– Постой, жрец, постой! – воскликнул Камбис. – Первая ваша просьба, как уже сказано, не останется не исполненной, так как я уже давно имею желание познакомиться с богатым Тиром, золотым Сидоном и твоим Иерусалимом, с его удивительными суевериями и предрассудками; но если бы я уже теперь разрешил вам продолжать постройку храма, то что осталось бы мне даровать вам в следующем году?

– Рабы твои будут приветствовать тебя дарами, а не обременять просьбами, – отвечал жрец, – а теперь произнеси великое свое слово и дозволь нам построить дом для Бога наших отцов.

– Странные люди, эти палестинцы! – воскликнул Камбис. – Я слышал, что вы веруете в единое божество, которое невозможно изобразить, так как оно есть не что иное, как дух. Неужели же вы думаете, что это воздушное существо нуждается в доме? Поистине, ваш великий дух, должно быть, немощен и жалок, если ему необходима кровля для защиты от ветра, дождя и от зноя, созданных им самим. Если же ваше божество, подобно нашему, есть существо вездесущее, то преклоняйтесь перед ним и молитесь ему так, как делаем это мы, на всяком месте, – и вы, вероятно, будете отовсюду услышаны им!

– Бог Израиля отовсюду внемлет своему народу, – воскликнул первосвященник. – Он внял нашим мольбам, когда мы, далеко от родины, томились в плену у фараона; он услышал нас, когда мы плакали на водах вавилонских! Он избрал твоего отца орудием нашего освобождения, а также и в нынешний день услышит мою молитву и смягчит твое сердце. О, великий царь, соизволь даровать твоим рабам общее место для жертвоприношений, где могли бы соединиться все двенадцать разъединенных колен народа; даруй алтарь, у ступеней которого они могли бы все вместе молиться за тебя; дозволь построить дом, в котором они могли бы сообща праздновать свои праздники! За эту великую милость мы будем непрестанно призывать на главу твою благословение Господа и Его кару – на твоих врагов!

– Дозволь моим братьям строить храм! – просил также Вельтсазар, богатейший и влиятельнейший из оставшихся в Вавилоне евреев, которому Кир оказывал большое уважение и даже многократно спрашивал его советов.

– Да разве вы успокоитесь, если я уступлю вашим просьбам? – спросил царь. – Мой отец дозволил вам начать это дело и дал вам средства для его окончания. В полном согласии и совершенно счастливые, отправились вы к себе на родину из Вавилона; но при построении храма между вами вспыхнули раздоры и вражда. Многочисленные просьбы, подписанные самыми различными сирийцами, посыпались к Киру, которого умоляли прекратить постройку, и еще недавно ваши соотечественники самаряне просили меня остановить ее. Поэтому молитесь вашему Богу, где и как хотите; желая вам добра, я никак не могу согласиться на продолжение такого дела, которое возбуждает между вами раздоры и несогласие.

– Неужели ты в сегодняшний день возьмешь назад милость, которую твой отец даровал нам своей царской грамотой? – спросил Вельтсазар.

– Грамотой?

– Она должна еще и поныне храниться в твоем государственном архиве.

– Как только вы отыщете ее и представите мне, – отвечал царь, – я не только соглашусь на построение храма, но даже окажу вам свою помощь. Воля моего отца священна для меня наравне с велением богов!

– Позволишь ли ты мне, – спросил Вельтсазар, – распорядиться, чтобы твои писцы пересмотрели архив в Экбатане, где должен найтись документ?

– Дозволяю; но я боюсь, что вы ничего не найдете. Жрец, скажи своим соотечественникам, что я доволен вооружением воинов, которые были присланы в Персию для похода против массагетов. Мой полководец Мегабиз хвалит их выправку и внешний вид. Было бы желательно, чтобы они сражались так же, как во время войн моего отца! Тебя, Вельтсазар, я приглашаю на мою свадьбу с египтянкой и поручаю тебе передать твоим соотечественникам Месаху и Ава-Него, первым после тебя в Вавилоне, что я ожидаю их сегодня к себе на вечерний пир.

– Господь Бог Израиля да ниспошлет тебе счастье и благословение, – произнес Вельтсазар, отвешивая низкий поклон.

– Это желание твое я принимаю, – воскликнул царь, – так как я считаю бессильным вашего великого духа, будто бы творившего много чудес. Еще одно слово, Вельтсазар! Несколько евреев недавно издевались над богами вавилонян и были наказаны за это. Предостереги своих соотечественников. Они делаются всем ненавистными вследствие своего упрямого суеверия и того высокомерного тона, с которым имеют дерзость уверять, что ваш великий дух есть единственное истинное божество! Возьмите пример с нас: довольствуясь тем, чем обладаем, мы не мешаем и другим верить по-своему. Не считайте самих себя лучше остальных людей. Я желаю вам добра, так как гордость, проистекая из сознания собственного достоинства, нравится мне; но не допускайте, чтобы эта гордость, в ущерб вам самим, не превратилась в высокомерие! Прощайте и будьте уверены в моей благосклонности.

Евреи удалились весьма разочарованные, но не совсем без надежды, так как Вельтсазар знал наверное, что документ, относящийся к восстановлению Иерусалимского храма, должен найтись в архиве Экбатаны.

За евреями следовало посольство сирийцев и ионийских греков. Последними в шествии были одетые в звериные шкуры люди дикого вида, с каким-то особенным незнакомым складом лица. Их пояса, наплечники, колчаны, секиры и острия копий были грубо сделаны из чистого золота, а на их высоких меховых шапках также виднелись золотые украшения. Впереди их шел человек в персидском одеянии, но по чертам его было видно, что он принадлежит к одной расе с теми, которые следовали за ним.

Царь с удивлением взглянул на послов, приближавшихся к его трону. Его чело омрачилось, и, сделав рукой знак человеку, который вел чужеземцев, он спросил:

– Что нужно от меня этим людям? Если я не ошибаюсь, то они принадлежат к числу тех массагетов, которые вскоре должны будут затрепетать от моей мести. Скажи им, Гобриас, что хорошо вооруженное войско стоит наготове на мидийской равнине, чтобы с мечом в руке дать кровавый ответ на каждое требование!

Гобриас поклонился и сказал:

– Эти люди явились в Вавилон сегодня утром, во время жертвоприношения, и привезли с собой громадное количество чистейшего золота, чтобы заслужить твое снисхождение. Когда они узнали, что в честь твою совершается великое празднество, то стали настоятельно упрашивать меня еще сегодня осчастливить их, доставив им случай предстать перед тобою и сообщить, с какими поручениями они явились к твоему престолу от имени своих соотечественников.

Нахмуренное чело царя начало проясняться. Проницательными взглядами осмотрел он высокие, бородатые фигуры массагетов и воскликнул:

– Пускай они приблизятся! Мне очень любопытно послушать, какого рода предложения осмелятся сделать мне убийцы моего отца!

Гобриас подал знак; самый громадный и старейший из массагетов подошел в сопровождении человека, одетого по-персидски, очень близко к самому трону и стал громко говорить на своем родном языке. Его сосед, массагет, пленник Кира, выучившийся персидскому языку, переводил царю, фраза за фразой, речь оратора номадов.

– Мы знаем, – начал тот, – что ты, великий повелитель, гневаешься на массагетов за то, что твой отец погиб в битве с нами, которых он сам вызвал на бой, несмотря на то что мы никогда не оскорбляли его.

– Мой отец имел полное право наказать вас, – прервал оратора царь, – так как ваша царица Томириса осмелилась дать ему отрицательный ответ, когда он просил ее руки.

– Не гневайся, о, царь, – отвечал массагет, – я не могу умолчать о том, что весь наш народ одобрил ее сопротивление. Ведь каждый ребенок понял бы, что престарелому Киру хотелось присоединить нашу царицу к числу своих жен только потому, что он, ненасытный в своих стремлениях к захвату земель, хотел вместе с нею приобрести и ее владения.

Камбис молчал, а посол продолжал:

– Кир приказал перекинуть мост через Араке, нашу пограничную реку. Мы не боялись ничего; поэтому Томириса велела сказать ему, чтобы он не трудился наводить мост, так как мы готовы или спокойно ожидать его в нашем отечестве, допустив его переправиться через Араке, или идти к нему навстречу, в его собственное государство. Кир решился, как нам впоследствии сообщили военнопленные, по совету низвергнутого лидийского царя Креза идти в нашу землю и погубить нас при помощи хитрости. Он послал к нам только небольшую часть своего войска, допустил, чтобы оно было истреблено нашими пиками и стрелами, и позволил нам беспрепятственно завладеть его лагерем. Мы воображали, что победили непобедимого, и стали пировать, уничтожая ваши богатые запасы. Когда мы, отравленные тем сладким напитком, которого мы никогда не отведывали и который вы называете «вином», впали в сон, похожий на одурение, на нас напало ваше войско и перебило значительное число наших воинов. Многие попали к вам в плен, и между ними Спаргапис, молодой сын нашей царицы. Когда последний узнал, что его мать готова заключить с вами мир, если вы освободите его, то благородный юный герой попросил снять с него цепи. Как только руки его оказались свободными, он схватил меч и пронзил себе грудь, воскликнув: «Я приношу себя в жертву ради свободы моего народа!» Едва было получено известие о великодушной смерти всеми любимого юноши, как мы стали собирать все военные силы, оставшиеся у нас после поражения. Вооружились даже мальчики и старики и пошли на твоего отца, чтобы отомстить за Спаргаписа и по его примеру пожертвовать собой ради свободы. Дело дошло до битвы. Вы были разбиты; Кир пал. Томириса нашла его труп плавающим в луже крови и воскликнула: «Ненасытный, теперь, я думаю, ты уже пресытился кровью!» Толпа тех благородных воинов, которых вы называете бессмертными, оттеснила нас назад и из середины самых густых наших рядов вырвала тело твоего отца. Ты сам стоял во главе их и сражался как лев. Я узнаю тебя! Знай же, что этот самый меч, висящий у меня здесь сбоку, нанес ту рану, которая теперь, в виде пурпурного почетного рубца, украшает твое мужественное лицо!