкара, а кружащаяся пыль в столбе света, пробивающегося из-за неплотно прикрытых штор. А неприятный запах шел от стола, на котором стояла большая бутылка водки, несомненно пустая, две темные винные бутылки – «Это еще зачем?», несколько банок из-под пива, тарелки с застывшими остатками еды, взрезанные банки консервов.

– Опять, наверно, бычок затушил в сардинах в масле.

По столу полз среднего размера еж с наполовину съеденным яблоком на спине.

– А этот добавил. Ежи да лисы, твари вонючие, ненавижу. Откуда же тебя черти принесли?

Забывшись он резко потянулся за тапочком, чтобы запустить в незваного гостя, но у него закружилась голова и он на мгновение закрыл глаза, чтобы не видеть как кресло, стулья, шкаф и торшер стаей мартышек понеслись куда-то вправо и вверх, с гортанными криками взбираясь по веревкам-лианам. Когда Смотритель открыл глаза, вся мебель стояла на своих местах, лишь сильно колыхалась от сквозняка занавеска из кусочков бамбуковых палок, издавая при столкновении резкий стук. Еж на столе превратился в пепельницу, битком набитую окурками, торчащими в разные стороны.

– Работу надо менять. Совсем крыша едет. Зоопарк даже дома мерещится. Или лечиться. Точно, надо поправиться, – Смотритель встал, добрел до стола и, держась левой рукой за столешницу, стал правой встряхивать по очереди все бутылки. Пусто. По счастью, одна из открытых пивных банок была почти полной. Смотритель выпил теплое выдохшееся пиво, постоял, прислушиваясь к реакции организма, и, удовлетворенно хмыкнув, направился в ванную комнату.

В углу стоял пеликан с широко раскрытым клювом в ожидании утренней порции рыбы. «Обойдешься», – процедил Смотритель и стал осматриваться, расстегивая ширинку. Когда его взгляд, сделав полукруг и не зацепившись за нужное устройство, вернулся к пеликану, тот предстал унитазом с опущенным стульчаком и поднятой крышкой. Мужчина пустил напруженную темно-желтую струю.

– Вот ведь бесполезная и вредная птица. Цапнул тот раз за палец, так неделю на сардельку был похож, а если здесь ущемит…

В этот момент необъятная глотка пеликана с грохотом захлопнулась. Смотритель дернулся назад, забрызгав упавшую крышку и брюки.