— Ой, ну ты и разговорился, Василий! И все не по делу, человек пластом лежит, разве его сейчас везти можно? Никак нельзя, — твердо заявила Анфиса. — Я его травками подниму быстрее, чем в больнице. Здесь тебе и воздух, как в заварном чайнике, и покой, в наших местах испокон живая кость мясом обрастала.

— Убедили меня, — решительно сказал майор Квасов. — Коли так, оставим его до полного выздоровления, назначаю тебя, Анфиса, главным врачом. Пойду попрощаюсь с Семеном. Нам пора.

— Вы что это — и не перекусите? — удивилась Анфиса. — Особых разносолов у нас нет, но покормим на дорожку как положено.

— Никак нельзя, — с сожалением ответил майор Квасов, — пора возвращаться. Сейчас каждая минута на счету.

Через полчаса они уже летели по реке обратно в поселок Усть-Аллах.

В это время банда сидела на утоптанной лужайке в десяти километрах от Усть-Аллаха. Настроение у ее членов снова было приподнятое, они были полны самых радужных надежд. Утром они наотрез отказались прислушаться к совету осторожного Сан Саныча и вопреки его доводам украли возле сенокоса лошадь. Заметая следы, брели то по воде, то по сухой, выжженной, потрескавшейся земле, на которой не оставалось ни одного отпечатка. Потом неумело резали кобылу, уже раненная, она утащила застрявший между шейных позвонков нож и скакала метров двадцать, пока не свалилась на самом видном месте на берегу реки. Чтобы кто не заметил часом, им всем пришлось впрягаться и тащить ее в ложбинку, в которой устроили привал. После всех этих мытарств и суточного поста, который им пришлось выдержать, жаренная на палках-шампурах конина показалась неведанной ранее пищей богов. Долго пили чай с остатками зеленого плиточного чая, завалявшимися в сидоре у Гошки. Разделав половину туши, поняли, что на первое время им и этого за глаза хватит, остальное тащить на себе нет сил, да в жару испортится мясо, куда его столько! Гошка с Ефимом не поленились, дошли до следующего сенокоса и, выдав себя плутоватому десятнику за старателей с ключа Вольного, собирающихся идти по призыву в армию, предложили ему половину лошадиной туши.

— Кажись, сперли ее где-то, ребята? — с пониманием спросил тот.

— Да ты что, — обиделся Гошка, — это вот его батя, — показал он на Ефима, — лошаденку под топор пустил, она у него ногу сломала.

— Не оправдывайся, паря, я не прокурор, я всего лишь Илья-десятник. Ты предложил, я готов купить, потому что верю тебе без слов.

— Продавать ее нам нет резона, у самих и деньжата водятся, и золотишко найдется, мы как-никак со старания. Ты нам вместо мяса отвалил бы муки, крупы, масла.

— Веселые из вас солдаты получатся, парни! Да мои косцы уже забыли, каково масло на вид. Мучицы подброшу чуток. Крупы дам, соли, чтобы оставшееся мясо у вас не протухло. И только потому, что вы мне очень нравитесь, еще отрежу вам шмат свиного сала, килограмма на три. И в расчете, устраивает?

— Жлоб ты, Илья, куда как скуп!

— Так скуп не глуп, себе добра хочет. Я ведь и вас не обижаю, делюсь поровну чем богат.

Ефим ушел вперед предупредить остальных, чтобы с оружием на глаза купцу не попадались. Вскоре за кониной подъехали на подводе десятник с Гошкой.

— Что ж это твой батя бросил мясо в таком глухом месте, — подмигнул Илья Гошке и, не требуя ответа, принялся деловито разрубать тушу на большие куски. Заметив выжженное на коже тавро, он аккуратно срубил его и забросил в кусты.

Потом они вернулись на сенокос, и десятник на глазок отсыпал в наволочку крупы, дал четверть мешка муки, не пожалел и соли.

— Вот и рассчитались, — довольно отметил он. — Толстейте на моих харчах, не жалко.

— У нас к тебе еще просьба будет, Илья.

— Какой вопрос? Любая просьба, был бы навар!

— Навар будет, — успокоил Гошка. — Записку нужно передать в Усть-Аллах, сможешь?

— Самому не успеть, но отправлю сынка, Мишу, ему уже четырнадцать, пускай на вашей почте копейку-другую заработает. Когда это нужно?

— Завтра с утра записка будет у тебя. Тогда же скажу, и куда нести.

— Заметано. Еще поручения есть? В рамках, дозволенных Уголовным кодексом, готов оказать любую услугу.

— Через день-другой вручу тебе золотишко и попрошу кое-что через золотоскупку купить, ну, к примеру, спирта и все другое, что полагается.

Договорились встретиться с Ильей утром следующего дня. Пиршество в банде в тот день продолжалось. От реки ушли вверх по глухому таежному ключу, развели костер, на котором снова жарили конину, и, отгребая раскаленные угли, прямо на золе пекли лепешки.

Потом Гошка предложил установить контакт с женой убитого Афанасия Шишкина.

— Она баба умная, сама в золотоскупке работает. Всегда нас и продуктами снабдить сможет, и о транспорте договорится. Пускай и о документиках подумает, а то мы ведь сейчас как беспашпортные бродяги. Золотоскупка — это такое место, куда все живое липнет, поэтому у нее и связи и возможности.

— А о том, что мы ее Афанасия ухайдакали, как ты ей объяснять будешь? — спросил Ефим.

— Зачем же ей об этом знать? Скажем, что Афоня по-прежнему сидит в тайге возле Чертова Улова, ждет от нее продуктов и документов. Если мы на него не сошлемся, она для нас палец о палец не ударит. Настырная баба, я ее знаю, все по-своему старается сделать. А тут мы ее и Афонькой поманим, и золотишка отсыплем не жалея.

— Светлая у тебя голова, Гошка, — одобрительно заметил Сан Саныч, — я так к тебе привык, что и расставаться не захочется.

Перед сном Гошка долго составлял записку, которую внимательно перечитал Семеныч, но править ее не стал, в таком виде она показалась ему естественнее.

На следующий день Раиса Шишкина, неожиданно для многих, вышла из декретного отпуска и приступила к своей работе — в кассе золотоскупки. Когда она прибежала домой на обед, мать передала ей записку:

«Рая, надо тебя увидеть. Рая, обязательно, если можешь, то приди в избушку на сенокосе приискового управления, где десятником Зубровский Илья. Просит Гошка. Прошу обязательно прийти, нам нужно с тобой поговорить. И приди завтра обязательно. Привет от Афоньки, от него имею поручение».

Мать объяснила, что записку передал какой-то мальчишка, пообещав вечером прибежать за ответом. Пришлось Раисе вместо того, чтобы посидеть часок с детьми, бежать в условленное место к майору Квасову.

— Быстро работают, — прочитав записку, отметил Квасов, — посиди немножко, Раиса, я ответ составлю, а ты его своей рукой перепишешь.

Вскоре, старательно взбалтывая стеклянную чернильницу-неразливайку, женщина выводила:

«Гоша! Хотела бы я тебя увидеть, но беда в том, что ты далеко отсюда, а я не в состоянии выбрать время и возможность приехать. Сам понимаешь: дети, работа — разрываюсь. Живу я по-старому, нового ничего нет, так и Афанасию передай. Я догадываюсь, где он, в поселке много об этом говорят. Приезжай к нам, время выбирай сам. Я тоже постараюсь как-нибудь вырваться к вам. Рая».

К вечеру мальчишка пришел за ответом и попутно сообщил, что сегодня его батя — десятник Илья — принесет ей в скупку золото. И верно: перед закрытием кассы Зубровский сдал восемьдесят граммов золота. На половину вырученной суммы он закупил дефицитных продуктов и спирта.

Рассказала Раиса об этом майору Квасову в тот же день поздно вечером, когда он нагрянул к ней с молоденьким, крепким якутом.

— Ты мне, Раиса, говорила, что в Иркутске у тебя братишка учится, верно? Так вот — это Петр, знакомься, тезка твоего брата. С сегодняшнего дня он для всех соседей будет твоим братишкой, который приехал на каникулы недельки на две.

— А как же мама, Дмитрий Данилович?

— Мама у тебя человек умный, поговорим с ней, она все поймет. Это, Раиса, для вашей же безопасности. Ты не смотри, что Петр молодой, он у нас такой шустрый, что и с тремя верзилами справится. Брат твой ведь в Усть-Аллахе никогда не был? В Якутске Гошка с ним не встречался, видишь, все получается так, что лучше и не придумаешь. По соседству и другие наши люди будут, это на тот случай, если Гошка сам к тебе вздумает наведаться. Чтобы ты не беспокоилась, обещаю, что без твоего согласия мы его в дом не пустим, раньше перехватим. Но он может что-нибудь заподозрить и не прийти. Что тогда делать? Есть у меня хорошая мысль, только бы ты не побоялась.